Поворот

[writermustwrite]

Я только начинаю писать, поэтому не судите слишком строго, буду очень рад Вашим отзывам. с уважением, Эрих.

Поворот

Поворот

Меня зовут Дерил Мозель. Мне почти 39 лет, и я хочу вам рассказать историю из своей жизни. Сначала история будет скучная и неинтересная, но я вам торжественно заявляю, что даже среди этой серости вы найдете кое-что интересное. Дерил Мозель – хороший парень, он врать не будет.
Вот есть на свете такие люди, которые любят жить размеренно, и я, надо заметить, скорее всего, к ним и относился. Просто дело в том, что мое детство прошло в образцово-показательной манере: хорошая семья, обеспеченные родители, хорошие оценки, приличный дом с садом, ухоженная собака, новенький велик. Собственно, все мое детство в этих словосочетаниях. Всю неделю школа, футбольный клуб, танцы вечером (о, да, я танцевал, и надо мной никто не смеялся, потому что я был очень авторитетным малым), в выходные выезды на природу, к бабушке или же семейные сборища в саду. Все исключительно образцово-показательное. Не стану сейчас врать и притворяться, что такая жизнь не вызывала во мне чувства гордости. Я просто не знал иной жизни, поэтому моя казалась тогда наиболее правильной. В глазах подростка улыбающиеся люди, дорогая мебель, поездки заграницу и выходы в свет означают быть лучшим, а значение статуса в современной системе прививается еще с пеленок. И мне его тоже прививали.
В 16 лет, как то предусматривает образцово-показательная жизнь, у меня появилась машина и подружка. Я до сих пор не могу понять, что для меня было лучше. Мы проводили много времени вместе. Причем, не было никакой разницы, машина это или Юлия. Они обе были образцово-показательные, как это принято в моем окружении. Обе красивые, обе ухоженные, элегантные и бездушные. Время шло, жизнь подростков тоже шла своим чередом, мы посещали вечеринки, я играл в футбол в составе школьной команды, а она была членом группы поддержки. Все очень удобно.
На выпускном вечере мы стали королем и королевой, танцевали на виду у всех под одобрительные вопли и свист, под умиленными взглядами и градом слащавых улыбок. Я в сером костюме-тройке и она в ослепительном голубом платье, которое прекрасно подходило под цвет ее глаз. После выпускного мы расстались.
Моя образцово-показательная жизнь выводила новый виток в будущее, я успешно окончил колледж, играя уже в сборной по футболу там. Я учился превосходно, по вечерам мы устраивали гулянки, я знакомился с девушками, но цели передо мной стояли иные, поэтому утром я просто уходил, не давая даже шанса на нечто большее. В выходные я ехал домой и проводил образцово-показательные выходные со своими широко улыбающимися родителями. Утром завтрак в тесном кругу семьи, днем рыбалка или охота с отцом, вечерами ужин с соседями и рассказы матери о том, какой Дерил Мозель славный парень. Ей все верили.
Колледж завершился, открывая новые перспективы перед молодым и современным парнем, вся жизнь которого напоминала одну идиотскую рекламу. Все идет гладко и ровно, не встряхивает тебя на пригорке или кочке, не мотает на неровностях, просто, как по рельсам, ровно и гладко, все время набирая скорость…
Колледж благополучно сменился университетом. Университет – работой в престижной компании, я женился на прехорошенькой и умненькой девушке, которая смотрела в будущее ясными глазами и верила в силу демократии, в свободы и прочую чушь, в которую верят все европейские девушки. Мы были очень красивой парой. Помимо того, что нам это постоянно твердили мои и ее коллеги, мы и сами неплохо оценивали свои данные: высокий ладный мужчина с обаятельной улыбкой, карими глазами и каштановыми волосами… и его очаровательная спутница с приятными для глаза формами. Ее звали Ева Бэкман, но вскоре после начала наших отношений она стала Евой Мозель – женой славного образцово-показательного малого. Жизнь все набирала скорость, а еще через пару миль меня ожидал поворот.
Все произошло осенью 1983 года, то ли в октябре, то ли в начале ноября, когда в большинстве стран уже потихоньку отступает теплая погода, уступая бразды правления ливням и легкому морозу по утрам. Не самое благоприятное сочетание для дорог, но делать нам было нечего. Рани утром я получил газету к завтраку, попивал кофе, пролистывая спортивные странички, и в пол-уха слушал свою жену. Она вечно просила чего-то, когда насмотрится разных передач для домохозяек, а мне начинало это порядком надоедать. Надев костюм-тройку, с которым я теперь по долгу службы не расставался, поцеловал на автопилоте жену, она на том же автопилоте пожелала мне удачного дня и закрыла дверь. Я сел за руль своего «вагена», настроил радио на любимую волну, где уже с самого утра во весь голос орали Роллинг Стоунз, и отправился в путь по уже привычному маршруту. Вот только жизнь уже набрала максимальную скорость.
Я заметил, что что-то пошло не так, когда стрелка спидометра близилась к опасной отметке, мои глаза широко раскрылись, и я тут же вцепился взглядом в лобовое стекло. Я понимал, что к чему, но все еще пытался сбавить скорость, когда передо мной возник резкий поворот. На грани сознания я успел подумать, что раньше я этот поворот не видел, неужели его раньше здесь не было? Такого не может быть, наверняка я его просто раньше не замечал. С этой мыслью я и мой начищенный до блеска респектабельный черный «Ваген» влетели на полной скорости в дорожное ограждение. Дерил Мозель и его образцово-показательная жизнь покатились к чертям на дно колодца, но тогда я еще этого не знал.
Открыл глаза я не сразу, сначала я выхватывал какие-то образы и пытался что-то распознать, но то и дело проваливался в небытие, где мне было намного уютнее. Потом через какое-то время я стал различать звуки, поначалу я не отделял их от зрительных образов, это был лишь поток информации из внешнего мира, который был враждебно настроен к моему внутреннему. Но потом я определил некоторые различия между увиденным и услышанным, и осознал, что это не одно и то же. Открытие было столь велико, что я снова провалился в спячку. Потом этот враждебный мир начал прорываться с новой и новой силой, вытесняя меня из приятного логова. Яркий свет ударил в глаза, палитра звуков и запахов обрушилась на почти девственный мозг неумолимым градом. Я закричал. Мне показалось, что я кричал, но во внешний мир вырвался лишь непонятный стон, и на него тут же откликнулись.
Итак, Дерил Мозель, славный парень на «вагене» пришел в себя весной 1990. -Моя дорогая супруга, которую, признаюсь, далеко не сразу и вспомнил, давным-давно ушла к другому мужчине, и вроде бы родила уже второго ребенка. Я ее не винил, мои родители ее не винили. Мне было все равно, мои родители ее понимали. Дерилу Мозелю теперь никогда в жизни не встать на ноги, этому славному малому теперь не станцевать мэдисон или еще что-то в этом роде. Дело обстояло таким образом, что ему теперь не вернуться на работу и больше никогда не завести детей. Но мне было все равно.
Самым примечательным для меня изменением, если не обращать внимания на отказавшие ноги, был огромный уродливый шрам на левой половине лица. Если его можно было назвать шрамом. Я напомнил себе Эрика из всемирно известного мюзикла Уэббера. Мне теперь пристало носить маску, но я не мог отвести взгляд от своего уродства: ни паники, ни отвращения или отчаянья, никакой ярости или боли – чистейшее любопытство и изумление переполнило меня ровно в тот момент, когда я впервые взглянул в зеркало. Мне разорвало левую половину лица. Красный рубец тянулся от брови, рассекая ее напополам, до уголка рта, превращая его в сумасшедшую клоунскую улыбку. Удивительно, что глаз остался цел, хотя веко было тоже порвано, ресниц не было. В общем, путь на обложку глянцевого журнала для домохозяек был мне закрыт навсегда. А самое интересное было то, что я, будучи в коме, перенес несколько пластических операций, и это был наилучший вариант. Что ж, мне все равно.
Мои родители сильно постарели для семи прошедших лет. У отца появились седые волосы, что в нашей семье происходило в довольно преклонном возрасте, лицо его больше не озаряла лучезарная улыбка образцово-показательного семьянина. Сетка морщин вокруг глаз кричали о том, что он все чаще хмурился. А мама… мама превратилась в худосочную маленькую женщину. Ее красивые некогда волосы были тусклыми, глаза тоже побледнели… В отличие от отца, она могла улыбнуться, но улыбка все чаще выходила виноватой. К январю 1991 я переехал в свою квартиру, не желая никого и ничего видеть.
Все чаще я смотрел на шрам, который изуродовал мое презентабельное, внушающее доверие лицо. Очень неприятно было осознавать, что главной причиной, по которой меня не взяли на прежнее место работы, был именно он. Такие шрамы оставляют глубокий след в сердцах клиентов. А так как в большинстве случаев эти сердца принадлежат успешным и улыбающимся идеалам, ничего, кроме отвращения этот шрам не вызывает. Я их не виню, мне все равно.
Чем чаще дети на улицах замирали при моем приближении, чем чаще девушки пристально рассматривали меня, а потом отворачивались, чем чаще старики печально кивали и ободряюще улыбались, тем чаще я смотрел в зеркало. А из Зазеркалья на меня кривился урод, но если мои глаза были пустыми, то его глаза светились чем-то отдаленно напоминающим превосходство. Эта ухмылка спятившего клоуна завершала картинку, говоря как бы: «эй, парень, взгляни на нас, теперь мы такие. Я могу с этим смириться, а ты – нет». Но я мог смириться, он ошибался, я мирился каждый день. И это смирение познакомило меня с Ним.
Я проснулся среди ночи от собственного крика, так пишут во многих историях. Но факт оставался фактом: я орал еще секунд пять после того, как открыл глаза и осознал, что я в своей комнате, в своей квартире. Осознание не помогло. Мозг заблокировал то, что я увидел, и никак не хотел сознаваться. Меня трясло, я поднялся на руках, перемещая себя в коляску, при этом маневре я чуть не рухнул на пол. Не знаю, что побудило меня подъехать к зеркалу, какая неведомая сила заставила меня взглянуть в черную зияющую пропасть за гладким стеклом, но я взглянул. Сначала шепот был неразборчивым, я даже не обратил на него внимания, но постепенно шепот стал более ясным. Этот странный шепот заставил меня замереть и прислушаться. И тут я разобрал: «Здравствуй, Дерил. Я – Шульт Гэлох».
Ту страшную ночь я почти не помню, помню лишь то, что много кричал и просил его не повторять свое имя. Помню также, что смотрелся в зеркало, когда говорил с ним, и видел перед собой надменного уродца с сумасшедшей улыбкой. Интересно, кого видел Шульт? Меня увезли на скорой в больницу и кололи успокоительные, но вскоре я пришел в себя. Желания оставаться в больнице больше не было, потому что моя симптоматика играла против меня. Притворившись, что я иду на поправку, я стал более спокойным, все мое недомогание и приступы истерик, припадки списали на последствия черепно-мозговой травмы, но я в этих делах не разбираюсь от слова совсем. Меня выпустили под присмотр медсестер и родителей, но я и им умудрялся пускать пыль в глаза. Моей задачей на тот момент стало не попасть в больницу для душевнобольных, а значит, я должен был урегулировать отношения с внезапно и так некстати проснувшимся альтер-эго.
Шульт поселился в моей голове и обустроился там вполне уютно. Я замечал, что мы с ним, хоть и одно «я», но совершенно разные. Шульт бы точно не попал в разряд образцов жизни. Ему впору бы жить в гетто и гонять неугодных. Шульт виртуозно ругался матом, пил все, что можно было поджечь, курил по полторы пачки в день и во всем мне перечил. Я уже несколько раз горько пожалел о том, что уступил некоторую площадь своего сознания этому засранцу. Но пути назад у славного малого уже, увы, не было, и Шульту предстояло жить с ним бок о бок, если можно было так выразиться в нашем с ним случае.
Избегая ссор и стычек, которые я, как оказалось, не выдерживал, я предложил Шульту уговор. Главным правилом этого уговора стало то, что мы живем с ним по одному дню в этом теле. Тот, кто живет, может делать, что хочет, а второй не вправе осуждать его за это, вмешиваться и так далее. Но дни должны соблюдаться четко. Шульту эта идея приглянулась, а мне уже тогда стоило насторожиться. Дни потекли более красочные, хотя бы потому, что я был не в курсе того, что делает мое второе Я. В свою же очередь, мне приходилось иногда оказываться в незнакомых местах, в окружении незнакомых людей, которые тут же называли меня психом, а им я, впрочем, и был. Зачастую мне приходилось извиняться перед уже знакомыми людьми за свое неадекватное поведение, нецензурную брань или даже побои (подумать только, калека избивает соседей!) но даже это не могло омрачить моих дней. Я гулял, читал, наслаждался вкусной и здоровой пищей, смотрел хорошие фильмы и общался с приятными людьми. Так проходили наши с Шультом дни, но через год снова все покатилось в уже известный мне колодец. Видите ли, в чем дело… Современный мир, воспитывая образцово-показательных калек-психопатов, не учитывает их слабости. Да, именно, слабости. Меня устраивал такой уклад жизни, он напоминал мне мое детство и юность, а вот Шульту он абсолютно не нравился, Шульт хотел большего.
Он начал нарушать наше соседское соглашение и вырывать для себя мои честно отведенные дни. Я пытался с ним спорить и ругаться, но он вызывал в моей голове жуткую боль, отчего я отключался. Я пытался говорить с ним, но он не желал меня слушать. И только тогда я заметил, что жизнь снова набирает скорость. Я уже это видел и чувствовал, а вот для Шульта это все было в новинку.
Однажды ночью я очнулся у зеркала с опасной бритвой. Где и как я ее достал, я не помнил, но это перестало меня удивлять уже давно. Удивило меня другое: правая половина моего лица была залита кровью, кожа разошлась, свисая клоками, обнажив отвратительные пласты лицевых мышц. Боли я не чувствовал. Я чувствовал ярость, а из зеркала мне улыбался Шульт, улыбался своей фирменной улыбкой сумасшедшего клоуна. Я становился Шультом Гэлохом, этого он добивался - полностью подавить хорошего парня. Жизнь набирала скорость.
Следующим утром в больнице мне пришлось сказать, что я стал жертвой местной шпаны, рассказал душещипательную историю о том, как беспомощный калека (который колотит соседей) ехал в своей коляске через парк, было уже поздно, так как хороший парень задремал в свете теплых осенних лучей. И тут внезапно он заметил стайку подростков, которые просили у него денег, денег, естественно, не оказалось, а дальше он помнит с трудом… медсестры плескали руками и рассыпали проклятья, врачи зашивали разрезанную ночью щеку. Теперь я улыбался всегда. Оно и к лучшему.
Вечером того же дня, когда меня, наконец-то выпустили из участка, где Шульт изрядно потрудился меня подставить, я сел в свою специально оборудованную машину и отправился домой. Бедняга Шульт, если бы ты не изолировал меня от себя, если бы ты хоть немного ко мне прислушивался, ты бы тоже заметил этот столп искр из-под колесницы жизни, но тебе было не до меня, ты хотел на свободу, ты хотел разрушить мой образцово-показательный мир окончательно, не оставив камня на камне. Но так уж вышло, что общество, которое меня воспитало, твердо стоит на ногах уже несколько десятилетий, взращивая эту твердость и устойчивость в своих детях. Пусть он сильнее меня, но это моя жизнь, моя и точка. Только мне, хорошему парню, славному малому Дерилу Мозелю позволено жить в моем искалеченном теле. Где-то на грани сознания я услышал истошный крик Шульта, он кричал уже долго, пытаясь прорваться в мою голову, но я даже не замечал его попыток, сжимая зубы, я гнал по известному мне шоссе, ожидая встречи с новым поворотом в моей жизни. Да, меня зовут Дерил Мозель, мне почти 39 лет. С этой мыслью я на полной скорости влетел в дорожное ограждение.