читать дальше
Несчастья одного завода
Глава 1
Директор Сергей Семёнович Рубилёв собирался нанять ночного сторожа. Штат нового завода был почти укомплектован, и только на эту должность почему-то долгое время не было претендентов. Наконец, появился Лев Александрович. Он был уже стар, но оружие в руках держать умел – да и какие были альтернативы? Все же хоть какой-то сторож в опасном районе лучше, чем никакого.
Лев Александрович поначалу показал себя человеком тихим, необщительным и даже нелюдимым. Тем сильнее было удивление Рубилёва, когда он узнал о конфликте с участием сторожа.
Однажды ночью Лев Александрович покинул свою сторожку, но вместо того, чтобы пойти патрулировать территорию, пришел в цех и начал наблюдать за рабочими. Сначала он просто стоял и смотрел, но в какой-то момент ему показалось, будто один из рабочих положил что-то в карман. Тогда Лев Александрович, угрожая рабочему пистолетом, заставил того сперва вывернуть карманы, а потом раздеться догола. Не обнаружив в его одежде ничего, кроме нескольких конфетных фантиков, сторож отругал беднягу грязными словами и покинул цех.
Все пребывали в недоумении. Что вдруг нашло на старика? Зачем Лев Александрович вообще приходил в цех? Зачем он наблюдал за рабочими, когда в его обязанности входит только охрана наружной территории? И почему он заставлял человека унижаться перед всеми только для того, чтобы выяснить, крал тот что-то или нет? А на что металлодетекторы у каждой двери? А на что, в конце концов, проверяющие, которые у этих детекторов дежурят? Одним словом, вся эта история была сплошной загадкой. Сам сторож ничего толком объяснить не смог. Рабочему были принесены извинения от лица компании, а Льву Александровичу был сделан выговор с занесением.
Два дня спустя произошло новое ЧП: Лев Александрович разогнал рабочих, собравшихся во дворе покурить, мотивируя это тем, что «массовые собрания могут представлять опасность для безопасности предприятия». Он бегал от одной толпы к другой, размахивал руками, кричал на них, приказывал немедленно пересобраться в группы не более чем по три человека, а закончил тем, что начал палить в воздух из пистолета и угрожать расправой всем, кто ослушается его.
Лев Александрович получил очередной выговор и предложение взять отгул на пару дней, сбить температуру и вернуться к своим обязанностям. Однако сторож отвечал, что он здоров как бык, бодр как коза и как никогда серьезно настроен нести свою службу. Рубилёв намекнул ему, что всю решимость следует направить на ошивающееся по району хулиганье, а не на собственных рабочих. Лев Александрович заверил директора, что беспокоиться не о чем: хулиганьё, мол, боится его так, что не подойдет и на километр.
Через неделю сторож снова пришел в цех. Сначала он ничего не делал, просто ходил туда-сюда и смотрел. Рабочие уже поглядывали на него с опаской, но стеснялись попросить уйти человека с пистолетом. Тут один из токарей начал рассказывать своему напарнику про два сломанных писсуара в уборной, которые уже месяц никак не заменят. Лев Александрович услышал это и ни с того ни с сего набросился на них, крича «Да как он смеет говорить такое вслух, да еще на людях! Вместо того чтобы причитать, сам бы взял да починил, а то ходить и бздеть-то все умеют, а дело делать никто не хочет!»
Сторож снова был вызван на ковёр. С совершенно невозмутимым видом он начал рассказывать директору, что помогал ему делать его работу, «заботился о внутрикорпоративном имидже компании и пытался выстроить подобающую модель производственных коммуникаций». Рубилёв был в полной растерянности. Он сделал Льву Александровичу очередной выговор и пообещал, что этот будет последним.
Всю следующую ночь Лев Александрович ходил от одного корпуса к другому и заглядывал в окна. Его придавленная к стеклу физиономия пугала рабочих, однако они – от греха подальше – предпочитали делать вид, что не замечают его. Наутро сторож составил два списка – в одном поименно были перечислены все левши, в другом - правши. Со своими списками он ходил из цеха в цех, заставлял останавливать работу и строил всех в шеренги. Когда сотрудники, недоумевая, интересовались, зачем всё это нужно, Лев Александрович либо отвечал: «Для пущего порядку!», либо просто тыкал в них пистолетом, чтобы не болтали, пока их не спрашивают.
Украденной из подсобки красной краской он чертил на полу каждого цеха линию. Лев Александрович объяснял, что все станки, находящиеся за линией (таковых было меньшинство) могли быть использованы левшами, в то время как за другие станки левшам становиться строжайше воспрещалось.
Между двойными дверями на выходе из цеха сторож так же проводил черту и говорил, что левшам следует выходить только через левую дверь, в то время как правшам можно пользоваться обеими, хотя предпочтительнее держаться своей стороны.
Через два часа Лев Александрович был уволен. Рубилёв кричал, топал ногами, делал выговоры с занесением – чуть было не дошло до рукоприкладства. Сторож при этом то ли не понимал, за что его ругают, то ли очень искусно притворялся. Бледный и вспотевший, он выскочил из кабинета директора и убежал в неизвестном направлении. По слухам, бывший сторож так перепугался, что на всякий случай даже эмигрировал из страны.
Глава 2
Как ни удивительно, но новый кандидат на вакансию ночного сторожа нашелся быстро. Василий Геннадьевич был в своей профессии человеком новым – с малым опытом работы, но и с незапятнанной репутацией. Выслушав рассказ о своём предшественнике, он заверил начальство в том, что «при нём всё будет по-другому».
Не соврал.
Двадцать дней новый ночной сторож исправно нес службу, так что о нём уже почти и забыли. Но те, кто видел его, говорили, будто он ни на секунду не расставался с блокнотом, в который постоянно что-то записывал. Сидит в своей сторожке – и пишет. В столовой обедает – и пишет. Патрулирует территорию – одним глазом на дорогу смотрит, а другим – в блокнот, и всё пишет, пишет, пишет.
На двадцать первый день Василий Геннадьевич пришел к Рубилёву с сотней исписанных листов бумаги. Бросив их ему на стол, сторож заявил, что разработал корпоративную идеологию для компании.
- Я, значить, у людей-то поспрашивал, на сайте посмотрел, и вижу, что нет у нас идеологии. А идеология-то должна быть, как же ж без неё?
Увы, сторож был малограмотен, да к тому же обладал отвратительным, корявым почерком, и потому директор, как ни пытался вникнуть в суть сочинения, но так ничего и не понял и не оценил. Да еще и отругал. Что ж, думал Василий Геннадьевич, не беда! Раз уж с написанием идеологии он худо-бедно, да справился, то и внедрить её сможет сам.
Следующей же ночью, когда новая смена уже вошла в цех и собиралась взяться за работу, Василий Геннадьевич, вооружившись рупором, велел всем построиться в шеренгу и исполнить новый гимн их компании, им самим написанный. Он раздал рабочим листки с отпечатанным текстом, на полную громкость включил музыку на своём мобильном телефоне и с наслаждением слушал, как перепуганные мужчины и женщины хором мямлят его четверостишия.
Василий Геннадьевич приказал всем начинать и заканчивать рабочий день не иначе как с исполнения гимна. В столовую теперь также полагалось ходить только с песней и только строем. Гимн следовало петь, и идя в уборную. Но, как всем известно, если гимн исполняет один-единственный сотрудник, то звучание становится не столь величественным, и потому отныне всем предписывалось посещать уборную только группами не менее чем из четырех человек.
Также Василий Геннадьевич планировал украсить завод изнутри и снаружи плакатами «для пропаганды дисциплины, здорового образа жизни и любви к родному предприятию». Среди них были: «Меньше залеживающегося на складах сырья – больше конечного продукта!», «Вымыл руки – делай дело. Сделал дело – вымой руки!», «Цени труд уборщика! Нагадил – убери!», «Люби завод, как любишь мать родную!» и многие, многие другие. И странное дело: хоть писать сторож толком не умел, но на плакатах не сделал ни единой ошибки.
Рубилёв поначалу хотел инициативу Василия Геннадьевича пресечь, но другие акционеры ему не позволили: им понравилась идея с плакатами. В итоге оставили и плакаты, и гимн. Но это было лишь начало. Василий Геннадьевич был убежден, что его идеология благотворно повлияет на мораль рабочих, позволит удешевить и ускорить производство, догнать и перегнать всех конкурентов, а в перспективе даже поспособствует зарождению в стенах завода настоящего Работника Нового Типа.
Последнее, как считал Василий Геннадьевич, до сих пор было невозможно из-за тлетворного влияния извне. Он же своим волевым решением брался устранить эту проблему. Для этого нужно было построить стену, которая отделила бы завод от внешнего мира и, таким образом, устранила бы возможность скрещивания рабочих завода с рабочими других компаний. И тогда уже в самом недалеком будущем местная популяция рабочих, развиваясь изолированно от других, произвела бы на свет того самого Нового Работника, который отличался бы невиданными ранее усердием, трудолюбием и лояльностью к родному предприятию.
Но Рубилёв план не одобрил: он счел строительство двадцатиметровой стены чересчур уж затратным делом. И как всегда, Василий Геннадьевич был вынужден взять всё в свои руки. Каждый день он подворовывал со складов кирпичи и цемент, а по ночам строил свою стену. А чтобы её не заметили раньше времени, каждое утро он укрывал стену ветками, опавшими листьями и страницами, вырванными из книг, которых он не понимал.
Но вскоре стена стала слишком высокой, и не заметить её было уже невозможно. Рубилёв хотел призвать ночного сторожа к ответу за воровство; за ним послали, но не нашли. Осознав, что он одинок в своей борьбе, Василий Геннадьевич ушел в заводское подполье. Иногда, впрочем, его замечали не только в подполе, но и на крыше. Несколько раз рабочие, вернувшись с обеденного перерыва, видели его в пустующем цеху. Каждый раз его заставали с блокнотом в руках: сидя в самом темном углу, он продолжать прорабатывать и дополнять свою идеологическую программу. Завидев людей, он тут же бросался бежать, на ходу роняя листы. Рабочие подбирали их и относили директору, а тот не выбрасывал их, но, сам не зная, зачем, собирал в папку и хранил у себя в столе.
А тем временем стена продолжала расти. Каждый день со складов пропадало несколько десятков кирпичей, и каждую ночь они становились частью творения ночного сторожа. Стену пытались разбирать, но каждую ночь она возникала снова и на новом месте.
Вскоре появилась и другая проблема. Василий Геннадьевич, долгое время пытавшийся понять причину своих неудач, наконец, осознал, что виной всему была враждебная идеология, поселившаяся в умах рабочих. Вне всяких сомнений, она была привнесена извне – скорее всего из Греции. Ничего подобного, разумеется, не случилось бы, будь у них стена. Но теперь нужно было работать с тем, что есть.
Рабочие стали замечать ночного сторожа чаще. То и дело видели они быструю, неуловимую тень, которая перебегала им дорогу, следила из-за углов, следовала за ними в темных коридорах и наблюдала из окон, когда они выходили во двор. Василий Геннадьевич, обнаружив своего истинного врага, стал терроризировать душевые. Стоило кому-то из рабочих раздеться и показать висящий на шее крестик, как ночной сторож выскакивал из ближайшего шкафчика, набрасывался на беднягу, размахивая пистолетом, и с криком «Опиум! Опиум!» срывал с него цепочку и убегал.
Никто не чувствовал себя в безопасности. Очередное нападение могло произойти в любой момент. Рабочие вздрагивали от каждого шороха, почти перестали разговаривать друг с другом, и в страхе замирали, едва завидев зловещую тень. Боялись все, особенно неверующие: в своих страшных снах они видели, как сторож за неимением на их шеях крестиков вырывает им кадыки. Даже Рубилёв был уверен, что Василий Геннадьевич следит за ним повсюду. Когда директор ложился спать, ему мерещилось, будто в темноте горят вовсе не глаза кота, но недремлющие очи его ночного сторожа.
Но кошмар длился недолго. Одичавший от голода и одиночества сторож вскоре был найден умирающим в заводской столовой: он обварился водой из кастрюли, пытаясь украсть сосиску.
В собранных Рубилёвым записях содержалось много нереализованных или отвергнутых самим Василием Геннадьевичем проектов. Был там и план замены денежного расчета натуральным обменом, и программа поощрений принудительных браков внутри трудового коллектива, и схема организации особых комиссий по контролю качества, причем, с точки зрения сторожа, члены комиссий должны были набираться из числа рабочих и оценивать они должны были свою собственную работу.
К сожалению или к счастью, Василий Геннадьевич скончался раньше, чем смог всё это реализовать. Однако многие утверждают, что его призрак поселился на заводе и по сей день бродит по тёмным коридорам.
Глава 3
Нового кандидата нашли еще до смерти предыдущего. Фактически он заступил на службу еще за неделю до того трагичного события. Игорь Матвеевич вместе со всеми скорбел об ушедшем предшественнике, сказал о нём много хорошего, хотя ничего и не знал, и дал торжественную клятву стать достойной заменой Василию Геннадьевичу.
Никто, впрочем, ему не поверил. Для всех уже было очевидно, что должность ночного сторожа проклята. Более того, собрание акционеров даже настояло на вызове нескольких экстрасенсов и медиумов в надежде, что те помогут избавить завод от напасти. Но всё было тщетно.
На этот раз не прошло и десяти дней, как новый сторож начал подавать признаки безумия: ужиная в столовой, он ни с того ни с сего спросил одного из рабочих, есть ли у них на фирме корпоративная идеология. Рабочий упал в обморок, а Игорю Матвеевичу начальство сделало выговор и велело впредь таких разговоров не заводить. Однако сторож не унялся и начал потихоньку собирать разбросанные по территории завода записи Василия Геннадьевича – те, которые не успел прибрать к рукам Рубилёв. Параллельно Игорь Матвеевич без устали изучал идеологии компаний-конкурентов.
Наконец, спустя несколько недель, он заявился в офис пресс-службы и сказал, что отныне их компания должна встать на свой Особый Путь, который «будет отличаться от всего, что было раньше, будет уходить своими корнями в прошлое компании и, используя передовые инновации, освоенные конкурентами, вести компанию в светлое будущее». Это предложение должно было войти в первый пресс-релиз, который Игорь Матвеевич велел разослать во все новостные агентства. При этом он на всякий случай сразу же достал пистолет – вдруг кто-то будет против.
Пресс-релиз был разослан, но всерьез его никто не воспринял. Пока директор, стоя у запертой двери офиса пресс-службы, умолял Игоря Матвеевича отпустить заложников, тот уже надиктовывал им свой декрет «Об укреплении духовных скрепов». В нём сторож постановил наличие на заводе особой корпоративной культуры – не такой, как у всех! – которую следовало оберегать во имя сохранения целостности, идентичности и незыблемости трудового коллектива.
Затем Игорь Матвеевич взялся за подготовку особого обращения к руководству завода, в котором требовал реформировать программу курсов повышения квалификации и назначить его, Игоря Матвеевича Аляповатого, заведующим этими курсами, поскольку никто не может знать об образовании, квалификации, курсах и повышениях столько, сколько знает ночной сторож.
Помимо этого, он ходатайствовал о повышении базовой части его зарплаты и добавлении к ней бонуса, который зависел бы от количества успешно охраняемых им цехов. «В конце концов, - говорил он, - я охраняю эти цеха, благодаря мне они способны работать и выпускать продукцию. Так разве не будет справедливо, если я буду получать один процент от выручки за все те товары, которые они производят?»
А Рубилёв сидел на полу, прислонившись спиной к двери, вытирал носовым платочком пот со лба и думал: «Почему люди, получающие зарплату из моего кармана, мнят себя хозяевами на моем предприятии? Неужели только потому, что у них есть пистолет?»