[writermustwrite]

- …сказке конец. – Мама хлопает книгой и устало вздыхает; Лёлик знает, что она не очень любит читать ему на ночь. Раньше любила, сейчас же как-то не идёт. Ну и пускай, его убаюкивали не все эти глупые истории о принцах, волшебстве и доброте, а сам её голос: слушая его, Лёлик чувствовал себя в безопасности. Грустный он только… - Давай спать.
- Окей, мам, - покорно ответил мальчишка, натягивая одеяло на голову оставляя лишь небольшой проём для того, чтобы можно было дышать; в этот раз ему с ней даже спорить не хотелось, как это бывало обычно. – Доброй ночи, ма.
- Доброй ночи… чудышко. – Она поцеловала его через одеяло и вышла из комнаты.
Лёлик дождался, когда её шаги утихнут, и скинул с себя одеяло; тут же его рыжие кудряшки растрепались одуванчиком на плечах, и он рассерженно тряхнул головой – без толку, ещё больше растрепались. Ну и ладно бы с ними, неважно.
Важно то, кто сейчас должен придти.
Вообще-то Лёлик ко всем этим процедурам вручения подарков относился со скукой и даже порой с раздражением. Нет, сами подарки он даже любил, а кто их не любит-то? дурак тот значит, да ещё и врёт наверняка, но все эти праздники, идиотские игры, собрания, разговоры, пафосные речи… мальчик от этого невероятно раздражался и стремился поскорее убежать, особенно если это какие-нибудь ёлки – о да, вот ёлки он не любил особенно, как и мама, в общем-то. Ну, не деревья, а праздники в смысле – его как самого симпатичного мальчика класса отправляли вместе с другими детьми (кто самый умный, кто самый прилежный, а кто просто милый, как он) на какие-нибудь праздники в мэрию или местный муниципалитет, и вот тогда он злился невероятно. Не раз отказывался от таких «подарков», притворялся больным, нарочно хулиганил, чтобы его наказали – лишь бы туда не пускали. Почему? Ну, это было просто: во-первых, там всегда, всегда были отвратительные подарки – ну не ест он эти конфеты! Да и самые невкусные обычно туда совались, негодяи какие.
А во-вторых – он ненавидел Дедов Морозов, которых обыкновенно играли плохо загримированные актёры: просто до бешенства ненавидел – ведь он-то знает, каким должен быть Дед Мороз.
Лёлик с грустью подумал о своей маме: он не раз подглядывал за ней, когда она его не замечала – мама вообще была сама не своя этот год. Плакала много, иногда даже днём, не скрываясь от Лёлика – и это было самое ужасное, наверное. Когда мама, которая же сильная такая – и плачет.
Хорошо, что она не одна – и Лёлик не один такой, кто помогает ей.
По полу прошёлся холодный ветер, и Лёлик понял: пришёл. Он всегда приходил к ней в полночь: окна открывают, залетает ветер, и тут заходит он, кряхтя и от старости скрежеща зубами. У него пальто такое старое-старое – или просто кажется таким, а на самом деле сплетено из прутьев и веточек, он такие не раз видел, когда к дядьям забегал (втайне от мамы, конечно, она бы ни за что бы не одобрила). Борода длинная, до пояса доходит, и лохматая, то и дело в ней какие-то сосульки торчат, и листочки. Ноги тощие, спрятаны под старыми ватниками, а на ногах – валенки настоящие, щас уже такие никто не носит…
И вот он заходит, стряхивает снег, всё хрустит у него – кости, борода, валенки, одежда, - мама говорит ему «Привет» и ставит на стол чашку с горячим чаем и сушками. Он с ней не здоровается, молча плюхается на место, сидит и пьет чай, буравя маму прозрачными глазами. Она распускает косу, и Лёлек восхищается, какие же прекрасные у неё волосы, такие золотистые, длинные… пушистые. И вот она сидит, уставшая-уставшая, а он её спрашивает:
- Ну как там мелкий?
Мелкий – это он, Лёлек. Больше мелкого у них не было никого.
Мама кивает и говорит:
- Нормально, он хороший мальчик.
Или же вот так:
- Нормально, только вот упрямый слишком, как отец. Уж и не знаю, что с ним делать.
А дедушка такой мрачнеет при этих словах и говорит ей сердито:
- Ты с отцом Лёлика не ровняй: не ровня он ему. И не родня.
- Отчего же это не родня, - возражает мама, - отец родной, как-никак. Видится, деньги платит.
- Ох, и дура же ты, - сердится дедушка, мрачно попивая чай. – Деньги платит… Вот я бы…
- Дедушка, нет.
Голос мамы звучит твёрдо, и Лёлик вздрагивает: почему-то он не сомневается, что дедушка действительно что-то способен сделать с отцом. И она так говорить, чтобы его – отца – уберечь.
Лёлику этого не понять. Лёлику нравится мрачный суровый старик, сидящий перед мамой за другим концом стола. Он был так внушителен и так не похож на всех прочих, что уже одно это заставляло мальчика вздыхать от восхищения: а уж знание о его всесильной власти… Лёлик не раз представлял, как дедушка мог наказывать его отца, бросившего его с матерью одних: ух, тогда бы он посмеялся! И ветер бы задул, и метался бы отец в панике по всему лесу, городу, чему угодно, пока бы не закрутился в вихре на одном месте и не умер со страху: посинелый, с маской ужаса на улице…
Однако мама его защищает: значит, есть, зачем. А мама – это мама, чего бы только Лёлик не хотел: значит, нельзя так делать, раз её это расстроит.
Дедушка, наверное, думает также: он пожимает плечами и говорил –
- Ну, как знаешь, внуча.
А затем кладёт перед ней подарок Лёлику, спрятанный в котомочку, и говорит ей:
- Мальчишке своему передашь. Только скажи, чтоб до весны не трогал, а не то натворит он тут…
Затем мама вместе с ним приходят к Лёлику в комнату и кладут подарок ему в шкафчик: Лёлик к тому времени успевает добежать до кровати и притвориться спящим; так-то он всё слышит и всё знает. Затем они уходят – о чём они говорят дальше и как исчезает дедушка поутру, Лёлик не знает: он к тому моменту успевает заснуть в своей кроватке, и ни разу не застал это, что его всегда очень расстраивало.
Один раз он всё же дотронулся до своего подарка: это была прекрасная флейта, которой он никогда прежде не держал в своих руках, так она была восхитительна. Но это было в феврале, и снег тогда отчего-то весь растаял, и вышло солнце: мама очень на него ругалась, лишила на неделю компьютера с телевизором и даже отняла флейту – вот уж что действительно очень ранило Лёлика; это был единственный раз, когда он заплакал. Она, впрочем, её вернула: не сразу, лишь в марте, но положила перед ним и сказала, чтобы больше он не трогал подарки до наступления весны. Он ей это обещал, и обещание своё сдерживал исправно.

…Так Лёлик думал, пока валялся в кровати: сегодня же он не шёл вслед за мамой, так как постоянно кашлял и боялся себя выдать. Он ведь и так знал, о чём и с кем она будет разговаривать: и повторяется оно из раза в раз, из раза в раз. Это не было плохо, как многие бы подумали, Лёлик относился к этому справедливо, полагая такую однообразность чем-то вроде круга времени, и был раздосадован, что в этот раз ритуал прервётся.
Зато он мог подумать о планах на завтра – и вообще на всю жизнь: это тоже было неплохо. Тем более что планы Лёлика отличались особенной грандиозностью: он уже умел неплохо играть на флейте и в этот раз хотел бы сыграть саму Песню Весны, которую до него играл только его дядя, по рассказам мамы. Конечно же, он будет чаще ходить в лес и общаться с теми, кто там живёт. Разумеется, устроится работать – чем раньше, тем лучше, ведь мама не должна зарабатывать одна – и вообще мужчина в доме это он, а вовсе не мама.
И, конечно, в будущем году обязательно перемолвится парой словечек с дедушкой. Ведь ему многое, многое надо у него спросить…
Когда мама проводила дедушку и вернулась в комнату, Лель не спал. Он лежал на животе, игрался с замороженными в морозилке листьями, кашлял и болтал ногами. Мама сверкнула синими глазами и строго сказала ему:
- Лёлик, ты чего, с ума сошёл? Четыре утра, спать давай!
- Мааам, - протянул Лёлик. Он не знал, что ещё ей надо было бы сказать, но это обязательно должно быть что-то такое, чтобы и правдой было, и настроение ей подняло… Лёлик хорошо пел, но практически не умел общаться, и сейчас его это мучало.
Но, кажется, он знает, что сказать.
- А хочешь, сказку расскажу? Свою?