Коллекционер

[writermustwrite]

миниатюра из цикла "Чердачные записи", из середины цикла, без начала и продолжения - отдельная маленькая история



Я вытащил с заваленной полки кипу бумаг – серых и пожелтевших, запылившихся и приятно хрустящих под пальцами – и приготовился разобраться с ней. В одну стопку предстояло сложить все, что я с легким сердцем мог выбросить, в другую – то, что я мог выбросить, но почему-то предпочитал сохранять. Верно, все вы знаете подобные минуты – когда ты уже полон решимости навести в своих делах порядок, но вскоре – обнаруживаешь себя мечтательно перебирающим какие-то записочки, ностальгирующим и махнувшим рукой на всякие уборки.
С полки что-то громко стукнуло, звякнуло и раскатисто покатилось ко мне – я едва успел протянуть вперед бумаги, как на них свалилось что-то стеклянное и увесистое. Банка? Это была банка, пузатая, кажется, литровая, из толстого, чуть зеленоватого стекла – в один момент я припомнил все варенье, съеденное мной в жизни – совершенно точно, банок из под варенья я у себя на чердаке не хранил. Вообще я не жаловал стекло, обыкновенно оно обладало самым дурным и капризным нравом – выскальзывало из рук, подползало к краям столов и полок, грохалось об пол, разлеталось на осколки – а потом еще лежало, разбитое, укоряя меня всем своим видом за неосторожность.
Но в этой банке наверняка было нечто особенное – не мог же я сохранить ее просто так.
Я повозил пальцами по пыльной прозрачной поверхности и пригляделся – внутри, как игрушечные, росли крохотные и крепкие дубы. По боку банки было насыпано немного земли – я удивился, как она не рассыпалась, пока банка прыгала мне в руки – поверх земли росла яркая зеленая трава, несколько миниатюрных дубовых листочков осыпались на нее. Картинка была такая живая, что к ней не хватало только неба и яркого летнего солнца – но через стекло просвечивали только доски чердачной стены. Я прижал находку к груди, отбросил в сторону бумаги и, забыв об уборке, водрузил банку на стол, уселся перед ней и принялся разглядывать, вспоминая, откуда взялось в моем убогом беспорядке такое чудо.
У меня, признаться, всегда было много странных знакомых; часть из них занималась черт-те чем, другая часть вообще ничем не занималась… один, например, каждый год выдумывал по нескольку десятков узоров снежинок, высылал свои разработки на Север – там его уже хорошо знали и писем от него ждали регулярно – и, представьте, к каждому Рождеству в мир выпускали партии совершенно новых, неповторимых снежинок. Другой писал научные работы о быте и традициях лесных эльфов. А человек, подаривший мне когда-то эту замечательную банку – он и вовсе был не от мира сего, хотя и творил, конечно, чудеса. Он был коллекционером.
Надо сказать, я не раз предлагал ему собирать что-нибудь полезное, практически применимое – скажем, все те же марки или монетки, или даже утюги. Но он не слушал ничьих советов и собирал банки. Самые разные – из под молока и кефира, из под персикового сока или из под пива, большие и маленькие, круглые и вытянутые, из самого разного сорта стекла. И в эти банки он складывал все, что казалось ему прекрасным и достойным того, чтобы увековечить красоту. Однажды я бывал у него в гостях, в доме, где на многих полках мостились экземпляры его коллекции – самыми впечатляющими для меня остались изящный и легкий бриг VII века и кружка вечно горячего ароматного капучино. Но чего там только не было еще! Только живых существ он не сажал в свои удивительные банки. Он был гуманный, этот чудак.
Я как-то обмолвился в разговоре с ним о мечте – уехать в Ирландию и остаться там навсегда, и бог весть отчего, но с Ирландией у нас обоих были связаны образы дубовых рощ. На один из дней рождения я получил от него эту банку и, помнится, радовался, как дитя, даже больше, чем если бы он вручил мне бутылку с бригом.
Этот парень уже умер, а я задвинул свою «дубовую» банку подальше, кажется, именно в день его смерти – это было очень, очень давно.
Я тяжело вздохнул и, нашарив на столе влажную тряпочку для пыли, принялся старательно и неторопливо вытирать банку со всех сторон. Постепенно листва и трава и земля приобрели те яркие и живые цвета, в которых я впервые их увидел. Я глянул за окно – ветер заметал снежные вихри, на улице было пусто, только витрины магазинчиков и кафе уютно поблескивали гирляндами – на минуту я усомнился, стоит ли ставить банку с дубами к холодному окну. Хотя внутри нее наверняка оставался теплый и свежий, солнечно-зеленый ирландский воздух…
Про себя я усмехнулся – кто-нибудь теперь точно решил бы, что я нашел повод и отвертелся от уборки – и это было так! На улице темнело и холодало, люди потянулись с работ по домам, а я все сидел и глазел на свои личные ирландские дубы и мечтал. В конце концов во мне родилась мысль, а затем и убеждение – коллекционер не чепухой занимался, хотя не был снежным инженером и не рассказывал крупным ученым про неприметных маленьких эльфов. Он, может быть, так и рассчитывал, что после него еще эти волшебные банки будут напоминать людям о чем-то важном для них.
И отчего-то этим вечером мне мечталось, чтобы бутылка с летящим бригом стояла уже в просторной капитанской каюте, а бутылочка с маленькой чашкой капучино – и с постоянно запотевавшими боками – грела столик в какой-нибудь небольшой кофейне, где подавали пудинги и трюфели, пирожные и яблочный штрудель. И чтобы хозяева и каюты, и кофейни никогда не забывали протирать свои чудесные банки от пыли, и чтобы всегда они помнили, кто и зачем однажды подарил им эти банки, эти волшебные вечные напоминания о главной человеческой способности – мечтать.