Атлантида

[D-r Zlo]

...Умирая на дне, Зверь знает, что никто его не найдет.
Все становится липким, вязким. Осознание бьет как нож:
Атлантида всего лишь сказка.
Атлантида
всего лишь
ложь.
(с) Сидхётт, «Атлантида»

Вода прибывает не волнами, подобно цунами; она поднимается постепенно, медленно, но в то же время неумолимо. Ты черпаешь её, черпаешь, но думаешь о ней как о досадном недоразумении, сильных осадках, которые всего лишь сильно раздражают, но не более. Даже когда вода у пояса; даже когда вода по грудь; даже когда по подмышки; даже...
– Эй, иди обратно! – кто-то хватает за плечи и резко тянет наверх; лицо щиплет от влаги, и резкий вдох – не то задыхаешься, не то напротив, родился и впервые набрал себе воздух в грудь...

Пробуждение мистера Васкхавета всякое утро было тяжёлым и длительным. Виной тому являлись продолжительные кошмары, то отпускавшие его, то возвращавшиеся с новой силой и как будто бы ярче, чем прежде. Разумеется, это был сущий бред, но не доставлявший мистеру Васкхавету ничего приятного.
Он всегда просыпался раньше будильника и был доволен этой своей привычкой. Иногда, впрочем, его мучила бессонница, а иногда он даже и был ей рад, но, припоминая свои старые и, казалось бы, истинные реакции на вещи, он вспоминал своё удовлетворение от раннего пробуждения. Ведь за это время можно было бы многое сделать, в частности посвятить это самое время самому себе. Он не так часто занимался подобным: такие желания приходили к нему тоже волнообразно, что, впрочем, не доставляло ему удовлетворения, так сильно он привык к постоянству.
Марго лежала в смешной позе и на лице её застыло выражение, похожее на усталость: мистер Васкхавет не находил это удивительным, ведь по нынешним временам женщинам нужно слишком много работать и слишком многого добиваться. Разумеется, тут не хватит никаких сил... Впрочем, и раньше было работы не меньше, зато и требований не много, и не являлись они такими противоречивыми.
Странное время. Васкхавет не любил его, по-стариковски сдержанно и ворчливо, вспоминая то, как было всё раньше.
Хотя, как показало развитие мира, нет пределов падению нравов.
Когда он готовил на двоих яичницу, Марго уже встала с кровати. Она шлепала босыми ногами по налаченному служанкой паркету, уже успела закурить сигарету, с женским восторгом смотрела на своего престарелого возлюбленного, и, обняв его рукой за шею, громко и искренне воскликнула:
– Мар, душка, сейчас ты был великолепен!

Нет ничего более страшного, чем сон.
Нет ничего более правдивого, чем сон.
Нет ничего более, чем сон.
Воспоминания предают. Воспоминания сильно зависят от того, что ты чувствуешь в конкретный момент – или ты ничего не чувствуешь... или ты не знаешь, что и думать об этом всём. Воспоминания – пройденный путь, на который его прохожий, может, и внимания не обращать. Сон не предает никогда, как не предает раз записанная на носитель информация. И то – её можно стереть, сон же ты не сотрёшь никогда.
Он ненавидел свои сны.
Впрочем, он и память свою не любил: но от памяти можно уклониться, можно отбить ту пережитую боль новым опытом, новыми впечатлениями, новыми страданиями...
Но что поделать, когда жизнь так велика, что душа перестает воспринимать новый опыт и новые впечатления?
Что если оно попросту не лезет больше?
Что если ты всё настолько хорошо знаешь, что не можешь получить ни новый опыт, ни искренние чувства?
Раньше бы он непременно стал решать этот вопрос. Раньше бы он врал себе, пытаясь убить себя или хотя бы оживить новыми впечатлениями. Раньше бы он написал об этом работу и удостоился чего-нибудь; и стоял бы он такой, старый и важный, и это было бы так же смешно, как выступления комедиантов...
Это было бы смешно, потому что эта работа была бы бредом и неправдой. Как является неправдой нынешний он сам.

Завтрак они обыкновенно проводили на балконе, выходящем во двор; впрочем, Марго ненавидела однообразие, а мистер Васкхавет покорно подчинялся ей в этом вопросе. Правда, далеко не всегда, и на поводу больше нравилось идти ей, чем ему: её всегда восхищала мужская сила характера. Хотя не на столько авторитарная, чтобы ей нельзя было играючи сопротивляться.
– Прекрати курить за завтраком, – в очередной раз упрекал он её.
– А то, что со мной будет? – спрашивала она игриво, отодвигаясь от стола. Она прекрасно знала, что последует в дальнейшем, и посему сигарету благоразумно тушила о стеклянную, аквамаринового цвета пепельницу: а сколько раньше было скандалов из-за этой милой её привычки! – Ну, ты и зануда. Ненавижу тебя.
– Я тоже тебя люблю, – покорно отвечал ей он.
Из-под недлинных светлых прядей Марго выбивались кольца серёжек: она любила одеваться ярко и необычно, иногда этим напоминая мистеру Васкхавету ребёнка, так тянули её к себе стеклянные украшения неожиданных цветов, этнические юбки и платья и яркие, но стильные аксессуары. Он выражал ей своё умиление этим её причудам, хотя иногда намекал ей, что желал бы видеть её в более взрослых и менее вызывающих костюмах. Марго, разумеется, его не слушала.
– Какие у тебя планы? – спросила она. – Всё то же самое?
– Я бы хотел отвести тебя вечером на «Короля Лира». Вердт обещал необычайное зрелище – и я в этом не сомневаюсь, учитывая то, насколько плохой у него вкус.
– Но ты боишься его расстроить, – Марго вспыхнула. – А меня расстроить ты не боишься, ну, конечно же.
– Ну да. Всё равно же успокоишься.
– Нет, так не пойдёт совершенно. Мы сделаем так...
Марго не часто шла на переговоры, но являла собой уникальный случай, когда и пребывая в порыве истерики, и здраво взвешивая все за и против, она являла собой удивительно притягательное и сексуальное зрелище. Особенно приятным мистеру Васкхавету казалась неизменность такого их времяпрепровождения, дающая ему иллюзорное представление о незыблемости некоторых вещей в природе. То, чего ему так сильно не доставало.
После завтрака он непременно отвозил её на работу, эпатируя и, в то же время, восхищая завистливых коллег своей любовницы, принося ей тем самым чувство удовлетворения и гордости. Они давали богатую пищу для сплетен, но всё, увы, упиралось в один непреложный факт: парой они были яркой, колоритной, необычной и, в то же время, удивительно нежной и верной. Причём, сомневались как раз не в молодой Марго – тридцатилетней актрисе с короткими светлыми волосами, живыми серыми глазами и длинной прекрасной шеей, – а в мистере Маре Васкхавете – липовом молдаванине, отметившем на работе своё шестидесятилетие, замдиректоре государственного колледжа, в котором как раз проходили съемки одного из фильмов Марго... Хотя ей нравилось вызывать у него приступы ревности, и, надо отметить, ему это нравилось тоже, так как в такие моменты он говорил ей, что чувствует себя живым.
Вот и сейчас Марго поцеловала его на прощание и направилась ко входу, где её уже ждал улыбчивый рыжий менеджер Джек. Мистер Васкхавет понаблюдал за ней, и, решив про себя, что принцесса имеет право на любые свои капризы, поехал в сторону работы.

Он знал этот сон наизусть. Он помнил подробно каждое изменение своих немногочисленных, но таких ярких чувств. Он видел, как растерянно смотрел на пузыри на воде, и ужасная догадка охватывало его существо. Как потом он замирал в этой воде, мелко трясся, и из горла не мог вырваться ни шепот, ни крик. Он до сих пор ненавидит воду, не живёт рядом с морем и старается не иметь дела со странами, где часто идут дожди. Он хотел нырнуть, чтобы посмотреть, куда все ушли, и куда чуть не ушел он сам, но не хватило сил. Вода продолжала прибывать, но уже куда медленнее: дождь почти заканчивался, и небо светлело. А люди, покорно шедшие в глубины своей смерти, уже нашли её, и нет никакого смысла идти за ними вслед, искать... Хотя он попытался, честно, попытался, перешагнул через свой страх, но не нашёл никого, кроме рыб.
И он пытался найти того, кто за подмышки вытащил его оттуда. Он хорошо помнил его лицо, но с течением времени всё больше и больше убеждался, что это сон.

Мистер Васкхавет тяготился своей работой в школе: не то чтобы он не любил детей, это-то как раз было бы понятно, но ему было некомфортно с ними общаться, особенно с теми, кто учится в младших классах. Поэтому, когда возникло свободное место в колледже от того же института, он с некоторым облегчением перешёл работать именно туда. Со взрослыми детьми было меньше проблем, да и ощущал он себя среди них более своим, если это можно так выразить. Чем младше ребёнок, тем он ближе к природе и, соответственно, более хаотичен, а его это всегда напрягало.
Впрочем, со старшими детками было вполне достаточно проблем.
– Говорите, Джон?..
– Моншарж. Третий курс.
– А-аа, да-а-а, я его помню. Странный толстый мальчик.
– Не самый странный на потоке.
– Которому не столь давно нашёлся опекун по отцовской линии?
– Мутная история. Впрочем, его старики были рады сплавить подростка: у них были напряженные отношения с его матерью. А этот... Леонард Томас Арнольду возник вообще ниоткуда.
– Когда он должен придти?
– В ближайшее время. Впрочем, я бы не рассчитывала на его пунктуальность: молодой человек явно из этих, – секретарша сделала неопределенное движение рукой около виска, – творческих.
– Да уж, знаем таких, – усмехнулся мистер Васкхавет. – Благодарю.
Секретарша довольно кивнула. Вероятно, она думает, что мистер Васкхавет действительно испытывает отрицательные чувства к творческим людям: совсем давно такое действительно было, но одним из полезнейших знаний, подаренных ему временем, было, в частности, то, что твоё непонимание совсем не та вещь, которая делает людей преступниками.
И с этими мыслями мистер Васкхавет приступил к работе.

И почему этот сон снился именно сегодня? Это ведь не просто так. Совсем, совсем не просто так, уж ему-то это знакомо. Ничто не бывает просто так, особенно такие вещи.

– Мистер Васкхавет, мистер Арнольду пришёл.
Мистер Васкхавет поднял взгляд и выронил на стол свою перьевую ручку.

***

Другая опасность сна заключается в том, что ты не всегда знаешь, когда ты очнулся.
Он до сих пор не мог понять до конца, снится ли ему эта бесконечная жизнь, не впал ли он в ещё больший сон, увидев себя в воде, а свой город, своих соотечественников – под нею же; а, может, именно тогда и наступила та точка, после которой невозможно спать, и наступил момент пробуждения? Он не знает.
Важно одно: после испуганного «Эй, иди обратно!» ему на какое-то время показалось, что он проснулся. Или переродился, всё равно смысл будет один и тот же. Да вот только это знание уйдёт за долгие тысячелетия... или нет.

– Мистер Арнольду?
Вошедший мужчина не был похож на опекуна пятнадцатилетнего подростка, скорее, на его старшего брата. Он был довольно высоким – не таким высоким, как, предположим, мистер Васкхавет, который даже к старости не согнулся ни на сантиметр, чем бесконечно гордился, но всё равно – не заметить его было невозможно. Он представлял собой тип, который мистер Васкхавет искренне не любил, терпел, но не любил: длинные, взлохмаченные, кудрявые волосы, окрашенные в красный цвет, порванная джинса на коленях и чуть выше, непристойно цветная туника в пятнах от краски, позвякивающие на руках браслеты, спутанные среди длинных полосок фенечек... Да уж, действительно, этот человек явно из «этих». Творческих.
Тем не менее, в нём было что-то такое, что заставило мистера Васкхавета уронить ручку на стол.
– Мистер Васкхавет?
Он не сводил взгляда с вошедшего, и мучался от того чувства, принятого называть «когнитивным диссонансом». Он прекрасно слышал, что происходило вокруг, но туман невероятного потрясения, испытанного им в эти секунды, не оставлял его голову. Ощущения, сродни легкой слабости после сотрясения мозга или же сильному, но не полному опьянению: когда ты понимаешь, что происходит вокруг, но не знаешь, как на это реагировать естественно и специально, вымученно подбираешь себе ту модель поведения, которая приемлема на данный момент. И туман в голове, один сплошной туман.
– Простите, я задумался.
– Ничего страшного, я понимаю!
Вошедший тоже смотрел на него и как будто бы тоже старательно подбирал слова для своей речи. Но ему это удавалось намного проще, и мистеру Васкхавету оставалось только позавидовать вежливой легкости и беспечности его тона.
Мистер Арнольду сел в кресло напротив него, поджав под сидение длинные ноги.
– Мистер Васкхавет, всё в порядке? – обеспокоенно спросила секретарша, переводя недоуменный взгляд с него на гостя.
– Да... да. – Он с трудом заставил себя расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки и выдохнуть. – Простите, мне нездоровилось с утра.
– Такое бывает, я понимаю, – закивал мистер Арнольду, и секретарша с неодобрением посмотрела на его длинные красные космы. – В таких случаях надо погулять и подышать свежим воздухом. Моим знакомым это всегда помогало.
Мистер Васкхавет медленно, как будто в полусне, закивал.
– Да, наверное, Вы правы. Но это не отменяет нашего разговора о Моншарже. – Мистер Васкхавет повернулся к секретарше: – Прошу вас меня извинить. Я... ненадолго.
Ответом ему был не скрывающий изумления взгляд. Он, впрочем, не удивился такой реакции: на её месте он бы и сам поразился невероятно. Зная себя, свои принципиальные привычки и железное здоровье...
Он встал и медленно, слегка шатаясь, направился к выходу. Мистер Леонард Арнольду заботливо подставил ему локоть, и вместе они вышли из кабинета.

Ему до последнего не верилось, что всё, что с ним происходит, более реально, чем снившийся этой ночью кошмар. Они оба шли медленно, уже не смотрели друг на друга; старик огромного роста и чуть менее высокий мужчина. Люди, пересекавшие улицу параллельно с ними, бросали на эту странную парочку взгляд, мимоходом отмечая удивительное сходство этих двоих («родственники, должно быть»), и убегали дальше, а мимолетное воспоминание о старике и парне с крашеными волосами передавалось следующему прохожему, чтобы затем снова выпасть из его памяти.
Люди никогда не умели собирать воспоминания об увиденном. За редким, редким, редким исключением.
А ведь кому-то только этим и жить.
– Ты ничуть не изменился, – внезапно заговорил его собеседник.
Он вздрогнул ещё сильнее. Ему было одновременно и странно, и раздражительно: он сейчас шёл рядом с существом, таким же... да просто – таким же. Как он сам. И от этой мысли становилось ещё страшнее и... спокойнее. Странно это было. Странно. И мысли воедино всё никак не соберутся.
– Поразительно.
– Что?
– Мы ведь так до конца и не стали людьми. За десять-то тысячелетий.
– Не такая уж большая разница между нами.
– Я знаю. Но она есть.
– Скажи, это ты меня спас?
– Ты не помнишь?
Он замедлил шаг.
– Помню. Я всё помню.
– Тогда почему ты спрашиваешь?
– Я хочу услышать это от тебя. И я до сих пор не знаю, как отнестись к этому.
– Я тоже не знаю, как мне к этому отнестись. Если ты захочешь меня убить, я не буду слишком против. Многие уже пытались, но лишь убивали себя.
– Многие?
– Ты не один, кого я вытащил. И я был не один, кто вытаскивал.
– Что тогда произошло?
– Я не знаю. За эти годы я думал об этом, но так и не понял.
– Похоже, что мир тогда устал от нас.
– Похоже. Но это было страшно. И даже не потоп... толпы людей, которые идут на дно. Я тоже шёл... поначалу. Я споткнулся. Это очень глупо, но я споткнулся и спасся. И увидел это. Мы ведь все могли спастись, мы же ушли, когда начался потоп. Ночью все просто встали и пошли к воде, огромной толпой.
– Я не видел этого. Я очнулся только тогда, когда ты вытащил меня.
– Ты был первым, за кого я схватился.
– Почему? Ты мог бы начать с детей. А я старик... к тому моменту.
– Я слишком сильно испугался. Мне было всё равно, кого спасать. Но дети там были, я их вытаскивал.
– Куда же они делись? Нас должно было быть больше.
– По-разному. Я много видел смертей.
– Почему ты тогда ушёл, когда ты меня вытащил?
– Я забыл.
– Забыл!
– Я был занят другими. Прааби[1], три женщины и один мужчина, мой ровесник. Двенадцать детей. Я тащил их на сушу, а они были мертвы, все двенадцать. Вытаскивал трупы. Заполнены водой, от пяток до ушей, никак нельзя было откачать. Один был сыном женщины, которую я вытащил – я достал их одновременно из воды. Она потом ходила с его трупом, пока не ушла в реку. Не знаю, сколько я тогда работал, но потом я свалился и заснул.
– Я потерял сознание, когда ты вытащил меня.
– Но, всё же, был жив. Я только потом вспомнил о тебе. Тебя уже не было там. Я решил, что ты тоже пошёл...
– Лучше бы и в самом деле это сделал. Но я начал искать хоть кого-нибудь.
– Нашёл?
– Нет. Только людей. Приняли меня за бродягу и погнали из города. Моя спина до сих пор помнит эти палки.
– Вот и не знаешь, что надо было сделать.
– Никогда не знаешь.
В полном молчании они обогнули колледж. Он сделал медленный, слегка прерывистый вдох и поёжился: в связи с грядущим дождём влажность в воздухе повысилась, и стало холоднее обычного. А, может, это всё просто нервы...
Чем дольше живешь с людьми, тем больше ты человек, это определенно.
– Я могу тебя ещё увидеть в скором времени? Мне нужно многое рассказать тебе... и многое услышать.
Он поднял взгляд на собеседника. Тот казался абсолютно серьезным, несмотря на свой далеко не официальный и помятый вид. Он скривился: на мгновение ему показалось, что над ним издеваются.
– Вряд ли.
– Почему?
– Разве нужны объяснения?
– Мы всё-таки должны держаться друг друга. Даже если прошло десять тысяч лет.
– Говоришь так, будто прошло два года.
– Так почему нельзя?
– Я разве сказал, что меня нельзя увидеть? Я сказал, что это вряд ли возможно, и только.
– Ты всё-таки ненавидишь меня.
– Я не уверен в этом.
– Что там с Моншаржем? Мы ведь так и не поговорили об этом.
– Кто он тебе?
– Никто.
– Понятно.
– А какая разница?
– Для меня или для документации?
– Я не про документы.
– Тогда никакой.
– Мне стало его жаль. Он славный парень, просто с родителями не повезло. Сделать себя чьим-то родственником оказалось намного проще, чем я думал.
– Это очень просто, согласен. Но он когда-нибудь умрёт.
– Я знаю.
– Тогда какой смысл?
– Помочь ему?
– Ты до сих пор об этом думаешь.
– Может, смысл жизни такой, – неловко пожал плечами собеседник.
Он ему не ответил. Резкий порыв ветра волною смёл переполненную, неуверенно стоящую на своих жестяных ножках, урну, и тогда он резко направился к школьной калитке.
– Ты помнишь, как будет «прощай»? – неожиданно спросил он.
Его собеседник неуверенно запустил пятерню в волосы, и колечки кудрей растрепались ещё больше. Он отчаянно закусил губу.
– Я не помню, – наконец выдохнул он с каким-то детским отчаянием.
Услышав это, он остановился на пороге школы, обернулся и посмотрел на юношу. Он стоял как школьник, который не смог вспомнить урок, и испытывающий из-за этого невероятные муки – он таких видел. И это всегда было... ну, не больно, боль он давно не испытывал. И не сострадательно, так как не страдал он тоже давно. И не сочувственно...
Жалко, вот. Пожалуй, именно так.
– Я тоже не помню, – сказал, наконец, он.

Проблем с переоформлением документов не возникло: Леонард Арнольду был хоть и растерянным молодым человеком, но, в то же время, понятливым и не строптивым. Он внимательно выслушал все претензии администрации к своему племяннику, горячо защищал его и не менее горячо обещался, что больше с ним проблем не будет.
Мистер Васкхавет наблюдал за ним исподтишка.
Школьная администрация заметила, что с момента появления Леонарда Арнольду мистер Васкхавет очень изменился: как будто бы постарел на десять тысяч лет, осунулся, прежде спокойно-дружелюбное отстраненное лицо приобрело выражение муки и растерянности, сам он путался и не справлялся с теми задачами, с которыми справлялся ранее...
Определенно, в таком душевном расстройстве был виноват нынешний опекун одного из учащихся, Леонард Арнольду.
Директор попытался деликатно осведомиться у мистера Васкхавета, что же такое между ними произошло – мистер Васкхавет всё так же деликатно ограничивался милым, но нереалистичным рассказом о собственном плохом состоянии здоровья. Под конец рабочего дня он не выдержал и, бесконечно извиняясь перед начальством, отпросился пораньше – под предлогом, что он невероятно плохо себя чувствует. Это был последний гвоздь, вбитый в гробовую крышку спокойствия администрации – нельзя не удивиться, когда твой коллега, чьи привычки и традиции казались незыблемыми, меняется в какое-то смехотворно короткое время, непонятно отчего...
Хотя, может быть, это действительно было из-за здоровья. Морального, по крайней мере, точно.
Об этом на секунду задумался даже вахтёр, проверяющий здание школы, перед тем как закрыть его на ключ. Это случилось тогда, когда он увидел оставленный мистером Васкхаветом мобильный телефон с миллиардом не принятых вызовов от беспокоившейся Марго. На мгновение его эта мысль посетила, да так и ушла: к утру хозяин вернётся – заберёт непременно.
Ну, если вернётся.

***

Никто осознал чётко момента, когда мир от них устал. Просто погода была чуть более дождливой, чем всегда, просто море чуть поднялось, по улицам текли ручьи, с которыми играли дети... Неприятно, но ничего страшного. И неприятной-то она была не для всех – молодым было проще, ему, школьному наставнику, мастеру заморских письменностей, тяжелее, кости ломило невероятно.
Но это было совсем не страшно. Даже когда воздух набух от влажности и морозил землю. Даже когда дожди не прекращались шестидесятый день. Даже когда вода дошла до самых щиколоток...

Обыкновенно мистер Васкхавет старался не оставлять самого себя в депрессивном настроении. Он слишком хорошо знал, чем это обыкновенно оборачивается и куда приводит. Несмотря на стальные нервы, отсутствие так называемого «эмоционального фона» и полнейшую невозмутимость, являющуюся следствием богатого жизненного опыта, когда его пробирало на какие-то эмоциональные срывы, это всегда было очень страшно. Как сейчас. Нет, его не тянуло разбить себе кулаки, как когда-то, давным-давно, ему не хотелось кричать, срываться или каким-то другим образом вымещать свой гнев и отчаяние... По правде говоря, ему вообще ничего не хотелось. И от этого было намного страшнее: избытки агрессии можно было выместить на чём-нибудь – хотя бы на работе, но полнейшее нежелание что-либо делать ничем не заткнешь, ни на что не направишь.
Да и желания избавиться от этого состояния тоже нет.
Помотав немного по городу, дорога привела его к набережной. Было уже темно, и накрапывал дождь – хотя это нельзя было даже назвать дождём, так, не более чем мокрая пыль. Мир вокруг был размазан ночью и этой влажностью, что создавало ощущение ирреальности происходящего – ну или плохого зрения у наблюдающего.
В своих мыслях мистер Васкхавет бесконечно возвращался к сегодняшней встрече, и душа его сворачивалась в отвратительно липкую половую тряпку.

Он постоянно задавался вопросом, для чего же он живет. Зачем ему такая жизнь? Зачем ему вообще жизнь? Быть немым свидетелем истории? Но какое это имеет значение, когда ты ни к чему не привязан, когда у тебя нет ни народа, ни дома, ни хотя бы постоянного места жительства? Оставлять потомков? Старику? Для чего он живёт?..
Одно время он успокаивал себя тем, что живёт исключительно для того, чтобы увидеть своего спасителя. Сказать ему спасибо. Или убить за все свои несчастья – что куда вероятнее. Но вот он его встретил, и теперь он по-прежнему не знает, что ему делать.

Мистер Васкхавет спустился ещё ниже, к пирсу. Речка, проходящая через город, не была глубокой – по ней-то паромы не ходили, как в других городах, лишь лодочки, похожие на гондолы. Иногда говорили, что кто-то когда-то в ней утонул, но жители склонны были полагать, что всё это бред и глупости – в ней даже котята выплывали, что уж говорить про людей!
А ещё она была невероятно грязной.
Однако чем-то она всё же была симпатична мистеру Васкхавету. Может быть, своей малой глубиной, которая никак не могла сравниться с бесконечностью моря, может, крайне слабым течением, не способным сбить с ног даже случайно упавшего в воду пьяного человека... Это были достойные плюсы для страдальца, больного аквафобией.
Он сел на край пирса и медленно выдохнул. От долгой ходьбы рубашка намокла, а нос противно щипал запах «дикой» воды. Он смотрел на мутные отблески огней на водной глади, медленно уносящей за собой старые газеты, предметы одежды, трупы каких-то птиц, использованные презервативы, детские мячики...
Всё-таки слишком грязно.
Он посмотрел на небо: по краю горизонта каёмкой шёл догорающий закат. Остальное небо морской волной заняла толстая синяя туча.

Иногда он пытался покончить с собой. Это был занимательный опыт, но не оборачивающийся ничем полезным: такие вещи надо делать исключительно для результата, но уж никак не ради того, чтобы оставить это себе на дальнейшую память. Всякий раз эти попытки кончались провалом; чего уж там, он просто почему-то не мог пересилить внутренний запрет, мысленное твёрдое «Этого не надо делать!» – и самое интересное, для него не было понятно, почему.
Жизнь давно не представляла ценности – когда ты один из старейших сынов мира, сложно увидеть что-то, невиданное прежде... да он и не стремился к этому, ибо не умел и не желал получать от этого удовольствие. У него не было привязанностей, которые бы заставили его тут остаться – в конечном счёте, все эти женщины, мужчины, дети сливаются в единую массу с редкими проблесками отдельных гениальных единиц, но и только. Ему это также было неинтересно. К тому же стремиться домой для него было бы самым верным; отчего тогда он не делает этого? Что мешает ему с достоинством уйти и наконец-то принять смерть как дорогого, долгожданного друга?..

Позади раздался резкий, отдающийся острым эхом цокот женских каблуков. Мистер Васкхавет даже вздрагивать не стал: он знал, кто к нему шёл.
– Мар, о чём ты только думаешь! – всплеском раздался надрывный и яростный женский голос.

И ведь он так хотел увидеть спасшего его человека... почему он теперь ничего не чувствует? Хотя бы облегчение от выполненного долга? Неужели прошло так много времени, что ему это перестало быть интересным? А может, он просто больше не верил в это, и не желал в это верить сейчас, краем души продолжая считать эту встречу сном?..
Что должно было произойти, что теперь их больше ничего не связывает?

– Мар, ответь же мне, наконец!
Марго плакала искренне, как девочка, навзрыд. Мистер Васкхавет пусто смотрел на неё, не желая думать о том, как следует повести себя сейчас, чтобы она успокоилась.
– Всё в порядке, – негромко проговорил он. – Как ты видишь, всё в порядке, я живой.
– Да что же ты за человек такой! Да ты не человек даже, ты... ты! А я!..
Дождь усилился; туча окончательно поглотила собой всё небо, не оставив ни малейшего проблеска задорного красного неба. Марго рыдала, мистер Васкхавет смотрел на пузыри на воде, и ему было нехорошо.

Сколько ещё времени должно пройти, чтобы вымерли последние чувства?

– Ты понимаешь, что я сейчас чувствую? Ты хоть понимаешь, что значит чувствовать? Ну конечно, куда же нам! Я звоню тебе, звоню, звоню, звоню! Какого черта ты не берешь трубку? Почему ты стоишь тут? Я ненавижу, ненавижу, когда так делают! Я же боюсь за тебя! Мало ли, что случается! Боже, я так боюсь!..

«Мне кажется, я пережил самого себя. В тот момент, когда я увидел его, я умер окончательно. А это теперь – лишь мои рефлексы. Так точно. Это можно объяснить только так. Иначе... иначе...».

– Я встретился с человеком, который спас меня. Давным-давно.
– И что?! И...– Марго внезапно осеклась, – из-за этого?
– Да. – Уголки его губ поднялись к ушам, сам он начал вытирать тыльной стороной ладони лицо Марго, на котором слёзы смешались с дождём. – Слишком много оказалось вспоминать. Ты теперь не беспокойся, я в полном порядке. Полном.
Марго хотела накричать на него, обидеться, как обижалась на прочих мужчин, может быть, ударить его, уйти со скандалом... по крайней мере, так она поступала обычно, будучи уважающей себя женщиной. С мистером Васкхаветом всё было иначе: она робко, как ребёнок, прижалась к нему, продолжала плакать и, ощущая, как она гладит её по волосам, всё больше и больше понимала, что он её не любит. И от этого становилось только мучительней, горше и обидней.
– Пошли домой? – по-девчоночьи наивно вдруг спросила она.
Марго приняла предложенную мистером Васкхаветом руку, и они пошли по склону наверх. По дороге текли ручьи, обгоняющие друг друга, как играющие дети, вода в реке поднялась до края низко выстроенного пирса, а мистер Васкхавет впервые за долгое время испытывал мучительную боль в костях.
Пахло гнилой водой. Начинался новый день.

Вопрос: гуд?

1. вери гуд!		3	(60%)
2. не гуд.		2	(40%)
Всего:		5

@темы: фэнтези, мистика, проза, рассказ