— Да ладно тебе, — смеётся, а у самой смех невозможно хриплый. От курева, алкоголя и тяжелого прошлого за плечами. У приличных девушек такого смеха не бывает, его не замаскируешь никакими каблуками, макияжами и деловыми костюмами — такой бы гитару в руки, костёр, ветер в волосах, и чтобы пела, пела... Только не Цоя — Цой, конечно, гений, но с этим голосом он будет звучать удивительно пошло. Лучше что-нибудь мелодичное, старый репертуар "Мельницы", например...
О чём я думаю.
Она курит и снова набирает текст на клавиатуре; волосы растрёпаны, тело скрыто под огромной потёртой мужской рубашкой, проверенной не одним походом, а в чашке из-под чая подозрительно тянет мочой мутноватое пиво — другого в палатке не было, брали какое есть. Отодвигается на некоторое расстояния от компьютера, щурится — как будто рисует картину и теперь прикидывает, что ещё можно было бы здесь подправить.
читать дальше— Вот, — говорит, и тянет дымом, — почитай. Как, нормально получилось?
Могла бы и не спрашивать — слишком хорошо она знает моё отношение к своему творчеству, знает, что я припадочный от её безумного мира в рассказах (что должно творится в голове, чтобы так писать?), и что в любом случае я молча выйду на кухню, вбухаю полбутылочки валерьянки в чай, закушу его чипсами и пойду курить на лестничную клетку.
Темп очень медленный, раскатывающийся, как гром: ТРА! тата та та та та... Татата. И через несколько абзацев снова удар — ТРАК! и потом по инерции: тата тата та... та. Не гром даже — гонг. Удар в ритуальный гонг на сцене раннего древнегреческого театра, когда он ещё толком и представлением не был — какие комедии, о чём вы... Вот и её Антигона кончает с собой — не буквально, нет, просто курит, звонит... должна либо бросить трубку, либо сказать правду, расплакаться, извиниться, ну, блин, я же читатель, я жду этого... да нет, нифига — продолжает держаться за свою ложь. Ищет правду, держась тем не менее за лживые образы, навязанные ей как самой себе, так и Мирозданием — психолог девочка, и прекрасно знает, в чем она неправа, да остановиться не может. Не сама, нет — фатум, чистый фатум. Как в древнегреческих трагедиях. Дорефлексивный традиционализм, мать его.
— Эй, пиво не разлей.
Мотаю головой, иду на кухню и... не пускает. Держится за майку, смотрит взглядом таким — ошарашенно-недоуменным. Типа "Ты чего?". И носом тыкается в бок. Не жил бы с этой невозможной женщиной в одной квартире — никогда бы не подумал, что эти безумные, полумистические, адовые тексты может сочинять такое абсолютно земное и до отвратительного прагматичное и рациональное существо, со своим этим хриплым смехом, циничными рассуждениями о внешности и юных девушках и вообще...
Ну и вообще.
Некоторое время молча курим; она ставит своих любимых кого-то там (чёрт возьми, любимый человек, боготворимый гений, совершенно невозможная женщина — и никак не могу запомнить название любимой группы, ну ёжкин ты кот), а затем внезапно говорит:
— Слушай, а давай к Герычу на выходные смотаемся? М? Мы давно у него не были.
Я киваю: смысла нет открещиваться от встречи, даже если обожаемый ею друг, полубесноватый историк Герыч, периодически заставляет меня своими мыслями, трактовками и прочими безумными идеями нервно дёргаться — всё равно ж поедет, знаю я её.
Впрочем, если бы я сказал, что мне это не нравится — а я бы, наверное, сказал — то верить мне не стоит. За семь лет отношений (колеблющихся от дикой ненависти, драк, проклятий и ударов по почкам до робкой, мальчишеской нежности, инфантильных держаний за ручку и засохших ромашек на окне) я настолько вошёл во вкус, что даже получаю от этого полумазохистское удовольствие.
Но главное не это, совсем не это, а странный коктейль из счастья, восторженного обожания и чувства вечной молодости. Настолько странный, непривычный и заставляющий чувствовать себя хорошо, что даже адекватная для меня мысль "Господи, ну за что же мне это счастье?" не могла как-то его поколебать — и это здорово, очень, очень здорово.
Но пиво зря только разлил, конечно.