Здесь название

[writermustwrite]

Джерри приходилось видеть пожары. Ну боже мой, ведь начинающий убийца с претензией на профессионализм, какие пожары – тут и не такое увидишь. Даже если большие. Даже если очень большие. Вот когда такое происходит в твоей родной деревне – это не очень здорово, на это не наплюешь.
– Сын, помогай! – Он неожиданно получил из мускулистых отцовских рук ведро с водой, а следом и лопату. «Хотя тут разве что магией», – спокойно-ошарашенно мелькнуло в голове Джерри, пока он глядел на полыхающую Библиотеку. Огромное здание с книгами, объятое огнём – что может быть страшнее для деревянной деревушки?
Хотя лично для него – зрелище привлекательное до безумия. Но это для него, а он всегда был странноватым.
Но вот пошёл дождь, и было уже проще. Огонь сошёл на нет, оставив после себя черный обожженный остов здания, золу и запах сгоревших книг и человеческого мяса. Видя, как охают, плачут и бледнеют жители деревни, Джерри не мог сдержать снисходительной усмешки, которую он потом быстро спрятал: когда людям не приходится каждый день лицезреть трупы, они становятся забавными.
Хотя, конечно, скорбную моську сделать надо: люди же. Причем какие люди – Библиотекари, не абы кто. Маги, на минуточку. Почему не смогли предотвратить пожар?
Он подошёл к обуглившемуся трупу одной из Библиотекарей, толкнул женщину ногой и перевернул на спину. «Ах, вот почему, – понял он, глядя на зажатые в её руках истлевшие книги. – Вот в чём дело, ну конечно».
– Джерри, отойди. – Отец тяжело положил руку на плечо юноши. – Похоронить их надо. По-человечески.
– Да, я знаю, – безучастно ответил Джерри; отец скривился.
Мог бы и привыкнуть за столько-то лет. Никакого пиетета к покойным, да.
Хотя похоронить, конечно, надо бы. Чтоб не воняло.
Джерри обернулся. Среди рыдающих и причитающих баб он нашел мать, которая застыла в этой толпе с маской невыразимого ужаса на лице. Руки её висели вдоль тела, и сама она застыла, словно живое изваяние – даже не моргнула ни разу за все это время, хотя, казалось бы, дым. Глазки щиплет, все такое.
«Утешить, что ли».
Джерри подошел к ней, накинул на плечи пальто и обнял – она же не отреагировала никак. Впрочем, оно неудивительно: кто приносил дважды в день подаяния в Библиотеку? Кто собирал деньги на внешний её ремонт – внутрь их не пускали, разве что Глава иногда выходила, и то очень редко, чаще всё в Библиотеке сидела? Кто убеждал сына учиться читать, чтобы получить билет в узкий круг тех, кто имеет доступ в Библиотеку – сама же она была стара слишком, чтобы читать, да и не умна особенно, поэтому все надежды были на сына? Ну вот, выучился, приехал, а тут... такое. Однако он бы соврал, если б сказал, что ему не все равно.
Маме такого не скажешь, увы.
Отец с мужчинами пошли внутрь – посмотреть, жив ли кто, как изволил выразиться батюшка. Это всё, конечно, замечательно – настолько, что, будь сейчас Джерри один или хотя бы не в своей деревне, то громко бы засмеялся: «Раненых вытаскивать, ах-ха». Из пожара, спалившего всех обитателей Библиотеки, кого спасать-то? Отцу предприимчивости не занимать. Правда, старость дает о себе знать – собирать уцелевшие ценности только после катастрофы... Раньше бы он и во время самого пожара успел снять последнюю нитку с любого имущего человека, особенно при таких располагающих обстоятельствах. Ну да ладно, грех так о родне, небось, сам в старости не лучше будет.
Пришли заспанный ханэн[1] с помощником и стали составлять протокол. Один бледный, у второго трясутся руки: ещё бы, паломничества в Библиотеку составляли две трети от прибыли деревни в целом. Торговля не шла, до столицы далеко, только и было, что Библиотека – одно из самых больших хранилищ знаний и магии. К тому же женская, а такие ценились ещё выше. Странные они, правда, были, эти Библиотекари. Местные их побаивались и не любили: в отличие от бродячих магов и жрецов к ним нельзя было обратиться за благословением, но зато они бескорыстно отдавали часть денег городу, посему их и терпели. Ещё можно было придти к ним на задний двор, чтобы отдать найденную книгу и получить за неё мешочек звонких монет, но они всё как-то не находились, и такого практически не случалось.
Лично для Джерри, как для молодого человека все же отличавшегося от обычных жителей деревни, образ затворниц в Библиотеке казался на редкость привлекательным: они не носили ужасающих роб, как монашки – он видел пару раз, когда выходила к людям Глава Библиотеки. Поэтому мамино желание отправить его учиться в город Джерри воспринял с воодушевлением – Библиотека не привлекала его своими знаниями, но вот обитательницами...
Когда-нибудь его покарают за непочтительные мысли. Но он об этом не думал, а если и приходилось, то делал это с изрядной долей весёлости.
Вскоре появился отец с барышником Ваалом, державшим что-то на своих руках, и толпа зашумела; помощник господина ханэна уронил на землю карандаш, а сам ханэн воскликнул:
– Боже, да там же... там же...
Джерри заинтересованно пригляделся и сам чуть не подпрыгнул от удивления: на руках у Ваала действительно был человек. Даже почти невредимый, не обожженный. Может быть, мертвый – хотя зачем ему было вытаскивать мертвого?
Когда они подошли к толпе, Ваал опустился на одно колено и аккуратно положил тело на землю. Все вокруг зашептались, Джерри застыл на одном месте, а отец, стоявший чуть позади Ваала, заговорил:
– Мы спустились в подвал, и Ваал обнаружил там какую-то... уж не знаю, что...
– Защиту, – четко ответил Ваал. – Магическая защита. Довольно сильная, но после пожара...
– Магию, в общем. А там – вот... она.
– Она жива? – поинтересовался ханэн, склоняясь над телом.
– Да. Иначе бы не вытаскивали, разве что позже...
– Да живая она, только без сознания, – добавил Ваал.
Ханэн тут же начал суетиться, толпа пришла в движение, из задних рядов, прорывались, кажется, лекари-рацебы[2]... А Джерри просто стоял впереди всей толпы, держа за руку мать, и внимательно разглядывал лежащее на земле тело: девушка примерно пятнадцати-семнадцати лет, за сажей не разглядеть, просторное серое одеяние, длинные, спутанные чёрные волосы – или это от сажи? Впрочем, ему до этого дела нет.
Вдруг её веки задрожали, и под всеобщие возгласы она открыла глаза.
У Джерри спёрло дыхание: она смотрела на него мутным, невидящим взглядом, но её глаза прекрасного зелёного цвета (они казались такими яркими, что, даже не будь рядом факела, всё равно можно было бы различить их цвет) впали в душу Джерри, и он не смел отвести в сторону взгляд. «Вероятно, колдовство», – растерянно выдала та часть его сознания, всегда остававшаяся рациональной – даже сейчас, когда её хозяин с любопытством смотрел в глаза юной колдуньи.
Её голову приподняли, ханэн начал задавать какие-то вопросы, но – Джерри это чувствовал – до неё словно только сейчас дошёл весь ужас ситуации: она вскрикнула и зажмурилась, сжавшись в комок.
– Боже, – шепнула мать Джерри, сжав запястье сына, – мне кажется, она одержима.
«Должно быть, так и есть», – мысленно ответил ей Джерри, провожая взглядом бьющуюся в истеричном припадке девушку, которую рацибы быстро уносили в дом главного лекаря; и зародилась у него мысль, что всё это не просто так, и дальше уже ничего по-прежнему не будет...

***

Садик позади постоялого двора был окружён плотным и высоким забором живой изгороди. Трава была мягкая, почти пушистая, ложилась под ноги довольной и сытой кошкой. Ночью ни души, если только кто-нибудь не выйдет из дома. Иногда это место освещалось луной, и можно было разглядеть, что перелезть эту живую изгородь невозможно: настолько плотно стояли друг к другу кусты и настолько они высоки и колючи.
Сейчас в гостинице было темно: все давно спали, а хозяйка, переложив заботы на плечи служанки, сегодня ночевала не дома. Внезапно за дверью раздалось тихое шуршание и тяжелый щелчок сломанного дверного засова; некоторое время дверь постояла на одном месте, словно открывающий её боялся разбудить скрипом дверных петель жильцов и постояльцев. Затем она отворилась чуть пошире, и в проем скользнула девичья фигурка, облаченная в длинную светлую робу: не то в белую, не то в серую. Она застыла возле двери, и можно было заметить, как изменилось её лицо при виде этой непреодолимой ограды; девушка подошла к ней попыталась просунуть руку вглубь, но серьёзно поцарапалась о ветки. Она медленно прошла вдоль всей стенки, бессмысленно хлопая себя по бокам в поисках тайного кармана с ножом, но у неё такого кармана не было, и девушка в задумчивости опустилась на траву. Лицо её было озадаченным, большие глаза слегка прищурены – складывалось такое ощущение, будто бы девушка плохо видела или же просто морщилась отчего-то. Она скрестила ноги и села по-турецки, подперев кулаком свою голову, и отчаянно закусила губу.
Внезапно раздался шорох, и из темноты живой изгороди вынырнула чья-то высокая фигура; девушка дернулась и словно хотела кричать, но фигура приставила палец к губам и жестом усадила испуганную девушку обратно.
– Вы хотите никого не разбудить, – с мягким укором проговорил человек, – а сами собираетесь кричать. Ведь это же глупо.
Он вышел на свет, и девушка увидела юношу возрастом слегка за двадцать, с мягкими светлыми волнами тонких волос до плеч, бесцветными глазами и острой улыбкой полумесяцем. Одет он был в простую дорожную одежду, однако же довольно дорогую и франтоватую для этих мест: тут не принято было так дорого одеваться.
Юноша уселся рядом с девушкой, не прекращая её разглядывать.
– Вы хотели убежать, – заговорил он мягко, – так бегите.
Она молча смотрела на него, сжимая складки своей робы.
– Это многого стоило, прорубить здесь проход, – продолжил он, – но всё-таки мне это удалось. Хотя я весь вспотел: ненавижу это состояние. Нет ничего более отвратительного физически, чем пот. Вы согласны со мной?
Она продолжала смотреть на него, не мигая; в отражении лунного света её глаза казались почти зелеными, и юношу это как будто бы привлекало.
– Так отчего же Вы сидите? – спросил он с улыбкой. – Бегите. Я никому Вас не выдам, ни отцу, ни тем более господину ханэну.
– Я не побегу, – наконец ответила девушка.
– Да почему же?
– Я передумала.
– Да зачем?
– У меня есть на это свои причины.
Юноша нервно хихикнул, и лицо его на мгновение исказилось, впрочем, у девушки это не вызвало никакой реакции.
– Да бегите же, глупая, – сказал он, продолжая улыбаться. – Ведь все же знают всё.
– Что всё?
– Да всё. – Он убрал ноги под себя и наклонился к девушке. – Скажите, это ведь Вы, правда?
Она молчала.
– Вам нет нужды мне врать. Я и сам такой же. Думаете, я бы к Вам пришёл, если бы не был таким же? – Он смешно всплеснул руками. – Ненавижу этих людей, и всю жизнь ненавидел. Мне несложно это понять.
– Зачем Вы врёте?
– Что?
– Зачем Вы хотите видеть во мне поджигательницу? – Юноша в растерянности молчал. – Потому что родственная душа? Но ведь Вы и сам не такой.
– Почему?
– Будто сами не знаете. Почему во мне хотят видеть убийцу жители – знаю: им просто страшно. Им важно видеть врага. А враг – это, получается, я, как единственная, кто выжил. Ханэн – потому что ему надо «восстановить правосудие» и закрыть дело. Но Вы! Вам зачем считать меня виновной?
– Вы так очаровательны, когда злитесь!
– Я не поджигала Библиотеку. Я сбегала всего раз, в тринадцать лет; мир слишком велик и страшен для меня. Я больше не убегала... и не хотела этого. Мне оставалось несколько недель до принятия сана Библиотекаря: меня тогда должны были научить колдовать. Я бы не стала...
– Я Вам верю. Я верю Вам от всей души! – Он хотел схватить её руку, чтобы, видимо, прижать к сердцу, но она отшатнулась назад. Юноша растерялся: он неуверенно поморгал, затем горько вздохнул, и сел обратно.
– Вы разбиваете мне сердце, – с мягким упреком заговорил он. – Уже одним своим рассказом. Знаете, не так-то часто встретишь родственную душу. Вот, например, я: ну кто я в глазах общественности? Убийца из Гильдии да странный человек, мот, фрик...
– Не из Гильдии.
На полянке воцарилось молчание.
– Простите, что?
– Вы не из Гильдии. Вы и остальным тоже врёте?
Юноша громко рассмеялся; девушка испуганно вздрогнула и в панике стала озираться, а он, поняв свою ошибку, прикрыл рот, но смеяться не перестал.
– Вы такая смешная! – воскликнул он. – Почему Вы думаете, что не из Гильдии?
– Очень просто. Я читала об этом: татуировка. При принятии в Гильдию на груди делают татуировку. У Вас очень тонкие рубашки, она бы просвечивала. Их специально наносят жирными чернилами. А у Вас только кинжал, который Вы украли, убив одного из её членов.
– Очень интересно. – Молодой человек с воодушевлением наклонился к ней. – И чем же я занимался в городе?
– Убивали. Но не по заказу Гильдии и не за деньги: убивали людей и грабили трупы. Потом вернулись домой, потому что... не знаю. Впрочем, это логично, если Вы врёте, что из Гильдии: как раз в это время у гильдийцев должны начаться каникулы...
– Вы феноменально умная! – с восторгом воскликнул юноша, от радости едва ли не хлопая в ладоши. – Не верю, что Вы не вылезали из своей Библиотеки!
– И не вылезла бы никогда. – Она встала и собралась было идти обратно в гостиницу. – Спокойной ночи.
– Стойте, прекрасная! – Он резко вскочил на ноги и протянул ей руку. – Мне будет грустно без Вас.
– Ну да, ведь это не Вас должны казнить за поджог, – с горечью произнесла девушка.
– А если я скажу Вам, что это я поджёг Библиотеку?
На мгновение они замерли: у юноши блестели глаза от возбуждения и воодушевления, девушка же помертвела. Затем она резко двинулась и практически с яростью выдала:
– Да зачем Вы снова врёте?!
– Вы не верите? – Он сделал шаг к ней и снова начал улыбаться. – Вы мне не верите? Что я могу вот так запросто убить толпу людей?
– Да это уже не смешно!
– Ведь это же логично! – продолжал он. – Я ненавидел деревню. Семью. Библиотеку, в конце концов! К тому же я чертовски странен, мало ли, что могло придти мне в голову. Меня ведь могут хотя бы заподозрить, м?
– Да уйдите уже наконец. – У девушки начинали дрожать губы от горечи и распиравшей изнутри злобы. – Господи, да хоть бы никого не было, катись эта деревня к черту!
– Почему Вы мне не верите?
– Потому что Вы не делали этого.
– Обоснуйте. Вы же такая умная, Вы сможете.
Она замолчала.
– Не знаю, – честно призналась девушка. – Мне просто страшно представить, что это правда.
Молодой человек подался чуть вперёд: выражение лица его, пожалуй, было чуть безумнее, чем обычно, но в то же время более любящее и человечное. Он потянулся, чтобы поправить прядь волос девушки, она резко отстранилась от него. Юноша очень грустно вздохнул.
– Вы такая милая, – проговорил он. – Вы же знаете правильный ответ. Почему Вам страшно признать это? Я не могу понять.
Она молчала. Замерла так, что стала похожа на статую.
– Моя мама... моя мама всегда мечтала, чтобы её сын имел отношение к Библиотеке. Библиотека – это культ, это божество, идол, поклонение... называйте, как хотите, и будете абсолютно правы. Правда, я тоже её любил... немного. Но по-своему. Даже не её, а служительниц культа, Библиотекарей...
– Зачем Вы это рассказываете?
– Для себя, – пожал он плечами. – Не для Вас же. Библиотекари знают всё, и Вы не исключение. Можно я решу сам для себя, зачем же я это сделал?
– А Вы не знаете? – Голос девушки был резок и горек.
– Нет, – простодушно ответил он. – Честно, не знаю. – Он внезапно упал на колени и пополз к девушке, та сделала шаг назад. – Может, Вы подскажете? Зачем? Ну скажите же, скажите, я не знаю!
Девушка смотрела на него со смесью страха и отвращения. Она начала мелко дрожать, не то от холода, не то от желания разрыдаться. Наконец произнесла, медленно, словно вспоминая, кого же она цитирует:
– Некоторые люди совершают действие просто для того, чтобы совершить его. – Тут она внезапно очнулась и зашипела на него, начав плакать: – Да убирайтесь Вы наконец, видеть Вас не хочу!
Девушка вбежала в гостиницу, не забыв закрыть за собой дверь.
Юноша сполз на траву и растерянно глядел перед собой, как раз на то место, где была она. Начинало светать, где-то вдали залаяли собаки, а луна потихоньку покидала небо.
Он некоторое время бессмысленно смотрел вперёд, затем медленно встал и пошёл, впав в некое подобие транса. Вскоре он исчез за листвой живой изгороди. Двор погрузился в тишину.

***

Божка была истинным Библиотекарем по своему духу. Её отвезли в Библиотеку местечка Когес-Таари, когда она была ещё совсем младенцем, так что родителей она не помнила. Ей их заменили величественные серые стены этого массивного здания, старшие Библиотекари – отрешенные от мира девы с кроткими улыбками и слегка безумными глазами – и, разумеется, книги. Книги, книги, огромное количество книг – одних, других, самых разных. Божка не знала, откуда они могли взяться, если читать и писать их могли лишь немногие. Но откуда-то брались: их могли привезти люди на крытых семейных повозках, могли подарить, как это регулярно случалось с их Библиотекой... могли найти, в конце концов, но это из области фантастики – такими ценностями не разбрасывались, а сразу несли в Библиотеку. Туда же приходили лечиться от совсем смертельных хворей, могли просить колдовства для себя или предсказания – да чем там только не занимались, в самом деле. Это одновременно и привлекало Божку, и отпугивало: в молодости почти невозможно думать о долге, особенно с таким упрямым нравом, как у неё. В тринадцать лет её характер, и без того несладкий, сделался и вовсе невыносимым: дошло до того, что взбешенная неизбежностью своей судьбы девочка бежала из Библиотеки, собираясь отправиться в столицу, начинать новую жизнь...
...И упала в обморок на первой же площади. Всё просто: страх. Не видя никогда вокруг себя народу больше, чем в Библиотеке, она растерялась при виде этого ужасающего скопления людей, почувствовала их самое существо, и это так её испугало, что она закричала и упала в обморок. Когда её привезли обратно, Глава Библиотеки не стала её ругать: для этого она была очень мудрой и очень кроткой женщиной. Гладя больную голову своей воспитанницы, она обещала показать ей город, когда та пройдет обряд обращения в Библиотекари. Божка наотрез отказалась: именно тогда она стала мудрее, вдумчивее и спокойнее, понимая, что за стенами Библиотеки её ничего не ждёт. Уж лучше следовать своей судьбе и стать впоследствии новой Главой...
Ну да уж, конечно.
Многие из деревни запомнили её с момента побега. Да что там, прошло каких-то жалких три года, тут было бы сложно такое забыть. К ней уже тогда относились недружелюбно, а сейчас, после пожара, так и вовсе взбесились, и от самосуда Божку спасала лишь защита ханэна да внезапная жалость хозяйки постоялого двора, любовницы местного главного вора. И если ханэн иногда просил девушку признаться в этом преступлении, то хозяйка жалела её, кормила и прятала у себя в гостинице, в маленькой каморке длиной со стол: кровать вплотную к двери и окно. И всё. Впрочем, Божке хватало и этого: после пожара она боялась открытых пространств и огня, поэтому никогда не зажигала свечей и не выходила на улицу.
После разговора со странным юношей, сыном местного барышника, Божка заперлась в своей каморке на несколько недель. Она на самом деле плохо разбиралась в людях, но уж опасность, исходящую от этого парня, не могла не почувствовать. К тому же именно он напомнил девушке о том страшном испытании, что ей пришлось пережить, и Божка силилась преодолеть свой страх в одиночестве, запершись в каморке. Она не считала ни часов, ни дней. Просто лежала и думала. Иногда спала. Но чаще лежала и думала, не желая ни есть, ни тем более куда-нибудь выходить. В какой-то момент она так глубоко ушла в размышления о своей судьбе, что не заметила, как провалилась в сон и проспала невероятное количество времени.
Проснувшись, она почувствовала странное: во-первых, за окном было тёмное небо, но почему-то было светло так, как будто сейчас день; а во-вторых, в нос врезался до боли знакомый запах, который она не могла распознать секунд этак пять. Когда же до неё дошло, что происходит, она резко вскочила и выглянула в окно.
Все дома на улице были объяты пламенем. Кто-то кричал, кто-то догорал, испуская тошнотворный запах человеческих углей. Она помнила этот запах, хорошо помнила, ещё с того момента, когда каким-то чудом заперлась в подвале: её наставница, не успевшая добежать до неё, пахла абсолютно так же. Огнём была объята явно не одна улица: вдалеке тоже виднелись огни, доходившие до самого неба – совсем, совсем как тогда...
Божка выбежала из комнаты: к ней вернулся тот самый холодный ужас, охватывающий все члены тела, но оставлявший спокойной ту часть разума, которая отвечала за адекватное поведение в стрессовых ситуациях. И сейчас она ей говорила: «Ага, надо быстро, БЫСТРО кого-нибудь найти. Хозяйку, любовника – кого угодно. Найти».
Гостиница не горела: вероятно, сказывалось то, что в отличие от прочих домов в деревне, она была каменной, да к тому же стояла в отдалении, и ветер дул в противоположную сторону.
Божка бегала по огромному дому в поисках людей, но никого не могла найти – совсем, совсем никого. Впрочем, нет, одного человека она всё же нашла.
Юноша сидел на первом этаже за столом: рядом стояла бутыль с вином, перед ним на сумке были разложены листы недорогой бумаги, а он сам грыз перо и что-то бормотал про себя. Волосы его были растрепаны, на щеках розовели пятна от вина. Несколько верхних пуговиц рубашки были расстегнуты и частично открывали самостоятельно нарисованную им татуировку – часть чернил остались даже изнутри на рубашке, но его это словно не заботило.
– Огонь во мне пылал все ярче, и я готов был в пропасть полететь... – говорил он, напряженно глядя перед собой в исчерканный и измятый лист бумаги. – А-а-а, ничего не получается! Какая пошлость, Господи! Огонь во мне пылал всё ярче, и я... и я... всё ярче... барче-варче-гарче... Жарче!
При виде этой картины Божка застыла на месте: ужас от происходившего на улице, от огня в домах и человеческих криков дополнялся ещё и этим образом, и, кажется, осознанием того, что, вроде бы, она всё правильно поняла...
Юноша поднял голову, взгляд его с напряженного сменился на радостно-растерянный, он замер, так и не вытащив изо рта перо, и стихи его, казалось, больше не волновали в данный момент. Затем он резко вскочил из-за стола и подбежал к лестнице, на которой от страха застыла Божка.
– Прекрасная! – Он подал ей руку, затем, словно в смущении, отдёрнул её обратно. – Чёрт возьми, как не вовремя! Вы бы предупредили, что идёте. Я бы отвлекся на что-то другое.
Он нагнулся над сумкой и стал нервно, невпопад доставать из неё листы бумаги.
– Я на самом деле отвратительный поэт, – пожаловался он. – Я могу прекрасно рассуждать о прочитанном в столичной Библиотеке, но совершенно не способен ничего написать сам. А ведь хочется! Это же абсолютно естественное стремление человека к прекрасному, Вам так не кажется? Ну вот, смотрите. – Он взял один из листов и бегло, стесняясь, начал зачитывать вслух: – «Ты боль, ты заноза во мне, стремлюсь я к тебе... ненавижу»... нет, обещаю, дальше будет лучше! «Запреты и правила все – плевать я на них хотел! И вижу...». Плохо, знаю, что плохо. – Он опустил бумажки вниз и печально вздохнул. – Что, Вам понравилось? Я был бы рад, если бы Вам понравилось. Но я знаю, что это чушь. Я не умею писать стихи. Убиваю я куда лучше.
Он подошёл к окну и, глядя в него, широко улыбнулся. Затем он повернулся ко всё ещё оцепеневшей Божке; улыбался он светло и искренне.
– А Вы говорили, – с мягким укором произнёс ей он. – Вот видите, Вы неправы. Я могу убивать в таких количествах, вот так. А Вы сомневались... Да и не Вы одна. – Он повернулся к ней окончательно и заговорил уже громче: – Ведь Вы же сами так хотели остаться одна! Помните? «Да хоть бы не было никого» и ещё: «катись эта деревня к чёрту». Я не знал, что делать, неделю ходил и думал. И вдруг осенило! Представляете? Как вдохновение у поэта! Это было так чертовски гениально, что я даже татуировку Гильдии себе нарисовал, вот, видите? – Он расстегнул рубашку до середины и показал расплывшееся синее пятно от чернил. – Надо бы подправить, знаю, но это не так сложно. Ведь я и без Гильдии могу быть профессионалом! – Затем он вновь подошел к лестнице, и голос его стал почти ласковым. – Вы рады? Я надеюсь, Вы рады? Теперь Вам не страшно будет гулять по улицам. Здесь больше нет людей, я позаботился об этом. Не спрашивайте как, я просто смог. Скоро должен пойти дождь, если он не пойдёт, то придется уйти из деревни, что поделаешь. Но это не страшно! Я знаю место, где удачно бы вписалась новая Библиотека. Вы ведь хотите вернуться в Библиотеку? Хотите? Если да, то я Вам помогу. Боже, как сейчас светло и весело, как от настоящей любви! Вы ведь счастливы, да?
Это было последнее, что слышала Божка; после этого раздался глухой стук падающего с лестницы тела девушки, потерявшей сознание от ужаса и дикого страха.
За окном догорал последний человек в деревне.

[1] ханэн – мэр, должностное лицо деревни.
[2] разеб – лекарь, чье лечение основывается на знании действий разных трав, гомеопат, говоря по-русски.