Алиса

[Klounessa]

И снова история из жизни. О друге, который меня покинул.
Здравствуй, Алиса. Сколько мы уже не виделись- месяц, два месяца или три? Кто-то скажет, что это небольшой срок, но, учитывая ту неразрывную нить, что раньше связывала нас, я могу смело утверждать, что это целая пропасть. Пропасть, в которую ты провалилась и исчезла из моей жизни. Почему ты оставила меня? Почему ты больше не приходишь ко мне? Вспомни...вспомни как близки мы были. Как вместе радовались и грустили. Прости меня за эту банальность, что сейчас впитывает бумага с чернилами, но... выразить свою тоску по-иному я не в силах. Мне одиноко без тех наших ночных разговоров, что продолжались, пока не взойдет солнце, без безумных, спонтанных идей, как например эта, помнишь? Мы рванули через полгорода в проливной дождь, чтобы успеть на последний сеанс в кино. О, дождь! Его можно выделить в отдельный клубочек большого мотка наших воспоминаний. Помнишь тот весенний дождь, когда мы возвращались привычным маршрутом домой, в плеере,как обычно, крутилась какая-то музыка,а ты попросила переключить на «Where is my mind» группы Pixies. И вскоре пошел дождь. Сначала он был слабый, потом стал набирать обороты, и, в итоге, превратился в ливень. Я промокла до нитки, сняла свои балетки, шла по мокрому асфальту босиком, просила тебя, чтобы мы ускорили шаг, но ты не позволила. В итоге прохожие пробегали мимо нас, лихорадочно и наивно пытаясь укрыться от небесных теплых слез с помощью пакетов, портфелей, да еще черт знает чего! А мы просто шли, вдыхая этот сладостный аромат свежести, глотая эту свободу, впуская ее в свои вены. Музыка продолжала играть, мы смеялись и были такими счастливыми. Спасибо тебе за то,что предложила поставить именно «Where is my mind», теперь эта песня прочно ассоциируется с тем теплым весенним дождем.
... А помнишь,когда мне было плохо, ты всегда успокаивала меня, внушала, что все будет хорошо? Ведь у меня совсем никого не было, только мама и... а впрочем, в этом человеке впоследствии я жестоко ошиблась. В общем, только мама и ты. Но маме всего не расскажешь, а ты знала все. Ты изучила меня наизусть, знала каждое настроение, чувствовала меня. Порой мне казалось, что ты знаешь меня даже лучше, чем я сама. Пойми, я нуждалась в тебе, твоей заботе и поддержке, твоей искренности и неподдельному интересу ко мне. И, наверное, нуждаюсь до сих пор. Я зову тебя, но ты не приходишь. Мы обе знаем причину, но ведь я пыталась донести до тебя, что такова жизнь- да, теперь мое сердце и душу посетила неведомая ранее Любовь, но я не забыла про тебя, слышишь?! Алиса, услышь меня! Приди ко мне, и мы снова поговорим. Как раньше. Словно и не было той пропасти, что возникла между нами.
...Я могла бы написать тебе, но не знаю адреса. Могла бы позвонить, но не знаю номера телефона. Могла бы спросить о тебе через общих знакомых, но тебя никто не знает. Почему я не могу всего этого сделать? Потому что тебя не существует. В реальности. Ты есть только в моей голове....только в моей голове. Или уже нет?..

Вопрос: Понравилось?

1. Да.		3	(100%)
2. Нет.		0	(0%)
Всего:		3

@музыка: Depeche Mode- Enjoy the Silence

@темы: миниатюра, проза

---

Светлое будущее

[Оторва-сан]

Аннотация: И что же это всё-таки будет за мир – этот мир будущего? Чтобы хоть как-то прикоснуться к нему, человечество идёт на разные выдумки, взять к примеру такую вещь, как капсула времени или что-то в этом духе. Но на этот раз появляется шанс отправить в будущее человека, вот только не каждый способен воспользоваться этим шансом, а тот кто воспользуется, будет ли он иметь представление о значимости своего поступка?..

Примечание автора: Вот я решаюсь и сюда выставить своё скромное творчество. В качестве "дебютного броска" выбрала, на мой взгляд, один из самых лучших своих рассказов, надеюсь вам понравиться, но приветствуется и конструктивная критика =) приятного прочтения ^^

Что ждёт нас в далёком будущем? Как сильно измениться мир вокруг? Какие великие или же ужасные открытия ждут нас там? Там, по ту сторону тысячелетия… Все эти вопросы могут волновать многих, но не меня. Я же совсем не понимаю, зачем я в рассвете своей жизни согласилась на всё это… Зачем пришла сюда и чего жду, сидя тут в этой очереди на заморозку? Конечно, сколько угодно можно говорить, что мне не дали особого выбора, что я одна из немногих людей способна выдержать процесс особого замедления жизнедеятельности организма — «Озежо» и это мой долг. Я просто не имею права не отправиться исследовать далёкие дали нашей будущности. Да уж, от столь невесёлой перспективки я уже сама над собой иронизирую: нет, ну что это за «далёкие дали», «будущность», как я могу говорить так, раз совершенно во всё это не верю. Как же, будущность, да профукали люди свою будущность уже с первой озоновой дырой. Ещё тогда надо было задуматься и вроде задумались да только почти ничего не сделали: всё те же заводы, всё те же машины… И после этого они ещё имеют наглость надеется на светлое будущее! И главное ведь так корпят для прорыва в это самое призрачное будущее, решив как бы и не замечать безрадостное настоящее.Ну всё бы ничего, однако мучиться сейчас мне! Хотя я тоже хороша, ведь по сути меня на самом деле никто же не заставлял сюда приходить, пистолет к виску не приставляли, а я таки пришла и для чего же?
— Милли Эванс, прошу проходить, — прервал мои мысли безжизненный голос диктофона, не дав мне ответить на собственный вопрос.
Неохотно повинуясь ему, я вошла в белоснежный кабинет штаба Озежо.
— Приветствую вас, Милли, — у самого входа улыбнулась мне симпатичная белокурая девушка, по видимому, здешняя секретарша.
— Меня зовут Долорес, я буду вашим инструктором. Переоденьтесь в это, — девушка дала мне какую-то белую робу, — и проходите сюда.
На этих словах она мягким, но каким-то слишком неуклюжим жестом указала мне на металлическую камеру, размером с человеческий рост, стоявшую в центре кабинета. Но больше моё внимание привлекла не камера, а эта словно застывшая в одной своей «указывающей» позе блондинка… Какая-то она странная эта Долорес, неужели робот? Нет, ведь ещё не будущее же, видимо, я слишком рано себя накручиваю. И несмотря на все эти странности, прошла в камеру я совершенно спокойно и бесстрашно, как будто так и надо, а мыслями так вообще уже давно была далеко отсюда. Раздумья снова нахлынули на меня в самый неожиданный момент, и уже в камере на меня вдруг напал один, в данной ситуации немного запоздалый, вопрос: а ради чего собственно я тут? Да уж нашла время думать об этом, но всё-таки по какому такому казусу я сейчас превращусь в ледышку и проснусь только через 1000 лет? Отчего я бегу? Хотя разве я отчего-то бегу?! Да нет же, жизнь у меня вроде неплохая, да и сама я никакой не преступник, к тому же, как теперь выясняется, чуть ли не избранная! А может из-за этого? Может это чувство гордости за то, что Я могу, а другие нет? Да, а ведь похоже что так… Думаю, это хоть и не самое красивое, но наиболее правдивое объяснение.
— Пожалуйста, оставайтесь там, где остановились на данный момент, — неожиданно подала голос Долорес, — сейчас начнётся процесс заморозки Озежо, и вы заснёте через 10 минут. Приятного путешествия в неизведанные просторы нашего замечательного будущего!
«Замечательного, как же…» — подумалось мне от её последних слов. И дальше я уже ничего не помнила.

2
Когда я проснулась, прекрасно осознавая, где нахожусь, я ожидала увидеть всё, что угодно. Нет, правда, выходя из камеры, я наивно думала, что приготовилась ко встрече с будущем по полной, но, как оказалось, я жестоко ошибалась… Сначала я предположила, что это какой-то свет так сильно ударил мне в глаза, уже довольно привыкшие ко тьме, но казалось бы уже 5 минут прошло, а ничего не изменилось — вокруг меня было чисто белое пространство и… всё! Ни мебели, ни зданий, ни людей — ничего!!! Даже камера вдруг исчезла, как-только я из неё вышла!.. Может я ослепла? Но тогда вроде должна быть темнота, а значит… Нет, неужели что-то в этом грёбанном Озежо сорвалось и вместо будущего я оказалась фиг знает где, или это вообще игра моего воображения?!
Так, без паники! Во-первых, ещё не всё потеряно, ведь я же на чём-то стою и это что-то приятное и мягкое, как ковёр, а возможно, это и есть ковёр. Во всяком случае, раз я его чувствую, то у меня есть хотя бы осязание, так что уже можно радоваться! Однако не думаю, что у меня сейчас есть время на что-то подобное — нужно двигаться вперёд и постараться разузнать, где я.
Заключив так, я медленно, но понемногу ускоряясь, пошла вперёд. Не знаю, сколько времени я так проходила, а в последнее время чуть ли не пробежала, но под ногами был всё тот же «ковёр», а всё вокруг было всё такое же непроницаемо белое, поэтому, как я ни старалась, но тревога постепенно-таки начала прокрадываться в мою душу.
— Тут есть кто-нибудь?! Эй! Ответьте!!! — в порыве отчаяния закричала я. И не то чтобы мне было особо страшно, но это противное чувство одиночество, появившееся у меня наряду с тревогой, коробило меня даже больше, чем всё остальное. Плевать, что я невесть где, плевать, что я не знаю, как мне быть дальше, но кто-нибудь, хоть кто-нибудь — отзовитесь!
— Кто здесь? — похоже, мои мольбы всё-таки были услышаны: на мой зов отозвался чей-то хриплый голос, и через некоторое время передо мной появилась дряхлая старуха, появилась буквально из воздуха. Но я была слишком счастлива, чтобы обратить внимание на такие странности:
— Ну слава Богу! Я так рада, что хоть кто-то тут всё-таки есть! — я просто накинулась на несчастную. — Умоляю, скажите где я?! Что это за место? Почему оно такое странное?
— Странное? — как ни парадоксально, старуха всё это время оставалась совершенно спокойной, но на моих последних словах её старческое лицо выразило удивление. — Отнюдь, оно самое нормальное из всех, что когда-либо может быть.
— Я вас не понимаю…— совсем запутавшись, пролепетала я. Похоже пришла моя очередь удивляться.
— А что ты бы хотела увидеть на этом месте? — вдруг вкрадчиво спросила странная бабулька.
— Я не знаю…
— Вот именно, — перебила она, — ты не знаешь. Поэтому и видишь неизвестность. Тайна светлого будущего — вот она! — старуха раскинула руки, будто желая охватить всё пространство вокруг.
«Да что несёт эта бабка? Что за бред?» — только и закрутилось в моей голове.
— Это не бред, Милли, это всего лишь то, что ты хочешь видеть, — словно прочитала мои мысли старуха, но больше всего меня удивило не это:
— Откуда вы знаете моё имя?! — именно этот новый необычайный факт настолько поразил меня, что я даже не задумалась над смыслом других её таинственных слов, хотя эти слова могли быть всего лишь маразмом, а вот моё имя — это уже что-то интересное…
— Я ждала тебя, уже давно ждала. — загадочно протянула старуха.
— Как это понимать?! — снова запуталась я, но, похоже, эта бабка планировала окончательно свести меня с ума, потому что неожиданно прямо перед ней откуда ни возьмись вдруг появился стул и она кряхтя на него уселась, а потом ещё и спросила так спокойно и непринуждённо:
— Ты не против? Как видишь, я уже не девушка, поэтому немощь порой берёт своё.
— Да что вы… Да кто вы такая?! — едва выйдя из оцепенения чуть ли не закричала я в полной растерянности. От шока я еле на ногах стояла, а уж о том, что творилось у меня в голове и говорить нечего. Наверное, у меня бы точно началась истерика, если бы старуха не заговорила ещё через пол секунды, но она среагировала на моё состояние довольно быстро.
— Тут нечему удивляться, — успокаивающе начала она, — всё очень просто и намного банальнее, чем тебе кажется. Мы действительно ждали тебя, единственную избранную, пережившую процесс Озежо, ту, которая должна была проснуться в нашем поколении. Весь наш исследовательский отдел ожидал твоего прибытия.
Постепенно голос старухи становился всё более дрожащим, а фразы всё более отрывистыми. Из спокойного апатичного состояния она вдруг начала переходить в нервное:
— Мы действительно думали, что ты успеешь побывать тут до этого дикого взрыва. Да, проснись ты чуть раньше и земля была бы спасена, но теперь… — старуха вздрогнула, но вскоре продолжила, словно угадывая и отвечая на вереницу возникающих у меня вопросов. — Ты, наверное, сейчас озадачена тем, что я несу и как это связано с тобой, ведь ты никогда и думать не могла, что судьба планеты зависит от тебя. Конечно, не могла. Но я тебя не виню, нет, я не осуждаю тебя за то, что ты проспала на месяц больше, это просто был твой выбор.
— Мой выбор?! — только и смогла выдавить я, безуспешно пытаясь переварить всё, что говорила старуха.
— Озежо, да будет тебе известно, обладает особым свойством: он усиливает инстинкт самосохранения. Твоё тело само почувствовало опасность вокруг и ты «проспала» эту опасность, тем самым защитив себя от катастрофы Земли.
— Но это же естественно для любого — этот инстинкт самосохранения! — удивилась я. — Он у всех есть! Где тут мог быть какой-либо выбор?
— Похоже, ты действительно не понимаешь, — внезапно тон старухи посуровел. — Для чего ты согласилась на Озежо?
Такой вопрос в лоб просто сбил меня с толку, хотя куда уж мне быть растеряннее.
— Эм, ну… — естественно замялась я.
— Отвечай! — рявкнула бабка.
— Да причём тут это?! — эта грубость старухи меня не на шутку возмутила, несмотря даже на всё моё смятение в тот момент.
— Причём?!!! — вдруг чуть ли не заплакала странная женщина преклонного возраста. — Да при том, что весь мой мир зависел от тебя, если бы ты тогда проснулась и дала бы свою живую кровь… все мои друзья и семья сейчас были бы живы… Но ты так и не пришла, — она вытерла скатившуюся по её морщинистой щеке слезу.
— Но я же… Как же я могла знать? — внезапно смутившись, начала оправдываться я. — Я ведь согласилась на Озежо из-за гордости…
Мне стало жаль бедную старуху и, пытаясь её как-то успокоить, я даже призналась в постыдной причине моего согласия на заморозку. К тому же, хотя и не очень понимала почему, но я вдруг начала чувствовать огромную вину, будто бы я, хоть и не нарочно, но совершила что-то ужасное. Однако реакция старухи настолько поразила меня, что у меня разом отбило всю жалость к ней — ни с того ни с чего она засмеялась! Да так засмеялась — буквально захохотала, правда, каким-то истерическим, отчаянным смехом. Смеялась она долго и я, несмотря на всю свою злость, даже ничего не могла сказать. Меня просто как-то ужасал этот смех, как будто это какой-то демон смеялся передо мной. Наконец она затихла, но только чтобы перевести дух и заговорить:
— Гордость?! О да, возможно тут была и гордость, ведь ты такая особенная, ты не могла… Но нет, гордость — это лишь сотая доля причины, на самом деле ты похоже даже не осознаёшь, что это было.
— И что же? — дерзко бросила я, уже почти взбешённая и этой старушенцией, и её россказнями.
— Страх, — констатировала бабка. — Это был страх. Я ведь тебе уже говорила про инстинкт самосохранения. Так вот как думаешь почему это? А ведь именно потому, что страх — единственное чувство? которое может заставить процесс Озежо так сильно действовать. Хотя, кто знает, возможно только благодаря ему ты и выжила, ведь ты этого так боялась…
— Я не понимаю! Боялась чего?!
— Смерти! Мы все её боимся, кто-то в большей мере, кто-то в меньшей. Мы можем не отдавать себе отчёт в этом страхе, но он есть у каждого. Ради чего ты согласилась на Озежо? Ответ проще чем ты думаешь: убежать от смерти, обмануть её на тысячу лет — разве не заманчиво? Это и было единственным, что побудило тебя согласиться на заморозку. Ничто другое тебя не тронуло, поэтому наши самые новейшие приборы не смогли достучаться до тебя, поэтому ты не услышала наших отчаянных возгласов о помощи через импульсы в твоё сознание. В нём же было только одно желание: выжить. Любой ценой, — она замолчала и задумчиво поглядела на меня до костей пронизывающим взглядом.
— Вы. Не. Имеете. Права. Винить. Меня! — не своим каким-то жёстким и холодным голосом заговорила я, невольно пятясь от этого прожигающего взгляда. Ну чего она на меня уставилась? Что она теперь от меня хочет? Я до сих пор не могу понять, что же я сделала не так? Испугалась — да, но разве я не имею права на это? Я же всё таки человек, обычный человек, с обычными чувствами и опасениями… Почему я должна отвечать за всех? В чём моя вина перед ней и перед её родичами? За что же, за что такой взгляд?!
— Я не виню тебя, я же говорила, — вновь заговорила старуха, снова прочитав меня, как открытую книгу, — просто это так глупо, ты не находишь? Ты, я, все другие — это всего лишь люди борющиеся за свою жизнь, но вот мы с тобой живы, а счастливы ли мы? Я вот всё потеряла: и тех, кто мне дорог, и даже собственный мир. А теперь же я обитаю в этом непонятном пространстве и у меня даже желаний никаких нет — ни жажды, ни голода, ни холода — ничего, а та жизнь, которую я чудом сохранила, убывает с каждым днём по десятилетию так, что через каких-то два дня её не станет совсем. Ты теперь обречена на такую же судьбу и нас уже ничто не спасёт… Да, не спасёт…
Дальше я ничего из её слов разобрать не смогла, потому что её речь становилась всё безумнее и бессвязнее, да и я сама была потрясена до глубины души, какое уж тут бормотание сумасшедшей старухи, когда тут такое! Этого же ведь вообще не может быть! Это же ведь не со мной, да? Это же всего лишь сон! Нет, я не верю! За что? За что?!!
— Это несправедливо! — закричала я в каком-то исступлении, уже не обращая внимание на слёзы, струящиеся у меня из глаз.
— Справедливо?! — сквозь бред снова, как в тот раз, вдруг засмеялась старуха, — в этом мире, деточка, нет и никогда не было справедливости, тут есть только смерть, совершенная и неминуемая!
И её страшный смех ещё долго раздавался по всей округе, такой странной неведомой…

3
— Первый, первый — я второй! Ответьте, — коренастый юноша убрал фонарик, потому что там, куда он попал, в каком-либо светильнике не было никакой надобности. — Я сейчас на планете Земля — аналоге нашей планеты в этой галактике, только что вышел из корабля и теперь осматриваю территорию в поисках признаков жизни.
— Хотя фига с два тут что-то найдётся после такой аварии, — убрав рацию, от которой так и не получил ответа, пробормотал парень уже себе под нос. — Это ж надо — такой взрыв, какая уж там теория, твердящая, что кто-то мог выжить, если всё живое начисто переработалось в это, — парень оглянулся вокруг.
— Да и выживи кто, судя по показателям, он бы уже давно состарился и умер, — взглянув на какой-то прибор у себя на руке, добавил гость с другой галактики. Однако для проформы ему нужно было обойти хотя бы часть планеты, и он нехотя шёл вперёд, вглядываясь в белое пространство вокруг.

4
— Как ваше имя? — участливо спросила корабельная медсестра, полностью убедившись, что землянка перед ней хоть и весьма стара, но ещё более-менее дееспособна.
— Милли Эванс, — почти шёпотом ответила та.
— Вы одна выжившая? Одна на этой планете? — вмешался красный от потрясения из-за своей неожиданной находки капитан.
— Да, одна. Несколько дней назад со мной была ещё женщина, но она… умерла…
— Майкл! — осадила капитана, уже порывавшегося что-то сказать, медсестра. — Хватит, ты что не видишь, как она потрясена?! Она же пережила такую катастрофу!
— Но я… — хотел было что-то ответить Майкл, однако с виду очень миленькая, а на деле весьма строгая девушка в прелестной бело-синей форме была неумолима:
— Иди-ка лучше проверь, как там автопилот! — ну всё, условный сигнал о немедленном уходе был дан и как бы капитан не хотел остаться, но ослушаться корабельную медсестру он не мог никогда, слишком уж многим он был ей обязан. В общем ему пришлось повиноваться и нехотя Майкл таки вышел из мед.каюты.
— Извините его, это он с непривычки, ведь ещё совсем молод, но талантлив… — чуть было не углубилась в свои мысли медсестра, но вовремя себя остановила и вернула своё внимание к необычной пациентке. — Что ж, как вы себя чувствуете, Милли?
— Нормально… Скажите, а я больше не буду так быстро стареть?
— Конечно нет! Вы теперь в совершенно нормальной зоне, а наша планета развивалась почти аналогично вашей, поэтому и особой адаптации не потребуется, как видите, у нас даже язык похожий… — мед.сестра успокаивающе улыбнулась. — Теперь всё хорошо. Все страхи позади, а впереди вас ждёт только светлое будущее!
— Светлое будущее… — задумчиво повторила Милли, взглянув из окошка на чарующие звёзды бескрайней глади космоса, а корабль неспешно уносил её в далёкие дали этой неизвестной будущности.

Конец.

Вопрос: Понравилось?

1. Да		1	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		1

@темы: проза, рассказ, драма, фантастика

---

Кислотный Дождь. Глава 2

[Мелифасент]

Аннотация: Огромный серый город однажды окрашивается алой кровью. Двенадцатилетняя Джинджер и ее младший брат становятся свидетелями его падения.
Предупреждение: смерть персонажей, насилие, секс с несовершеннолетними
От автора: я взяла на себя ответственность употребить для местных стражей правопорядка здесь название «полицейские». Ну не знаю, я как их обозвать еще :-\
Но все эльфы здесь, как на подбор, Воины Королевы, это официальное название.

Глава 1

Глава 2

Воины Королевы оцепляли периметр, а местные стражи порядка стояли в стороне, недовольно посматривая на эльфов в серой неприметной форме. Как только было доложено о случившемся инциденте, имперские солдаты сразу же взяли его под свой контроль, что не давало усомниться в серьезности и опасности произошедшего.
Ночью, 5 сентября, было зверски убито семеро мирных граждан. Их тела собирали в специальные пакеты и вывозили в неизвестном для полиции направлении.
Наконец один из эльфов подошел к ним:
- Приветствую вас, меня зовут Легем - бесцветно произнес он, от чего все присутствующие люди дружно скривились. Воин Королевы предпочел этого не замечать и, как ни в чем не бывало, продолжил: - Видели ли вы кого-нибудь, когда прибыли сюда? Я бы хотел поговорить со свидетелями.
- Вот там, двое, - один из полицейских небрежно мотнул головой в сторону.
- Благодарю за сотрудничество, - эльф поклонился и пошел в указанном направлении. – Приветствую вас, меня зовут Легем. Прошу, расскажите мне все, что вы видели и, возможно, знаете.
Двое небритых мужчин с осунувшимися лицами лениво развернулись к эльфу.
- Мы живем в этом доме, на втором этаже. Шли утром на работу, и увидели кровь. Слушай, отпусти нас уже, нам семью кормить надо, не до вас ведь.
- Пожалуйста, уделите мне еще пару минут. Вы знали погибших?
Свидетели недоуменно переглянулись, и один из них неуверенно произнес:
- Жил там один, Хима его знали, что ли. Нормальный такой мужик. Вроде баба у него была, - и резко закончил: - Да не знаем мы.
- Благодарю за сотрудничество, можете идти.
Мужчины чуть ли не бегом припустили подальше от бараков, а Легем позволил себе грустно вздохнуть:
- Безнадежно…

(legem (лат) – закон)

***

Импии было в общем-то все равно, что ее подопечные, возвращаясь утром с работы, притащили к ней двоих детей. Она позволяла своим девочкам (она называла так всех своих работников, не смотря на то, что среди них были и юноши) заводить игрушки, но на этот раз все оказалось куда серьезнее. Когда у нее попросили аптечку, женщина заподозрила неладное. Она была медсестрой в прошлом, поэтому, прихватив небольшой белый чемоданчик, направилась на поиски. В одной из ванных комнат, нашлись-таки Стейла и Пек, молодая пара, что отрабатывала ей свой долг. Именно они и привели детей, что сидели, прижавшись друг к другу, на бортике ванной. Маленькая чумазая девочка и такой же тощий и чумазый мальчик. Жалкое зрелище. Но Импии наметанным взглядом выцепила яркие бирюзовые глаза и смазливые черты лица обоих.

«Вымыть бы их, » - подумала она, автоматически высчитывая их примерную стоимость. Выходило не мало, если она не ошибается. А ошибалась Импии Харридан очень редко.

- Набрать воды, и погорячее, принесите мочалки и шампунь, а вы, да-да, вы, снимайте с них одежду.
Пек занялся мальчиком, но Стейла почему-то мешкала.
- Госпожа, посмотрите…
Женщина решительно оттолкнула испуганную девушку и наклонилась к ребенку:
- Где болит? – как можно мягче спросила она.
Девочка настороженно посмотрела сначала на нее, потом на всех людей в комнате, и лишь затем она отняла полотенце от своей руки.

Все присутствующие охнули, глядя на зияющую рану, а Импии только лишь внимательно посмотрела на девочку: ее стоимость только что возросла в несколько раз. Жаль, что останется шрам, но то, как она переносила боль: невероятным было уже то, что она оставалось в сознании, ведь, женщина была уверена, боль должна быть ужасной – кислота, пусть в малых количествах, но все еще находилась в ране и медленно разъедала плоть девочки.
- Принесите щелочь, немедленно!

По окончании перевязки Импии была уверена: эти дети должны работать на нее, чего бы ей этого не стоило.

(impii (лат.) – злая
harridan (англ.) – старая ведьма)
(mustela (лат.) - ласка)
(peccatum (лат.) - грех)

***

Джинджер и Вафля, вымытые и причесанные, закутанные в белые халаты из гладкой синтетической ткани, сидели на большом мягком диване перед хозяйкой одного из лучших борделей города, Импии Харридан.
Это была женщина в возрасте, с красивым лицом, но холодными и злыми глазами. Разбившая в прошлом не мало мужских сердец и сделавшая на полученном опыте бизнес. Одинокая и жестокая женщина.
Она внимательно разглядывала детей, что они кожей ощущали ее интерес.
«Красивы. Даже сейчас очень красивы. А вырастут, весь мир у их ног ляжет… »

Они втроем расположились в кабинете хозяйки на первом этаже. Сама Импии сидела на кресле, и от детей ее отделял низкий столик из металла, оформленный под дерево, что добавляло лоску небольшому кабинету и делало его более уютным. Вся мебель в здании была выполнена в подобном стиле, причем очень качественно. С первого взгляда даже не сразу догадываешься, из какого материала выполнены изделия. Стены кабинета были выкрашены темно-синей краской с большими желтыми цветочными принтами. Шторы были задернуты, окутывая комнату уютным полумраком, а за окном слышались звуки улицы. Дом Харридан стоял рядом с главной площадью, но скрывался во дворах, что создавало хорошее укрытие от лишних глаз. Все же здесь предоставлялись услуги интимного характера.

- Давайте знакомиться! Я – Импии, можете обращаться ко мне как тетушка Импии, - она старательно улыбалась, пытаясь понравится брату с сестрой и добиться их полного доверия.
- Я Вафля, - раздался в комнате звонкий голос мальчика. Это были первые слова, что он произнес за последние несколько часов. Он с интересом смотрел на странную женщину, видя ее насквозь, но совсем не ощущая опасности.
Джинджер же не торопилась с ответом, она так же видела все те неестественные ужимки «тетушки», но руку стягивала тугая повязка, поэтому она ответила:
- Джинджер, - Импии довольно закивала.
В комнату принесли обед, состоящий из горячей похлебки и чая – невероятная роскошь, по мнению ребят. Хозяйка же поощрила их ковком, показывая, что это все для них, а потом с наслаждением смотрела, как голодные дети сметают предложенное угощение.

- А теперь, наконец, можно поговорить о делах, - довольно произнесла она, когда Джи и Вафля отодвинули от себя начисто вылизанные тарелки.
После ее слов дети насторожились, но ничего не сказали.
- Как я понимаю, вам некуда идти? – она дождалась утвердительного кивка и продолжила: - Тогда оставайтесь у меня.
- Что вы хотите взамен? – сразу спросила Джинджер. Выставленная напоказ доброта не нравилась ей, как и жадное выражение лица Импии.
- Такая маленькая, а уже такая умная девушка, - искренне похвалила ее хозяйка. – Ничего, с чем вы бы не справились. Я предлагаю вам работать на меня.
Вафля проникнувшись напряженным моментом смотрел то на одну, то на другую и хранил молчание, доверяя вести переговоры свей сестре.
- В качестве кого?
- Будете развлекать клиентов, - туманно ответила женщина. Излишней прямотой она боялась спугнуть Джинджер, желая подготовить ее.
- Как? - не отставала та.
- Петь умеете? – не выдержав, и поэтому слишком резко произнесла Импии, потом, спохватившись, она поджала губы и бросила настороженный взгляд на своих будущих работников.
К ее удивлению Джинджер заметно расслабилась. Девочка слышала о подобных домах, и боялась, что ее заставят немного иначе «развлекать» клиентов.
- Я никогда не пробовала, - честно ответила она.
В этот момент в комнате раздался звонкий мальчишечий голос:
- Из вереска напиток забыт давным-давно,
А был он слаще меда, пьянее, чем вино.
В котлах его варили и пили всей семьей
Малютки медовары в пещерах, под землей. (*песня Канцлер Ги – Вересковый мед)

Вафля тоже задумался, умеют ли они петь, поэтому, не долго думая, решил это выяснить опытным путем, исполнив песню, которую однажды услышал в исполнении уличных музыкантов.
В глазах Импии разве что цифры не скакали, в такой восторг ее привело пение мальчика. Его голос немного дрожал, но был чистым и очень приятным по звучанию.
«Я с ними озолочусь. Вне всяких сомнений».

***

Стейла и Пек поджидали их у дверей кабинета, когда хозяйка, наконец, отпустила Джи с Вафлей на волю. И сразу подбежали к детям:
- Мы вам одежду нашли.
- Что сказала хозяйка?
Брат с сестрой ответили одновременно:
- Здорово!
- Мы остаемся здесь.

Стейла еще помяла в руках сверток, и только потом отдала его Вафле, а Пек поджал губы с непередаваемым выражением лица: они одновременно и жалели, что привели ребят сюда, и не могли оставить их на той улице, испуганных и несчастных.
За те несколько часов, что прошли с начала их знакомства, молодые люди успели привязаться к этим странным детям.
- Решение принято. Мы остаемся, - зачем-то еще раз повторила Джинджер.
- Вы не рады? – вдруг спросил Вафля.

- Вам точно некуда больше идти? Если вы не знаете, то Дом Харридан не самое лучшее место для детей. Это публичный дом, что бы хозяйка вам там не наобещала. Она потребует с вас плату. Если попадетесь к ней на крючок – это на всю жизнь, или пока не потеряешь товарный вид. Мне тяжело вам говорить подобное, но мы хотим, чтобы вы знали. Тут опасно оставаться.

Джинджер в душе согласилась со всеми словами Пека: Импии не внушала ей доверия, но наличие крыши над головой, еды и ответственности за младшего брата сыграли решающую роль.
Девочка решительно глушила все свои сомнения и повторила еще раз, убеждая скорее себя, что кого-либо еще:
- Решение принято.

Стейла вдруг оживилась, немного неуклюже взмахнула руками и, повернувшись к Пеку, сказала:
- Мы сделаем все возможное!

Мужчина понял ее и смирился с решением Джинджер. Он уже успел понять, что эта девчонка ужасно упрямая, и от своего не отступится. Пек с Стейлой решили поверить в них, как когда-то поверили друг в друга, что жизнь в Доме Харридан не сломит их.

Мнение же Вафли никто не спрашивал. Он молча стоял чуть позади сестры и держался за ее руку, все еще держа сверток с одеждой в руках. Мальчик мало следил за разговором, так как внимательно наблюдал за действием, разворачивающемся на лестнице в конце коридора. Там один парень прижимал к перилам другого парня и явно пытался откусить у того ухо. Вафлю так удивило их поведение, что он не мог отвести от них взгляда. Через некоторое время первый парень отстранился и, взяв своего друга за руку, стал подниматься вверх по лестнице. У «друга» были оба уха на месте, если что. Когда они скрылись из виду, Вафля вернулся к разговору с Пек и Стейлой:

- Я спать хочу.
Все трое удивленно посмотрели на него, Стейла еще и рассмеялась.
- Я тоже, пойдемте наверх. Вам вряд ли уже приготовили комнату, сегодня будете ночевать в нашей. У нас большая кровать.
- У вас кровать? – восхитилась Джинджер.

Все четверо двинулись к лестнице, легко перешучиваясь и смеясь. А кровать и вправду была большая, поэтому они все разместились на ней с комфортом. Уже засыпая в обнимку с Вафлей, Джинджер ослепла от яркого воспоминания плавящейся человеческой плоти и ненормально длинных протянутых рук.

***

Проснулся Вафля ближе к вечеру. Ни Стейлы, ни Пека в комнате уже не было, а сестра крепко спала, чуть хмуря брови во сне. Мальчик аккуратно провел пальцем по переносице ко лбу, в попытке стереть хмурое выражение с лица сестры. Ему это удалось с третей попытки.
Удовлетворенный результатом, он скинул халат, и оделся в штаны и майку, что ему дала Стейла этим утром. Штаны были из темной грубой ткани, но, за неимением лучшего, сгодятся и такие. Зато по размеру все подошло идеально, что не могло не радовать.

Стараясь не шуметь, Вафля выскользнул за дверь. Слева и справа тянулись ряды одинаковых дверей. Оглядев дверь в комнату, где спала Джинджер, на наличие опознавательных знаков, мальчик отправился на разведку. С утра он был очень уставшим, и толком ничего не рассматривал, но теперь, после отдыха, в ребенке пробуждалось его природное любопытство и стремление к познанию окружающего мира.

Стены были окрашены светло-оранжевой краской, но в отличие от стен их родного барака, на ощупь были гладкими и бархатистыми. Пол тоже был на удивление чистым и ровным. Стараясь ступать по только ему ведомой полосе, Вафля шел по коридору в направлении очень волнующего его запаха, и, так совпало, что в сторону лестницы тоже.
Но до нее он не дошел, остановившись около одной из дверей и несмело прикоснувшись к ее ручке.

- Мне надо постучать? – спросил он дверь.
- Возможно, - ответила она. – Ты как считаешь?
- Я думаю, что это было бы правильно, - важно закивал Вафля, а потом добавил: - А чем так пахнет?
- Ужином, наверно.
- Хм, я еще не обедал.
- Хочешь?
- Ага, - вздохнул мальчик. Он постоянно чувствовал голод, но об этом двери он не стал говорить.
- На первом этаже кухня.
- А я где?
- Ты на третьем, - терпеливо объяснила дверь.
- А первый где?
- …

Раздался звук шагов и дверь распахнулась, являя Вафле хозяина комнаты, того самого, которому этим утром пытались откусить уши. Вафля запомнил его. И теперь имел возможность рассмотреть более подробно. У него были светлые кудрявые волосы, забранные на затылке в маленький хвостик, но часть прядок покороче свободно вилась у висков. Вафля приходилось задирать голову вверх, чтобы заглянуть в водянистые глаза, но высоким парня назвать было нельзя. А еще он был очень тощим, и отсутствие майки лишь подчеркивало выступающие ребра и впалый живот.

- А ты кто? – спросил парень голосом двери.
- Я Вафля.
- А я Кантикум.
- Я рад.
- Я тоже.

Кан оказался веселым и достаточно безумным человеком, чтобы подружиться с Вафлей. Они сидели в его комнате и ели из одной тарелки: дойти до кухни они так и не собрались.

(сanticum(лат.) - песня)

***

Джинджер же в полном одиночестве проспала не только весь день, но и ночь. Сначала ее мучили страшные видения, но через некоторое время чья-то рука стерла их из ее сознания, и девочка провалилась в спасительный сон без сновидений.

Проснулась она под утро, разбуженная вернувшимися и уставшими Пеком и Стейлой. Освободив им кровать, Джинджер отправилась искать Вафлю. Скользнув безразличным взглядом по полу и стенам, девочка направилась к лестнице, уверенная, что брат пойдет на запах еды. Стейла вчера сказала им, что на первом этаже есть кухня, именно туда Джи и направилась.

Навстречу ей попадались девушки и юноши, кто-то такой же уставший, как Пек со Стейлой, кто-то нет. На Джи оглядывались, смотрели с интересом, но не пытались останавливать, видя как целеустремленно и не глядя по сторонам и на других людей шла девочка.

Сама Джи старалась не думать, отчего некоторые выглядят такими изможденными, прикладывала максимум усилий, чтобы не замечать синяков и красных полос на спинах и бедрах тех, кто встречался на ее пути. Она так сосредоточилась на этом, что совершенно не смотрела по сторонам, несясь по коридорам, и, в конце концов, на полной скорости врезалась в молодого парня, внезапно выскочившего из-за угла на не меньшей скорости. Столкновение было эпично до безобразия: Джинджер почти снесло мощным телом, но руки, обхватившие ее плечи, не позволили этому случиться. Поэтому Джи просто вдавило лицом в чужой живот. Сам парень явно никаких потерь не понес, продолжая ее душить.

Джинджер терпеливо ждала, когда ее отпустят, но надежда покидала ее вместе с кислородом. Поэтому ей пришлось вспомнить про наличие рук и с их помощью освободить нос и рот, чтобы сделать живительный глоток воздуха.
И так, с задранной головой и нелепо распахнутым ртом, она смогла рассмотреть своего недоубийцу: широкое скуластое лицо смотрело чуть виновато, щурило блестящие глаза и растягивало губы в улыбке. Из под зеленой банданы торчали каштановые волосы, а жесткая синяя куртка неприятно колола кожу.

Все произошло в одно мгновение.
- Ты в порядке? – задал он самый важный вопрос.
- Отпусти, - вместо ответа попросила Джи, закрывая рот и отворачиваясь.

Теплые руки тут же разомкнули объятья, и девочка почти почувствовала разочарование. Поправив распахнувшийся халат, Джи, ни на кого не глядя, продолжила свой путь. Ее уже начинало тошнить от мыслей, что все эти люди продают себя, и прикасаться сейчас к кому-либо было выше ее сил.

Парень задумчиво проводил ее взглядом и усмехнулся. Один из случайных зрителей этого столкновения заметил его усмешку.

- Даже не думай, Вирд. Говорят, что она новая любимица хозяйки. Тронешь, и вылетишь от сюда быстрее, чем произнесешь свое имя.
- Не беспокойся, терять это убежище сейчас не в моих планах.

Вирд, все еще довольно улыбаясь, так же продолжил свой путь, но теперь уже не торопился, вспоминая испуганные глаза удивительного бирюзового цвета.

А Вафлю Джинджер так и не нашла в тот день.

***

Дом Харридан имел три этажа. На первом была кухня, небольшой ресторанчик для посетителей, кабинет хозяйки и прочие вспомогательные залы. Большую часть первого этажа занимал зал со сценой, вокруг которой амфитеатром возвышались кресла и диванчики. На втором этаже располагались персональные комнаты, которыми посетители могли пользоваться как гостиничными номерами, за отдельную плату, конечно же. А третий этаж занимали жилые комнаты, где обитали работники Дома. Большинству некуда было идти, или они потеряли такую возможность уже в процессе работы, а кому-то просто нравилось жить в стенах Дома: у каждого здесь была своя история. Кто-то делился ей с большой охотой, а кто-то хранил ее в тайне. Джинджер с Вафлей сначала пытались расспрашивать, но Вафля не редко отвечал невпопад и всегда придумывал новую историю, а Джинджер больше отмалчивалась. Через неделю любопытство отпустило, и брат с сестрой стали неотъемлемой и привычной частью Дома.

Вопрос: Быть, не быть и почему?

1. Быть		2	(66.67%)
2. Не быть		1	(33.33%)
Всего:		3

@темы: фэнтези, сериал, проза, ужасы, приключения, драма, фантастика, насилие

---

Пара слов о Гилберте Дженкинсе

[moondrop]

От автора: история написана в сеттинге мира, придуманного мною же для одной ролевой игры. Не смог удержаться, чтобы не поселить в него своих героев.

Очень хочу получить не совсем резкую критику по недочетам.
История планировалась как рассказ от первого лица о лице третьем — об этом самом Гилберте. Следовательно, больше внимания уделено именно ему. Вопрос в том, не перебивают ли реминисценции и рефлексии Евы рассказ об главном герое.
Буду очень благодарен за все обоснованные мнения.
И буду вот прям совсем благодарен, если поможете определиться с жанром )

Информацию по истории написания рассказа и истории персонажа можно почитать у меня в дневе. Здесь решил не засорять.

Пара слов о Гилберте Дженкинсе

Привет. Я — Ева Чапек, 24 года. Да, я знаю, что у меня такая же фамилия, как и у мэра Седьмого блока, но поверьте, ничего общего я с ним не имею. Я — сержант отряда специального реагирования. Фрик. Способность: полиморфизм. Очень редкая способность, возможно, даже уникальная — по крайней мере, я не встречала никого такого же, как я. Да, я мутант, да, я работаю на Организацию. Наверное, если бы не этот чип в моей голове, я попыталась бы сбежать. Но каждый мой шаг, каждое мое действие отслеживается, мне даже кажется, они знают наши мысли, и мне — всем остальным таким, как я — некуда бежать. Сейчас я сижу в машине и жду своего командира.

Вон он, выходит из восьмого участка Седьмого отдела. В каждой руке — по картонному стакану с кофе. Я не знаю, то ли в восьмом участке какой-то особенный кофе-автомат, то ли засыпают они в него какой-то особенный сорт, но кофе здесь действительно хорош. Именно поэтому мы сейчас тут. Проезжали мимо, и Джи предложил заскочить за стаканчиком. Я всегда пью латте, и он это знает. А он — черный и без сахара. Черный терпкий кофе для терпкого мужчины. Знаете, это такая ирония судьбы: человек, от которого неизбывно пахнет кофе, сам же зависим от этого напитка. И от сигарет. Гилберт всегда курит. И да, он не человек, он тоже фрик.

Гилберт Дженкинс, 32 года, капитан Седьмого отдела, причислен к первому участку, но, как правило, работает под прикрытием или командует небольшой группой солдат на задержании. Вот как сейчас. Он — командир, и я — солдат в его подчинении. Если когда-нибудь вам доведется встретиться с этим рыжеволосым одноглазым мужчиной, бегите от него. Бегите прочь не оглядываясь. Или убейте его тут же. Потому что как только вы узнаете его хоть немного поближе, вы уже не сможете причинить ему вред. Вы окажетесь безоружны перед его обаянием, улыбкой, за которой прячется хищник, перед волей сильного человека. Сначала я думала, что это и есть его способность — какая-то разновидность эмпатии, воздействовать на сознание, вызывая невероятную симпатию к себе. Да, это было самое очевидное, то, что лежало на поверхности. Вывод, напросившийся сам собой после пятиминутного общения с этим мутантом. О том, что он мутант, говорил вертикальный зрачок его единственного глаза странного нечистого зеленого цвета, скорее, болотного, с каким-то только оттенком зеленого в самой глубине. Нет, конечно оставалась вероятность того, что это была контактная линза. Но помилуйте, какой человек будет носить такие вызывающие линзы в его возрасте?! Скорее, наоборот, он постарается скрыть этот свой дефект. Эта мысль тогда слабой вспышкой мелькнула в моем мозгу и потухла под действием невероятного очарования Гилберта. Я ошибалась.

Вот он подходит к машине, ставит один из стаканов на крышу, открывает дверь, снимает стакан и протягивает мне.
— Заскучала? — он садится, захлопывает за собой дверцу, и весь салон заполняется запахом свежезаваренного кофе. Нет, это не из стаканов — они плотно прикрыты пластиковыми крышками. Это от Джи. Я не знаю, какие там гены вставлены в его ДНК, но от его кожи все время исходит сильный горьковатый аромат кофе. Странно, да?
— Нет, не успела, — улыбаюсь я, делая глоток из носика в пластиковой крышке. Сладко. Вкусно.
— Так, — он тоже отпивает, — сейчас поедем в сторону Мацетти. Говорят, нашего Майки в последний раз, позавчера, видели именно там. Надеюсь, там мы его и найдем. По пробкам часа за три доберемся.

Майки — это Майкл Тревер. Драгдилер, мутант, которого мы ищем уже три недели. Три недели и два дня, если быть точнее, начиная с десятого августа. Особо опасный, если верить докладам. И опасность, состоит, наверное, в том, что никто не может сказать наверняка, какой способностью владеет Тревер. Все, что мы знаем, это что два оперативника из четырех, которые смогли выйти на этого фрика, сейчас мертвы. Погибли при исполнении. Лейтенант и старший лейтенант. Два сотрудника Организации и еще с полтора десятка простых граждан, как правило, люди без мутаций. И вот теперь наша очередь встретиться с ним.

— Это тебе в участке сказали?
— Нет, это мне сорока на хвосте принесла. Разве могут в участке сказать хоть что-то полезное, — он усмехнулся, повернувшись ко мне лицом, чтобы видеть меня. Из-за того, что у Гилберта нет одного глаза, ему все время приходится поворачивать голову, если собеседник сидит справа от него.

Мой командир повернул ключ в замке зажигания, и мотор под капотом низко заурчал. Развернувшись вполоборота, глядя в заднее окно, он вырулил с парковки и выехал на дорогу. Движение, как и всегда в вечерний час пик, было диким. Нечего было и надеяться добраться до Мемориала Мацетти до сумерек.
Проспект Равенства, восемь полос в одну сторону и восемь в другую. Одна из самых крупных транспортных артерий города. Здесь никогда не бывает тихо — рев двигателей, визг тормозов, надрывные крики сигналов. И никогда не бывает темно — даже ночью здесь светло, как днем.
Джи медленно попивает свой кофе. Я-то свой уже давно допила. Он то берет стакан из подставки, отпивает и ставит его обратно, то подносит ко рту левую руку с сигаретой. Какая это уже сигарета? Четвертая, кажется. Четвертая сигарета на один стакан кофе.

— Для начала я хочу с ним просто познакомиться — если повезет. Если не повезет, то просто увидеть. Я хочу знать, что он может, — Джи снова глубоко затягивается и тушит окурок в пепельницу в дверце.

Да, это и есть его способность — чуять способности других. Ищейка Организации. И она у него невероятна сильна. Ему порой достаточно только увидеть фрика, чтобы знать, на что тот способен. Уже с первых секунд общения со мной он знал о моем полиморфизме. А я до последнего не знала о нем ничего. Он подсел ко мне за барную стойку и не спрашивая заказал мне «Блю Гавайи». Он сказал, что девушка с глазами такого чистого голубого цвета, как у меня, просто обязана пить коктейли с «Блю кюрасао». И я согласилась — сама тогда не знала почему, ведь крепкого спиртного никогда не пила. Теперь знаю — Гилберту невозможно сказать «нет». К сожалению. И тогда он спросил, как меня звать, и я сказала, Ева. За знакомство, Ева, он поднял свой коктейль, меня звать Гилберт, но можешь звать меня Джи. Мне кажется, именно эта фраза и была контрольным выстрелом по моей осторожности. Невозможно не доверять человеку (нет, не человеку — фрику, такому же, как и я), когда он так запросто разговаривает с тобой, без какого-либо намека на сальность или пошлость. И ты даже не подозреваешь, не появляется даже мысли, что этот рыжий одноглазый мужчина может оказаться редкостным подонком. Джи, повторила я тогда его имя, словно бы вслушиваясь в звуки.

— А если он заподозрит что-то? — я смотрю в окно на соседнюю машину, которая, как и наша, застряла в пробке на часы, на детишек в ней — скорее всего, брата и сестру, — которые листают комикс (я всматриваюсь) про человека-героя Джона Джонсона, который в каждом выпуске побеждает страшных монстров благодаря силе, дарованной ему Миррой. Монстры... монстры — это мы, мутанты, уроды. Нет, прямо этого никто не говорит, но уже с детства всех граждан приучают видеть в мутантах угрозу.
— Я сомневаюсь. Не думаю, что он телепат. Иначе бы не согласился встретиться неизвестно с кем.
— А что если он просто хочет проверить, удостовериться?
— Удостовериться в чем? В том, что два наркомана — сотрудники Организации, от которой он скрывается? Ты бы стала?
— Наркомана?
Джи откинулся на спинку, оставив правую руку на руле.
— Да, два наркомана. Или под каким соусом ты предлагаешь идти к наркодилеру? Поменяешь внешность на какого-нибудь печального парнишку, убитого герой. Ты как раз одета как-то так, невнятно, и знаешь, как они выглядят, очень даже хорошо знаешь.

Джи, сука, что же ты за тварь-то такая? Зачем лишний раз тыкать меня носом в мою самую большую ошибку? Зачем напоминать — вот так прямо, так грубо и неприкрыто о брате? О брате-наркомане, который, умер у меня на руках от передоза? Я и без тебя отлично помню его стеклянные глаза, пену на губах, я и так вижу во сне его бледное лицо, крошечные, как булавочная головка, зрачки... Он был младше меня, всего семнадцать. И ты, сука, прекрасно знаешь, что до сих пор я просыпаюсь ночью в холодном поту.

Я молча киваю в ответ.

— Если бы он был телепатом, он бы наверняка знал, зачем к нему приходили все наши, и двумя погибшими при исполнении дело бы не ограничилось, — он нажимает педаль газа, и машина проползает еще несколько метров, чтобы снова замереть в ожидании.

Наши с ним отношения начались как-то сразу, вот так вот с места в карьер. Взаимная страсть, которая немногим позже превратилась в крепкие чувства — с моей стороны. Злая ирония жизни состоит в том, что я до сих пор его люблю. Он меня — нет, да скорее всего, никогда и не любил. Спасибо, что хоть симпатию испытывал. Иногда я задаюсь вопросом, способен ли этот человек — да, именно сейчас я называю его человеком, потому что любить значит быть Человеком — способен ли этот человек любить кого-либо? Или же у него отсутствует ген, отвечающий за теплые чувства к кому бы то ни было — а вместо него только запах кофе?
Он всегда был мил, всегда теплые слова, улыбки, милая, сладкая, моя девочка, малыш — так легко поверить и с головой упасть в человека, который тебе симпатичен, которого ты любишь. И я упала — в его объятия, в его сильные руки. Ночи с ним, дни с ним. Иногда он исчезал на несколько дней — говорил, работа, — а потом появлялся снова. Я не расспрашивала его — он так не любил говорить о работе, а мне было просто достаточно того, что он рядом, что я могу лежать вместе с ним на диване, положив голову ему на плечо, перебирая пальцами пряди рыжих его волос, вдыхать густой запах кофе. Быть рядом — этого более, чем достаточно, чтобы быть счастливой. К чему лишние знания. Так думала я тогда. Была ли я дурой? Да.

— Значит так, сначала мы пытаемся просто поговорить. Ты делаешь из себя наркомана — еще не на грани ломки, но без дозы уже приличное время. Мне надо всего несколько минут. Ну ты в курсе, да. А там решим: либо сами его возьмем, либо будем группу вызывать. Ясно?

Я снова молча киваю.

Время в пробке тянется невыносимо медленно. Цвета светофора где-то в недостижимой дали, тысячи машин вокруг, гудки, шум моторов, раздражение. Наверное, проще было бы поехать на метро.

— А оружие ты предлагаешь под кустом оставить?

И тут до меня доходит: действительно, и у Гилберта, и у меня на теле кобура с Береттой92. У меня под левой рукой, у него — под правой. Джи левша, и ему повезло потерять правый глаз, а не левый. Иначе пришлось бы долго приноравливаться к новым стойкам, к другой нагрузке на руку. Я не знаю, что с ним произошло. Он никогда не рассказывал. Если подумать, я вообще очень мало знаю о нем. Наверное, именно поэтому я и смогла ему тогда довериться — выстроить в своих фантазиях желаемый образ и поверить, что он существует на самом деле, и пахнет кофе.

Мы проезжаем — нет, проползаем — возле Центральной библиотеки. Огромное здание старой постройки, темно-коричневого цвета. Ему, наверное, более сотни лет — памятник архитектуры. Одно из немногих зданий в этом городе-муравейнике, которое имеет фронтон, а на фронтоне — запряженные лошадьми колесницы, мчащиеся куда в только им ведомые дали, несущие возниц и воинов рядом с ними в последний смертный бой. Ровно десять ступеней ведут к колоннаде, на которую опирается фронтон, и уже там, в глубине, в густой тени — массивные деревянные двери, покрытые темным лаком, с медными ручками и полосами вдоль нижнего края. Библиотека, это ее здание, выглядит чуждым и приземистым между высотками из стекла и бетона, упирающимися своими крышами в тяжелые свинцовые тучи, которые вот уже полдня готовятся разродиться дождем. Старинное здание, чуждое в век высоких технологий, бумажные книги, чуждые, в век электронной информации и штрих-кодов на запястьях.

Резкий сигнал автомобиля вырывает меня в реальность.
— Вот сука тупая, куда лезешь! — Я поворачиваю голову и вижу, как в дверце со стороны Джи опускается стекло, и он высовывает в окно руку с прямым средним пальцем. Он бесится, и мне кажется, что еще немного — и он выскочит из машины. Джи никогда не выдерживал стоять в пробках. Впрочем, я тоже. Но не до такой же степени. — Все мозги отбеливателем выжгло? Дура!
В машине, которая пытается вклиниться перед нами, сидит девушка, блондинка, с лицом, полным оскорбленного достоинства и негодования. Наверное, она рассчитывала на джентельменский дух Джи. Девушка, вы неправы, в корне неправы. Я тихонько смеюсь.
— Перекись водорода, Джи. Это называется перекись водорода.
— Да болт я клал на то, как это называ~
— Одноглазый кретин! — сквозь гул автомобильных сигналов доносится в открытое окно и машина втискивается перед нами еще на несколько десятков сантиметров.
— Да что за неугомонная сука! — Гилберт распахивает дверцу. Я едва успеваю схватить его за рукав кожаного пиджака.
— Стой, Джи, на надо! Просто пропусти, и все, и забудь. Нам надо спокойно доехать до Мацетти.
Он внимательно смотрит на меня своим странным зеленым глазом, а затем захлопывает дверцу:
— Ну да, спокойно доехать.

Джи вытаскивает из кармана пачку, сует сигарету меж губ и прикуривает. Он глубоко затягивается, и я вижу, сколько удовольствия ему доставляет это простое действие.
Он всегда очень много курил. Невероятно много — ну, по моим меркам. Что-то около двух пачек в день или даже больше. Это по сигарете каждые полчаса. Как-то я спросила его, не боится ли он умереть от рака легких. Он тогда рассмеялся и сказал, не боится, сказал, работа убьет его быстрее. Я думала, он шутит. А потом я поняла — не шутил. Меня эта моя работа, наверное, тоже убьет рано или поздно. И скорее всего, рано.

— Твою мать, нам еще часа два ползти по этим пробкам, — он выпускает вверх струю дыма. Она закручивается под самой крышей и расползается облаком по всему салону. — Надо было действительно оружие под кустиком сложить.

Мы снова проползаем метров пять и замираем. Джи смотрит прямо перед собой. Мне кажется, он сверлит взглядом машину той блондинки. И еще мне кажется, что таки просверлит.
Он всегда был целеустремленным и добивался того, чего хотел. Он стал капитаном Организации. Принимая во внимание тот факт, что он фрик, это кажется вообще не мыслимым, но это есть. Я не знаю, как он дослужился до такого чина, что сделал и какие заслуги за ним числятся; я не знаю, скольких мутантов он сдал Организации или скольких завербовал, что ему позволили получить руководящую должность. Таким, как мы, не доверяют. А ему доверяют. Как он пришел к тому, чтобы работать на Отдел? Как он пришел к тому, чтобы ему в голову вшили чип и сделали псом на коротком поводке? Об этом я уже даже не спрашивала. После его предательства я просто боюсь узнать о нем еще что-то — вдруг будет еще больнее.

В тот вечер он наконец-то вернулся с работы после недельного отсутствия. Командировка на другой конец блока — чертова его работа, как же я ее ненавидела. Да, я не имела ни малейшего понятия о том, чем он занимался, но это не мешало мне ревновать к ней. Еще хуже становилось от мысли, что во время своего отсутствия он может быть с другими женщинами. Я всячески гнала от себя мысли подобного толка, гнала как могла, особенно засыпая одна, в холодной постели, белье которой пахло кофе.
И вот он вернулся. Я просто повисла у него на шее в прихожей, не дав даже нормально раздеться. Он стаскивал ботинки, наступая мыском на пятку, удерживая меня на руках. А я обхватила ногами его талию, обхватила шею руками и тихонько попискивала ему на ухо, чтобы только не орать на всю квартиру от счастья. А он гладил меня по спине и тихо смеялся.
Наконец он занес меня в комнату и усадил на диван.
— Я в ванную, — куртка упала на подлокотник кресла и он принялся стягивать с себя футболку. Черт, каким же он все-таки был худым. Худым и жилистым. Но не тощим. Он был как пес, как доберман — мышцы на костях. Кажется, щелкни пальцами — и он вцепится клыками в чью-то глотку. Несмотря на все его обаяние и очарование, улыбки и зайчиков, моих девочек, солнышек и рыбок, была — и есть — в нем затаенная агрессия, которая заставляет чужаков держаться настороже, а мне давала чувство защищености и покоя. — Что у нас на ужин?
— Вот я так и знала! Тебе бы только пожрать! Мы неделю не виделись, а мой любимый мужчина думает о еде! — негодование мое было наигранным, и Джи рассмеялся.
— Из голодного мужчины плохой мужчина, — он наклонился, поцеловал меня в губы и исчез в ванной. Через минуту раздался звук бегущей воды. А я поднялась и пошла на кухню.

Моя маленькая кухня моей маленькой однокомнатной квартирки. Съемной квартирки. В огромном «Муравейнике», кишащем людишками и фриками, чей достаток не позволяет им иметь нормальное жилье. В «Муравейнике» ты всегда знаешь, что делают твои соседи, когда они приходят домой, какую музыку они слушают и сколько раз в неделю они занимаются сексом. В этом огромном многоквартирном здании, которое растянулось на несколько кварталов, ты можешь встречать своих соседей каждый день, но не запомнить их лиц. Здесь все поразительно равнодушны друг к другу, живут своими жизнями и не суют нос в чужие. «Муравейник» — самое безопасное место для таких, как я.
Мне кажется, самые счастливые моменты моей жизни прошли именно здесь. Равно как и самые несчастные. Здесь умер Франц, в крошечной маленькой прихожей, захлебнувшись рвотными массами. Но здесь же со мной жил Джи. Приходил вечером с работы, проводил со мной ночь, отдавая свое тепло, наполняя крошечную мою комнатушку густым запахом кофе, утром уходил на работу, чтобы вечером снова вернуться ко мне. И так полгода. Самые чудные полгода в моей жизни. Полгода, за которые он ни разу не сказал мне, что любит меня. Но я и не ждала — я придумала себе свою сказку, в которой был рыжий одноглазый принц, и верила в нее. И я благодарна Гилберту Дженкинсу уже за то, что в моей жизни была эта сказка.

Он вышел из ванной в одном полотенце на бедрах.
— Ха! — я ткнула в его сторону деревянной вилкой. — Я так и знала, ты будешь при параде! Садись давай, уже накладываю.
— Ну если тебя нисколько не смущает мой парадный костюм... — он уселся за стол, втиснувшись между подоконником и холодильником. — А то я могу его снять, да.
— Нет уж, снимешь после ужина!

И мы ужинали. Я совершенно не помню, что сготовила тогда. Да это и неважно. Уже неважно. Мы сидели, болтали, ели, указывали друг на друга вилками, смеялись, пили из больших стаканов колу, снова смеялись, снова болтали. Последний счастливый вечер моей жизни. А потом была счастливая ночь. Может быть, сейчас, по прошествии с тех пор двух лет, мне все это вспоминается утрированным, слишком сладким, полным придуманного счастья; может быть, тогда, в прошлой жизни, все было иначе, банально и обыденно, может быть, тем вечером были обычные отношения между мужчиной и женщиной, такие, какие бывают и всех и каждого. Но мне нравится считать, что тогда все было сказочно. Тогда были ласки, тонкие сильные пальцы на коже, и порхающие поцелуи, и горячие губы, и долгие стоны, и сбившееся дыхание, потеря реальности, ощущение невесомости, текущее по венам удовольствие, дрожь во всем теле и вес лежащего сверху Джи. Мы плавились в руках друг друга, мы становились друг другом, мы становились одним дыханием, чтобы потом рассыпаться на миллиарды брызг наслаждения.
Я заснула у него на плече, вдыхая аромат кофе, к которому я уже, оказывается, привыкла и почти не замечала. Его ладонь лежала на моем плече, и пальцы едва ощутимо сжимали кожу. Было так тихо, так мирно, и сердце, казалось, билось все медленнее и медленнее, оно засыпало вместе со мной под спокойное дыхание Джи.

Утро наступило как-то внезапно. Оно ворвалось в сознание солнечными лучами, падающими прямо на лицо. Когда я открыла глаза, Гилберт уже не спал. Он лежал на краю кровати и курил, выдыхая в потолок кольца дыма. Меня всегда бесила его манера курить по утрам, на пустой желудок. Но ему я прощала все, даже вред его собственному здоровью.
— Доброе утро, — улыбнулась я и потянулась.
— Доброе, — не поворачивая головы ответил Джи. Что-то в его тоне заставило мое сердце ёкнуть.
— Что-то случилось? Ты какой-то невеселый.
— Да ничего особенного. Просто... — он снова затянулся, делая какую-то совершенно мучительную паузу. — Не скажу, что мне приятно тебе это говорить, но боюсь, ближайшие несколько минут изменят твою жизнь. В ту или иную сторону.
— Я невольно села в в кровати, натягивая одеяло по плечи:
— О святой Мирра, Джи, эти твои великопафосные речи меня пугают, — во мне вспыхнула злость. Злость на Гилберта за тот страх, который он поселил во мне. Это несправедливо, нечестно — сначала дать покой, а затем вот так вот начать пугать.
Великопафосные, говоришь. — Джи повернул голову, чтобы видеть меня. — Я работаю на Организацию.
Прости, что?
— Я работаю на Организацию. Капитана недавно получил.
— Замолчи, замолчи пожалуйста! Зачем ты врешь? Зачем ты сейчас, с самого утра говоришь такие вещи?!
— Я не вру.
— Нет ты врешь! Ты же понимаешь, что сейчас ты сообщаешь мне, что работаешь на организацию, которая убивает таких, как я?!
— Понимаю.
— Скажи, что ты врешь. Скажи, ты все это зачем-то придумал. Можешь даже не объяснять причину. Просто скажи, что ты соврал!
Но он молчал. Сигарета тлела в его пальцах, а сам Джи не говорил ни слова, только внимательно смотрел на меня своим зеленым глазом. Внутри меня что-то лопнуло, оборвалось. Пришло понимание. Как бы я ни старалась, как бы я ни хотела, мне не удастся отгородиться от правды. От того факта, что да, этот человек, который сейчас так спокойно лежит передо мной, который еще всего лишь несколько часов назад был во мне, на самом деле... кто?
Я закрыла лицо руками.
— Скажи, Джи, — кажется, голос решил дрожать, — зачем ты мне это рассказал?
— Потому что это надо было сделать — рано или поздно.
— А сейчас — рано или поздно?
— Вовремя, я бы сказал.
— Почему?
— Неважно почему — важно зачем. Посмотри на меня.
— Нет.
— Посмотри на меня, я хочу видеть твои глаза, — кровать качнулась и его пальцы обхватили мой подбородок. Он заставил меня поднять голову и взглянуть ему в глаз. — Я предлагаю тебе работать на Организацию.
— НЕТ!
— Не спеши, подумай.
— Ты предлагаешь мне вставить чип в голову и пойти убивать таких же, как я?!
— Верно.
— Убери руку! — и я ударила его по руке. — Не прикасайся ко мне!
— Как скажешь, — он сел на кровати и принялся одеваться. Его спина, худая, с гребнем позвонков, с полосами мышц, была передо мной. Но что я могла сделать?
— Почему я?
— У тебя очень полезная способность. И весьма редкая.
— А если бы у меня было что-то бесполезное?
— Я бы не подсел к тебе тогда в этом... забыл название.
— А если я откажусь?
Он встал и принялся застегивать пуговицу на джинсах.
— Тогда мне придется тебя убить.
— Вот так просто?
— Это моя работа.
Мое горло сжалось, словно его сдавили проволокой. Мне стало пронзительно больно, невыносимо больно. Но все, что я смогла, поднести руки к груди и плотно прижать их к себе. Я была перед ним абсолютно голой — нет, не обнаженной — перед ним была вся моя душа, как на ладони, и он мог делать с ней все, что хотел. И он делал.
— Скажи, — я едва смогла выдавить из себя звуки, — а я тоже — твоя работа?
Кровать снова качнулась:
— Ну не настолько же, — и его ладони легли мне на плечи.
— Не трогай меня! — я всплеснула руками и выпустила одеяло. — Не прикасайся ко мне! — Схватить одеяло, прикрыться, закрыться от него.
— Тс-с-с, тише, девочка моя, — ладони его вернулись обратно.
— Не называй меня так!
— Тише. Тише. — Он прижал меня к себе. Как бы я ни дергалась, ни отталкивала его от себя, он не отпускал.
— Отпусти меня! Какая же ты сука! Подонок! Тварь!
— Ну, что-то же хорошее во мне, тем не менее, есть...
Я расплакалась. То ли от наглости, позволившей ему утверждать, что в нем есть что-то положительное, то ли ситуация наконец дошла до меня в полной мере. А может, его слова были последней каплей. Я вцепилась в его футболку и плакала — горько и навзрыд. Еще никогда мне не было так больно и так обидно, так унизительно, еще никогда ощущение, что меня предали, не заполняло меня настолько, что мне некуда было бежать. А он просто гладил меня по волосам и успокаивал, будто бы я — маленькая девочка, разбившая коленку, которая до свадьбы заживает. Нет, Джи, нет, не коленка у меня разбита, а сердце. Вот так запросто, так жестоко, так мимоходом. Джи, мне обидно, чудовищно обидно, что с такой легкостью мне все рассказал — не мучился угрызениями совести, не подбирал слова, не отводил взгляд — а просто, словно это такая банальная обыденность, сообщил мне, что я — всего лишь твоя работа, всего лишь одна из многих фриков, которых ты вербуешь — или убиваешь. Твоя легкость — вот что делает нестерпимо больно, Джи!
— Почему ты рассказал только сейчас, почему не сразу?
— Сейчас ты склонна подумать, а тогда сразу отказалась бы. Сейчас тебя уже ничего не держит.
— Ты же мог просто надавить на меня через Франца.
— Нет, Франца пришлось бы убить. Он тоже был фриком.
Сердце вздрогнуло и замерло.
— С чего ты взял?! — я дернулась, и он отпустил меня. — Он не был...
— Был. Телепат. Зачаточная стадия проявления способности, но при желании и старании он мог ее развить. Слишком вышел бы опасный фрик.
Мне казалось, я в бреду и вижу страшный сон. Мой Франц? Мой Франц — мутант?!
— Как? Когда?!
— Не знаю. Возможно, наркотики спровоцировали проявление способности. Возможно, ими он пытался ее задавить. Да какая уже разница, в общем-то?
— Не смей так говорить о моем брате... — все, что я смогла сделать, это прошептать и закрыть лицо руками.

— Скоро будем на месте, — голос Джи выдергивает меня из воспоминаний. — Давай, меняйся.
За окном уже сумерки. Не просто вечерний город, а именно сумерки — это значит, центр восьмого района остался далеко позади и мы уже почти на окраинах блока. Фонарей здесь мало, стоят редкими парами вдоль дороги, скоро включатся и желтыми лужами зальют асфальт под собой. А пока что здесь только свет уходящего солнца.
Я начинаю менять свою внешность. Мне надо несколько минут, чтобы измениться полностью и качественно. Черты лица становятся грубее, под глазами появляются синяки, я словно бы делаюсь массивнее в кости и в то же время худею. Впалые щеки, бледная кожи, искусанные губы. Я оборачиваюсь к Джи.
— Так пойдет? — кивает. — У тебя минут пять-семь на все про все, — напоминаю я ему.
Восемь минут — это мой предел. И то последнюю минуту я держусь уже из последних сил, при максимальной концентрации. Если что-то меня отвлечет, я вернусь «в себя». Так что лучше не рисковать.
Гилберт внимательно смотрит на меня.
— Думаю, если будет возможность, зайдем в какие-нибудь густые кусты. Отдохнешь и снова натянешь эту внешность. Я не могу гарантировать, что мы успеем хотя бы найти его за это время.
Джи паркует машину на узкой улочке, под окнами старого обшарпанного дома, с провалами вместо окон, от которого за версту тянет нищетой. На последнем этаже, под самой крышей темным желтым светом горит маломощная лампочка, и виден край драной занавески, и окно грязное, мутное, наверняка засижено мухами. Я передергиваю плечами.
Джи кладет ладонь на ручку и открывает дверцу.
— Оружие, — напоминаю я.
— Лучше возьмем.
— А если у него магнетизм?
— А если нет? Придется рисковать.
Он сунул левую руку под пиджак и вынул беретту. Проверил магазин, снял с предохранителя. Сунул обратно. Затем — кинжалы. Два недлинных плоских ничем не примечательных клинка, с рукоятками, обмотанными кожаными лентами для удобства. Он носит их на перевязи под пиджаком. Способность Джи сама по себе пассивна, он не может применять ее ни для защиты, ни для атаки. Но это с лихвой компенсируется его рефлексами и боевыми навыками. Мне кажется, он почти что идеальный сотрудник Организации — умелый, исполнительный, не задает лишних вопросов, а чип в голове дает над ним полный контроль. Я следую его примеру и тоже вынимаю и тоже проверяю свой пистолет.
— Готова?
Я киваю.

Мемориал Мацетти — это огромная площадь земли, отведенная, по замыслу архитекторов и инициативных лиц блока, для под парк с мемориалом в память о мэре всего мегалополиса, Луиджи Мацетти, который во время своего правления — что-то почти около пяти десятков лет назад — вывел Серинити-сити из глубокой задницы. Но я не думаю, что в Семерке результаты его экономического подвига были особо заметны. Когда-то, если верить фотографиям, здесь было довольно красиво: лесополоса, дорожки из гравия и тесанного камня, фонтаны, скамейки и сам мемориал — нелепое бетонное сооружение, призванное каким-то только скульпторам ведомым образом изображать великие деяния Мацетти. Но это было пятьдесят лет назад. А сейчас здесь полнейшая разруха. От скамеек не осталось и следа, от дорожек — только намеки (разве что центральные аллеи, изрытые и потрескавшиеся, еще кое-как противостоят природе); фонтаны разбиты вандалами и превратились в громадные клумбы-мусорницы, деревья, стоящие некогда ровными ухоженными рядами, выросли до неба, раскинулись огромными исполинами, вспахивая своими мощными корнями и гравиевые дорожки, и асфальтированные аллеи, и борта фонтанов, и даже основание бетонной конструкции-монстра имени Лиуджи Мацетти.

Уверенный шаг Джи эхом разлетается в вечерней тишине. Здесь, в отличие от постоянно живущего города, редко услышишь рев моторов, крики клаксонов — здесь практически всегда тишина и птичье пение. Да редкие голоса бомжей, беспризорных подростков и прочих маргиналов. Да, сегодня Мемориал Мацетти — пристанище наркоманов и преступников, которым, в общем-то плевать, на великие заслуги бывшего мэра Серинити-сити.
Я молча иду рядом, бросая по сторонам нервные бегающие взгляды. Я и правда нервничаю. Нас всего двое (пусть Гилберт и очень хороший, тренированный боец) и кто знает, кого мы тут встретим. А еще меня волнует время. Секунды бегут.
Джи вытаскивает из кармана пиджака пачку сигарет, сильным щелчком по дну выбивает из нее штуку и сует в рот. Оранжевый огонек зажигалки на мгновение выхватывает из густых синих сумерек его лицо, и я вижу, он серьезен и напряжен.
Когда мы проходим рассеченную трещинами арку, от густых кустов отделяется человеческий силуэт и идет нам навстречу. Джи молча кивает ему.
— Он ждет вас около Нелея, — человек окидывает меня внимательным взглядом, а я рассматриваю его. Не похож на бомжа — слишком аккуратен, да и килограмм пятнадцать на нем лишние.
— Без охраны?
— С ним подросток.
— Подросток?
— Говорят, его сын. Но никто точно не знает.
— Ясно, спасибо. За мной должок.
— Да уж, звучит так, словно это я тебе должен.
Джи смеется, бросает окурок на поросшие травой плиты под ногами и растирает его подошвой ботинка.
— Пойдем, — он кивает в сторону дальней части парка, и я послушно трогаюсь с места.

Дорогу к Нелею он выбирал через кусты. Едва заметная тропинка. Когда-то была узенькой пешеходной дорожкой. Если всмотреться, под травой, прелыми листьями и мхом еще можно разглядеть остатки тесаного камня, из которого она была сделана. А сейчас здесь кругом густые кусты и старые деревья с толстыми стволами. Здесь нас никто не видит. А если и видит, то сумерки и листва не позволят нормально нас рассмотреть, поэтому я, облегченно вздохнув, возвращаюсь к своей обычной внешности. Такое ощущение, словно после забойного рабочего дня приходишь домой и падаешь на диван. Я повела плечами, разминая их. Минут через двадцать мы приходим на место. И я снова начинаю менять внешность. На этот раз все происходит быстрее — образ уже известен. И из кустов выходят двое: рыжий одноглазый мужчина и светловолосый парень лет двадцати, может, немногим меньше.

У фонтана никого. Только обезглавленная вандалами статуя юноши по имени Нелей одиноко возвышается над чашей, в которой сейчас валяются палые листья, пивные банки, битые бутылки и прочие отходы цивилизованного общества. Даже в витую раковину, которую сын Посейдона держит в руках, затолкали упаковку то ли от чипсов, то ли от печенья.
Джи опирается бедрами о край фонтана и смотрит на часы.
Без трех восемь.

Несколько минут мы стоим в полной тишине, только я исправно нервно подергиваюсь да нетерпеливо окидываю окрестности взглядом, как если бы я и вправду была в преддверии ломки. Наконец за нашими спинами раздаются шаги, и мы оборачиваемся.

— Тревер? — спрашивает Джи и его цепкий взгляд изучает мужчину. Невысокий, коренастый, кряжистый, начинающий лысеть. Сколько ему? Больше тридцати, но меньше сорока. Тревер кивает.
— А это кто? — Гилберт указывает на подростка, о котором упоминал человек на входе в мемориал. Худенький темноволосый мальчик лет четырнадцати, одного со мною роста. Большие глаза, некрасивое лицо. Он очень похож на Тревера, и почти нет сомнений, что это его сын. Совершенно ничем не примечателен. Одет, как и я, в темную куртку и синие джинсы.
— Неважно.
— Телохранитель, что ли? — саркастично усмехается Джи, и драгдилер как-то странно ведет головой. — Ладно, что у тебя есть?
— А что надо?
— Герыча для вот этого красавчика, — он хлопает меня по плечу, и я от неожиданности и нервов вздрагиваю, — и кислоту для меня.
— Все есть. Сколько надо?
— Все что есть, все берем, — Гилберт лезет левой рукой под пиджак, словно бы за деньгами. Но я знаю, нутром чую, за пистолетом. — Чапек, пацан.
— Что? — Ствол беретты направлен мальчонке в лоб.
— Не двигаться или я снесу ему пол головы. Пацан, говорю, фрик, а не Тревер. Ядовитый. Не каса~
Я не успеваю до конца вытащить оружие, Джи не успевает договорить — стоящий по диагонали справа Тревер ударяет ножом по вытянутой левой руке Дженкинса. А мальчишка срывается в бег.
— Чапек, за ним! — я срываюсь следом и только краем глаза успеваю заметить, что Джи успел подставить правую руку. Впереди маячит спина мальчишки. Он быстр, очень быстр. И я должна его догнать. Теперь понятно, как умерли оперативники, как умели остальные — простое касание подростка, и яд на его ладонях сам делает свое дело. Или Тревер. Если он успел выхватить нож, опередив реакцию Джи, он опасен не менее мальчишки. За моей спиной раздается выстрел.

Худенькая спина подростка вздрагивает, и он на мгновение оборачивается. Лицо его бледно, в глазах — ужас. Стоп... это моя фантазия. Увидев меня, он, кажется бледнеет еще больше. Я снова выгляжу как обычно. Сердце мое начинает ненормально колотиться от бега, словно собирается выскочить из груди. Но я стараюсь бежать быстрее. Чапек, не упусти его, слышу я в спину — это Джи догоняет меня. И от этого крика подросток вздрагивает еще раз. Мне кажется, он знает, что ему не уйти. Но все равно продолжает бежать, подгоняемый страхом. Вот так мы всю жизнь, подгоняемые страхом, бежим куда-то от общества, от обычных, нормальных людей, от Организации, от таких же, как мы. Какое я имею право преследовать этого мальчишку? Какое я имею право подписывать ему смертный приговор? Он не виноват, что родился таким. Я уверена, будь у него выбор, он не пожелал бы иметь у себя эту мутацию. И я бы не пожелала. Дыхание мое разрывает мне легкие, но я продолжаю бежать за худой спиной в черной куртке. Но вдруг мальчишка оступается и падает. Через секунду-две он уже бежит снова, но этих секунд достаточно, чтобы расстояние между нами сократилось до того, чтобы я смогла безошибочно попасть ему в корпус. Я поднимаю пистолет, целюсь — рука дергается на бегу, но вот он, вот, всего в трех метрах впереди меня. Не попасть невозможно. И я опускаю оружие.
— Чапек, твою мать, стреляй! — Прости, Джи, я ведь могу ему помочь.
Мои волосы темнеют, кожа бледнеет, фигура делается уже и угловатей. Теперь рядом бегут два одинаковых подростка. Мальчишка снова спотыкается и чуть ли не падает. Оборачивается и видит меня. Я не знаю, кажется ли мне снова, но на его лице проступает ужас. И кажется, я могу себе его представить.
— Беги! — кричу я ему. Да, беги, беги, пока Джи еще далеко и в этой темноте он нас просто не различит.
— Чапек, не дури! — крик Гилберта за моей спиной, и я по голосу слышу, он тоже устал.
Прости, Джи. Но я не могу его убить.
Выстрел позади — и через секунду резкая боль разрывает мне спину ниже правых ребер. Делаю еще шаг, и ноги слабеют — я падаю, падаю... и слышу еще один выстрел. Нет, Джи, нет! Я боюсь посмотреть вперед. Мне страшно увидеть, как в нескольких метрах от меня падает худая фигурка. Закрываю на мгновение глаза. Боль разрывает мне бок, я не могу сделать вдох, даже крошечный. Но куда больше чем боль, мне не дает дышать страх. Вгрызаясь пальцами в землю, на которой лежу, ломая ногти, я открываю глаза и, обдирая щеку о мелкие камни, поворачиваю голову. Он лежит там, лицом вниз. Не шевелится.
— Нет, Джи, зачем? — шепчу я, и меня душат слезы. Топот ног. Он замирает в метре от меня. Шаги, хруст камешков под подошвами ботинок Гилберта. Это последнее, что я слышу.


Когда я приподнимаю веки, яркий белый свет режет глаза. Они привыкают, и я начинаю осматриваться. Больничная палата — шесть коек в два ряда, стерильная чистота, накрахмаленная белизна постельного белья, солнечные лучи в окно. И ни единого признака жизни. Только болезни, боль и лечение. В моей левой руке — капельница, и прозрачное ее содержимое медленно, размеренно и неспешно капля за каплей падает в каплеобразователь. Я жива. Рада ли я? Не знаю. К горлу подкатывает ком, и меня накрывают воспоминания.

Шаги в коридоре. Знакомые, до боли знакомые шаги. Я жду, когда пискнет сканер — доступ в палаты таких как, по сути, преступников, согласно регламенту осуществляется только по пропускам. Но звука сканера не слышно, вместо это щелкает замок и в палату входит Джи.
— Привет, — он окидывает меня взглядом. — Хреново выглядишь. Как наркоман.
— Привет, — мой голос звучит со скрипом и едва слышно. Да, я тоже рада тебя видеть.
— Пить? — единственный зеленый глаз осматривает столик слева от меня, и Гилберт берет с него стакан, идет в угол, туда, где дверь в уборную, и я слышу звук бегущей воды. Он подходит ко мне, наклоняется и поит. У воды отвратительный больничный вкус, но я хочу пить — и пью. — Как себя чувствуешь?
— Нормально.
— Рад за тебя.

Он садится на стул рядом с койкой, и мы молчим. Я столько всего хочу ему сказать, но мысли мечутся в голове, и я боюсь, что в итоге у меня выйдет что-то вроде «Сдохни, тварь!». Я смотрю на него, и в глазах у меня, кажется, слезы. Я ненавижу это состояние — полной беспомощности, когда за твоей спиной остается ошибка, которую уже никак не исправить. Джи, ну почему, почему ты все время заставляешь меня плакать! Я ненавижу тебя, Джи, ты убийца, убийца! Для тебя убить человека — как два пальца об асфальт! Ты хоть иногда задумываешься о тех, кого убиваешь? Или они для тебя — работа? Простая рутина, ежедневный порядок вещей. Джи... Джи, зачем? Ты стрелял в меня... тебе просто было это сделать? Неужели я для тебя совсем ничего не значу? Вот ни на йоту? Ни на столечко?
Я закрываю глаза и отворачиваюсь. Еще немного, и я разревусь. Или начну кричать. И я не знаю, отчего мне хуже: от смерти ни в чем не повинного мальчишки, от того, что я не смогла ему помочь, или от того, что Джи стрелял в меня. Я закусываю губу.

— Слушай, Чапек, — после того, как я стала работать на Организацию, он перестал звать меня по имени, — я что-то не могу понять, ты, правда, думала, я не выстрелю? Или это такой завуалированный способ суицида?
После его слов внутри меня внезапно делается пусто и даже не больно. Я вздыхаю полной грудью, и единственная боль, которую ощущаю, — боль от ранения.
— Я надеялась.
Пауза, долгая пауза.
— Дура.
— Не спорю, — я усмехаюсь. — Лучше скажи, почему я не слышала сканера, когда ты вошел? Где охрана?
— Потому что нет их — ни сканера, ни охраны.
Я в удивлении кошу взглядом на Джи.
— Сколько времени я была без сознания? Ты ведь уже подал рапорт?
— Четыре дня. Подал. — И он замолчал. А я все так же смотрю на него, ожидая ответа. — Я не писал в рапорте про твой идиотизм.

Вопрос: Понравилось?

1. да		1	(50%)
2. нет		1	(50%)
Всего:		2

@темы: проза, рассказ

---

Белоснежка

[tailortale]

От автора: Попытка пересказать классическую сказку. Самое начало, продолжение - не последует.

Зима в тот год была хуже, чем все предыдущие: лютый холод промораживал до сердцевины даже камни, и они раскалывались на части от самых легких прикосновений. Что говорить о людях?
Холод, казалось, поселился во всех и вся: служанки смотрели кристальными взглядами, синими, чистыми и равнодушными, как полуденное январское небо; доспехи стражей звенели льдом; по ночам, подражая вьюге, дико выли собаки на псарне, пугая людей до нервной дрожи; даже руки Короля, прежде ласковые и теплые, теперь казались ей ледяными и жесткими; сама Королева, стирая по утрам иней с зеркал, ловила пристальный взгляд собственного отражения, такой же колючий и злой, как и снег за окнами.
Зима была всюду, и в огромном замке было не согреться: не спасали ни камины, в которых ревело пламя, плюясь исками на каменные полы, ни горячее вино со специями, которое грели в жарких медных котлах, ни пестрые шали, чьи краски выцветали и тускнели от холода, ни даже поцелуи Короля - они были сухи и равнодушны, и Королева часто плакала тайком, оставаясь в одиночестве, и слезы, скатываясь со щек, падали на пол крохотными сверкающими льдинками.

Близился конец декабря, Королева была на сносях и должна была вот-вот родить.
Самой себе она казалась слишком грузной и медленной, и это тревожило Королеву, даже больше чем равнодушие супруга и зима, которая глядела со дна глаз любого в замке. Королеве казалось: она спит, она бредет сквозь темную воду, и вместо людей ее окружают призраки, темные тени, оборотни. Сны держали ее цепко, обнимали холодными руками и делали еще тяжелее, холод густел и тек вокруг, словно река, и вода поднималась все выше, выше с каждым днем, заливая замок, до самого неба - саму Королеву уже давно накрыло с головой и теперь она, задыхаясь, плыла сквозь темноту, отбрасывая деловитые руки слуг, внутри которых свилась драконом зима.
Иногда, когда становилось совсем невыносимо, Королева поднималась до утра, и тяжело ходила по комнате, кутаясь в плед и не зажигая свечей. Она дожидалась рассвета, который приходил все позже и позже, но все-таки - приходил.
Днем, в рассеянном бледном свете, глухие вод отступали, стекая в щели, и уносили за собой кошмары, и призраки казались живыми людьми.
Днем, под тусклым зимним солнцем, мир был безопасен.

Все, что ей было позволено теперь, в последние месяцы - вышивание.
Королева сидела у окна, глядя наружу: там были бесконечные поля, занесенные снегом, и мрачная черная тень леса, который закостенел в безмолвии до самой весны.
Она наблюдала эту картину день за днем, слушала мертвенную тишину, приходившую с молчаливых полей, и по стежку расшивала распятый на пяльцах шелк шелковыми же нитями. Осенью они казались яркими и живыми, но теперь потускнели, то ли от времени, то ли от холода.
Королева шила днями напролет: летели по бледному голубому шелку птицы с белыми крыльями; по заснеженному лесу неслись благородные олени, спасаясь от Дикой Охоты; смотрели золотыми глазами драконы, пронзенные черным копьями серебряных рыцарей. Она с отчаянием пронзала иглой ткани, стежок за стежком придавая объем своим тревожным снам, но сколько бы красных, зеленых и желтых нитей не шло на рукоделие, зима была повсюду. Вьюга налетала на белых облачных птиц, кружила их и уносила в темноту; пронзенный стрелами олень падал на землю и снег пропитывался алой кровью; по доспехам рыцаря поднимался иней.
Королева отбрасывала пяльцы и бессильно комкала прозрачными пальцами подол платья.

В ее комнатах, несмотря на холод, было душно - или ей так казалось.
Королева часто распахивала окна, вымораживая остатки тепла, но сама давно уже не мерзла. Она садилась ближе к свету, принимаясь за вышивание, пока ветер заносил в комнаты снег. Служанки, приходившие проведать госпожу, с испуганными криками кидались захлопывать окна, и разжигать потухший огонь, а Королева безучастно наблюдала за их суетой, пока у ее ног медленно таял снег.

В этот раз она тоже открыла окно, прямо в бледное утро, и ветер сходу кинул на черный деревянный подоконник пригоршню колючего снега.
Королева села ближе и принялась за рукоделие, крепко сжимая иглу в костенеющих пальцах.
Стежок за стежком, пока комнату заносило снегом, пока огонь в камине отчаянно метался, затухая.

Боль Королева почувствовала не сразу. Только когда закончилась нить и пришлось отвлечься от рукоделия, она заметила, что укололась.
С пальцев капала кровь: живая, яркая, - хотя раньше ей казалось, что по венам течет черня вода вперемешку со льдом.
Кровь падала на снег, и пылала красным солнцем, и контраст белого и алого казался Королеве самым восхитительным, что могло бы быть на свете: ее кровь грела смертный холод, в котором она жила, кажется, долгие годы.
Королева знала, что дитя в ее утробе будет ребенком зимы: снежным, белым, и волосы его будут чернее эбенового дерева, чернее зимнего неба. Но, глядя на горящие алые капли на снегу, Королева думала также, что внутри младенец будет красным от крови, и пожелала, чтобы эта кровь была видна на бледном безмятежном лице.
- С лицом белым как снег, волосами черными как эбеновое дерево и губами алыми, кровавыми. - Прошептала Королева и поднялась, чтобы закрыть окно.

Королева разродилась в начале января.
Схватки начались глубокой ночью, и придворный лекарь, поднятый с постели, так и не успел сменить ночную рубашку на что-либо более пристойное: Королеве было тяжело и он не мог отвлечься ни на минуту.

Дитя пришло в мир на рассвете.
Утро загоралось над шпилями Вороньих Башен, - кроваво-красное, тревожное утро: кто-то, казалось, полоснул когтями по тяжелому, грузному небу, вспоров ему брюхо, и сквозь редеющие облака разливало багровый свет поднимающееся солнце. Темнота отступала.

Когда Королеве дали на руки завернутую в пеленки девочку, женщина жадно вглядывалась в маленькое сморщенное личико, пока еще уродливое, словно смятые простыни, красное и по-звериному подвижное. От сердца отлегло: ее дитя не ребенок зимы.
Но девочка открыла глаза и посмотрела на мать долгим, пристальным взглядом, безмятежным, слово январский полдень.
Королева беззвучно разрыдалась.

Вопрос: Достаточно сказочно?

1. Да		10	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		10

@темы: сказка

---

[ksensh]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Ангел

[Элхэ.]

Сказка с черным юмором.Или без юмора вообще.Просто-было такое настроение.

Все у меня в жизнь кажись как надо,как по-писанному. Дом есть в деревеньке Подгнилыши что в Калужской области.Крепкий дом-деды на века строили.А на название деревеньки не смотрите-народу у нас почитай не мало живет местного да еще на лето городские приезжают квартирку снять да отдохнуть дикарями -от них считай весь доход местным.Жинка есть с которой почитай уже лет 25 вместе кукуем. Ну коровка,свинка-оно само-собой,ясен пень куда ж нам без скотины.Одно плохо-ребенка мне только одного родила,дочку да и та утонула в местном пруду лет 10 от роду.Ну это все вступление а вот и сама сказка.

Как-то раз сидел я у кума своего,Никифоровича.Ну,рюмашка за рюмашкой,стакашка за стакашкой и развезло меня а идти домой надо однако .Иду,шатаюсь,дорожка через лесок вьюном вьется так и забрел в самую топь.Забрел да и ахнул-прям как в песне у Максима Леонидова поется,стоит передо мной то ли девушка а то ли виденье. Сама обнаженная,кожа-ну что твой сахар-рафинад,белая-белая.Волосы черные,длинные по плечам разметались...а за плечами...тут уж меня холодный пот прошиб-два крыла!Враз я протрезвел.Белочка,не белочка а только шанс такой упускать нельзя-как прыгну на девку,как намотаю волосы ее на руку-она и пикнуть не успела да и не сопротивлялась вроде,покорно за мной шла пока в родной дом вел.Жинка на порог выбежала,заахала-тут уж меня попустило маленько,значит не напился еще Поликарп Иваныч до чертей зеленых. А девка че?Да ниче она.Забилась в уголок,сидит тихонько молчком только на нас с жинкой огромными глазами из-за завесы волос зыркает.
Так-то и переночевали.Утром проснулись да давай с моей Катериной судить-рядить что с девчонкой делать.Катерина моя баба домовитая,не то что я-в миг придумала.Говорит,дескать Поликарп,а давай эту девчонку нашим городским "дикарям" показывать за валюту.Есть же вон цирки уродов всякие а эта крылатая чем хуже? Ну и стали...показывать.Сначала народ валом валил на диковинку глянуть а потом отмахиваться стали-типа а не шли бы вы Кузьмихины с ангелом своим,у всех в печенках сидите уже.Катря моя за эти месяцы впервые вкус больших денег ощутила-холодильник купила новый,телевизор плазменный во всю стену-не хотелось ей доход терять.Подумала-подумала и говорит,дескать девчонка-то все равно блаженная она и не понимает день или ночь,тепло или холодно,все ей одно.Давай мы с тобой Карпуша бордель откроем.Типа секс с ангелом-экзотика же.Ну и открыли.Снова к нам очередь выстроилась,деньги рекой потекли,Катря довольная ходит а меня все тянет и тянет за душу что-то темное,страшное...пить еще больше стал и девку ту крылатую бывало ни раз под мухой от досады самому непонятной колотил а тут...вообщем пришел как обычно пьяный,глянул как она на своей кровати в угол забивается и решил-а,была не была,попробую-ка и я экзотики местной.Только подошел,по груди погладил как девка криком изошлась,вырываться стала.Ну тюкнул я ее немного по голове что бы не визжала и значит свои естественные мужские потребности справил да и вырубился.Проснулся утром ,голова болит в глазах темно-не сразу понял что случилось а когда осознал сам готов был дурниной завыть-умерла крылатая,видимо я вчера по пьяному-то делу силенок не рассчитал,да и много ли такой пигалице нужно...Катря подошла,последними словами меня обложила,дескать лишил семью постоянного дохода однако девки-то уже не вернуть,хоронить решили.На гроб ей тратиться не стали естественно,решили в мешковину да закопать.Только поднял я ее тело как прядь волос со щеки крылатой как соскользнет и я увидел...и все понял...там возле уха шрамик небольшой был.Когда Анфисе пять лет было она в салки с другими детьми играла да и упала неудачно.Понял все...и Катря поняла...она таблеток наглоталась и уснула.Мертвые они теперь и Катря моя и Анфиса.И я сейчас...вот только допишу все это и -к ним.Может хоть на том свете перед дочерью грех замолю.


Вариант от лица Анфисы.Кстати да,пожалуй от лица отца было более мрачно и я действительно просто накосячила там со стилем-от Анфисы мрачно не получилось вообще.

Я бежала по огромному зеленому полю широко раскинув руки.Волосы развивались за спиной,ветер казалось нашептывал в уши"Анфиса,Анфиса".Странное имя,правда? А если бы я выросла то меня звали бы еще более странно-Анфиса Поликарповна.Но только я никогда не вырасту потому что я-умерла.Странно это,когда видишь как над твоим мокрым телом склоняются люди,как рвет на себе от горя волосы мать и как отец с трудом оттаскивает ее от меня-от того что еще недавно было мною.
-Анфиса,Анфиса,-шепчет ветер,-а второй шанс хочешь Анфиса,а к своим вернутся хочешь? Я замираю.Бога-нет.Такого как мы себе представляли его там на земле.Нет усатого и грозного старика.Есть только ветер.Ветер который может говорить как человек.
-Да,хочу!-я отвечаю и зажмуриваюсь от собственной смелости.На самом деле отсюда нельзя вернуться.Да и наверное я уже привыкла к этому месту только вот....Понимаете,когда я умерла родители изменились.Отец стал запойным а мать перестала интересоваться чем-либо кроме денег.Может если бы я и вправду вернулась они опять стали бы счастливыми?
-Хочу!А можно?-я спрашиваю у ветра играющего моими волосами и смеюсь от нахлынувшего внезапно счастья-а вдруг разрешат,вдруг я снова стану живой.
-Анфиса,Анфиса-повторяет ветер мое имя-Ты вернешься только потеряешь голос что бы молчать обо всем что видела и будешь отличаться от других людей потому что побывала тут,иначе нельзя.Ты все еще хочешь Анфиса?
-Да!-что ж голос,разве это цена за право снова жить?

Я падаю в темноту.Темнота пахнет гнилой водой и человеческим страхом.Медленно открываю глаза и замираю.Прямо на против меня стоит мой отец.Я протягиваю к нему руки но он не узнает меня.Что ж
,я сама себя не узнаю.Когда я умерла мне шел десятый год а сейчас у меня тело молодой женщины и...крылья!Я поворачиваю голову что бы рассмотреть их и тут папочка неожиданно кидается на меня и хватает за волосы а затем то ли ведет,то ли тащит в сторону дома.Вот глупый,зачем же меня тащить я быстрее добежала бы туда сама...

Мама и Папа не узнали меня. Они постелили мне какой-то коврик в углу прихожей и приводят различных людей что бы те на меня посмотрели.Люди смотрят.Иногда смеются и фоткают.Один мальчик кинул в меня банановой кожурой.Потом стало даже еще хуже-мама стала приводить различных мужчин и они насиловали меня.Мамочка,как же ты могла,почему ты меня не узнала?Когда очередной из гостей наваливается на меня своей потной тушей я закрываю глаза и вспоминаю.Вот мой 7 день рождения.Папа берет меня на руки и подбрасывает вверх ровно 7 раз-по разику за каждый прожитый мною годик. Вот мой первый класс.Мама купила мне красиво-прекрасивое платье,белое,с фиолетовыми цветами.Я обнимаю ее а она покрывает мои щеки поцелуями и называет своей маленькой принцессой. Мам,Пап,когда вы так изменились?

Я опять умираю.Папа убивает меня.Сегодня он опять пришел домой пьяным и сначала бил меня А потом...потом он стал снимать штаны.Схватил меня за грудь.Я кричала и пыталась сказать ему что так нельзя,что это против всех законов божеских и человеческих но голоса не было-был только хрип и пока он сжимал мое горло что бы я замолчала я опять вспомнила какими сильными и добрыми были его руки раньше ,вспомнила как он катал меня,совсем крошку на плечах-а потом пришла тьма но не на долго. Я снова сидела в густой зеленой траве а ветер шептал"Анфиса,Анфиса".

Буду теперь ждать их тут.Я знаю что они были не очень хорошими людьми но я уже простила их-от всего сердца.Надеюсь что и ветер-бог тоже простит когда-нибудь.

Вопрос: Кавайно?(критику в комменты-))

1. Да!		5	(50%)
2. Нет!		5	(50%)
Всего:		10

---

Турнир: глава 4

[ZloYxp]

за арт для главы спасибо  Sander Molnar

глава 1 глава 2 глава 3 глава 4

Костюм гробовщика сидел на мне безупречно. Чёрная ткань была лёгкой, не грела лишний раз в отличие от ныне разорванной кофты. Капюшон заслонял лицо почти целиком. Мне удивительно шло. Особенно если держать в руках косу.
С чего бы это.
Ира дала «отгул» - оклематься.
Наученный вчерашней дуэлью, я решил всё-таки почитать выданную Гейтсом матчасть. Я надеялся, что каким-то образом это поможет мне научиться чему-то, что можно противопоставить энерго-шарам Расты. Наверное, стоило позвонить своему единственному рабу и заставить её научить меня. Но глаза ей лишний раз мозолить не хотелось – а ну как прибьёт ненароком. В процессе обучения.
А признаваться Смайлу, что до сих пор не умею, тоже что-то не хочется.
После пары листов ничего не изменилось. Я узнал, что впервые до используемой файтерами энергии додумались именно в России, тогда ещё в Союзе. Информации применения не нашлось, и её благополучно потеряли.
Какие-то разработки велись, но ничего особенного так и не наисследовали. Почему, если сейчас девушка двадцати лет спокойно разбрасывается фаерболами, до того же самого не додумался целый аппарат учёных, объяснять никто не собирался. Я рассудил, что если этой информации нет у Гейтса, то ни у кого не должно быть.
Ну не может же быть двух таких знатоков.

читать

Короче, предыстория магии полезных знаний мне не принесла. Занятными показались сведения о других, более или менее бывалых файтерах. Про Расту и Смайла, впрочем, ни слова. Уж не знаю, не успел Гейтс составить на них досье или просто не спешил распространять.
Также в теории нашлось объяснение действия элементарных способностей, таких, как усиление мышц, прочности тела – это было мне по большому счёту известно.
Инструкции по применению заклинаний не было.
Перебрав в голове теорию, я попробовал прикинуть пути создания энергетического шара. Куда там. Всё, что я знал об энергии – что она образует оболочку вокруг тела и подчиняется сознанию. Как именно подчиняется – загадка.
Дальше прозябать над чужими конспектами смысла не было. Слова на бумаге были пустыми. Вчерашний пример меня ничему не научил.
На следующей дуэли меня непременно размажут по асфальту ровным слоем. Отказывать в помощи знакомым больше нельзя.
- Привет, Злой! Хорошо, что ты позвонил. У меня сегодня дуэль с одним файтером средней руки. Если найдёшь время, сможешь посидеть в первом ряду и даже запачкаться в чьей-нибудь крови!
Смайл переливался всеми оттенками гордости. Как будто «файтер средней руки» в противниках был для него в высшей степени достижением.
Для меня это был если не пустой звук, то как минимум не слишком полный.
Зато Ира была просто в восторге. И даже настояла на том, чтобы меня доставить в первый ряд.
- Это здесь. У него особнячок неподалёку, предпочитает далеко от него не отходить. Лентяй тот ещё.
Ну если файтер средней руки может позволить себе особнячок за городом и не так уж часто из него выходить, то я тоже хочу быть файтером средней руки.
- Нет, деньги он берёт в основном не из турнира, - огорчила меня секундантка. - Ну знаешь, богатые родители, богатейшие друзья, тайные закрома, собственный бизнес – мало ли откуда можно взять деньги на ставки. Не всё же свою жизнь ставить.
И поставив свои деньги я могу не рисковать жизнью?
Нет, это я маленько размечтался. Но если делать инвестиции в самого себя, можно неплохо заработать.
Вот только деньги мне мёртвому зачем?
- Если так рассуждать, знаешь, ты не то, что на особнячок в черте города, на плащ свой не заработаешь!
Я уж хотел было поинтересоваться по поводу цены моего плаща. Однако появился Смайл, а с ним и оба его секунданта. Виновник торжества светился от радости. С момента нашей последней встречи он успел сменить жёлтую рубашку и строгие брюки на жёлтую кофту с чёрным капюшоном и джинсы. Гейтс и Марк не изменились. По правде говоря, его начальство было больше похоже на его охрану – оба в строгих костюмах и с серьёзными лицами. Оба выше него.
Но эта троица выглядела вменяемо рядом с гвоздём программы. С оглушительным рёвом к нам из леса вырулил мотоцикл. И не просто мотоцикл, а знаменитый «Харлей», блестящий и завораживающий. И два явно не просто человека на нём: высокий, в плаще, с тёмными волосами ниже лопаток и второй – пониже, со стрижкой значительно короче, безумно растрёпанный.
Первого звали Август. Второго – Шеша.
Четвёртый день я файтер, и четвёртый день я узнаю людей с самыми странными именами.
Это что, традиция такая?
Пока Ира вкратце разъясняла мне политику конфиденциальности и основы конспирации, остальные делали ставки. Череда астрономически больших чисел. Гейтс и Марк были уверены в своём бойце. От их соперников ставку делал Август. Значит, драться Смайлу предстояло с Шешей. Здесь можно было облегчённо вздохнуть – блондин выглядел менее опасным, хотя и зыркал безумными глазами туда-сюда. Я рассудил, что они со Смайлом примерно в одной весовой категории. Да и Марк не дурак – не станет рисковать здоровьем хорошего бойца.
Наконец, формальности были соблюдены. Бойцы вышли на поляну и встали друг напротив друга. Смайл, криво улыбаясь, вынул из сумки пару попрыгунчиков. Усмехнувшись, его противник поднял руку.
Рукав его плаща разорвался на предплечье, высвободив два изогнутых лезвия. Зафиксировавшись, вместе с небольшой платформой на руке они образовали что-то вроде короткого арбалета. Крик Августа «это же кашемир!» разнёсся по округе.
Понты дороже. Шеша уверенно наставил оружие на Смайла. Мгновение – и энергетическая сфера сорвалась с его арбалетика.
Странно это выглядело: Шеша прицеливался правой рукой, а левую ладонь просто прикладывал к арбалету. Сфера образовывалась и тут же срывалась вперёд.
Но я точно помню, что Раста создавала фаерболы одной рукой. Так зачем так изощряться?
- Шеша самоучка, - пояснила Ира. – Они с Августом самородки высшей пробы. Talented bastard. Прямо как ты, Злой.
С каких пор я стал талантливым, мне не объяснили (почему я бастард, я и сам, кажется, понимал).
Бойцы метались по поляне. От мячиков Смайла приходилось уворачиваться даже наблюдателям. Шеша бил просто очередями фаерболов. Врезаясь в землю, энергошары оставляли небольшие плеши выжженной травы. Дуэль стала состязанием в меткости и скорости.
Я всё высматривал – не нашёл ли себе Смайл хотя бы один новый приём, не хитрит ли где сильнее, чем в бою со мной. Мне было правда интересно, как он вырос за эти два дня. Но видимо, даже для файтера это слишком короткий срок. Всё та же беготня, те же мячики, те же подшучивания над противником.
А вот Шеша впечатлял. За его прыжками было трудно уследить. Он то бросался Смайлу под ноги, то ускользал от обстрела, то отскакивал от деревьев, на лету отстреливаясь, словно на руке у него был маленький бьющий очередью автомат. С бесконечными патронами и не требующий перезарядки.
В этот момент я понял, почему файтеры не используют огнестрельное оружие – их собственное, встроенное в тело, может быть гораздо круче.
Но при таких темпах потенциальная энергия Шеши должна быстро кончиться. Фаерболы же вроде её сильно расходуют.
Я припомнил бой с Растой. У неё фаерболы требовали перезарядки пару секунд и вроде разрывались после столкновения. У Шеши ни того ни другого я не наблюдал. Да что там – их фаерболы различались даже внешним видом: у Расты это было как будто большое сплетение нескольких молний. А у Шеши… Я даже разглядеть особо не успевал, разве что разница в размерах очевидна.
Смайл тем временем столкнулся с одним из шаров. Упал, тут же вскочил и увернулся от ещё пары. Его кофта чуть-чуть обуглилась, но даже не прожглась. Видимо, не так уж опасны были Шешины энергетические пассы. Рисковать и идти штурмом жёлто-чёрный файтер не стал. Но двигаться начал заметно меньше.
Уже и мне было ясно, что он проигрывает Шеше в скорости. А значит, упираться надо было на другой параметр. А это меткость.
В очередной раз уклонившись от очереди, Смайл резко выпрямился и вытянул обе руки вперёд. Взмах ладони – и сразу несколько жёлтых мячиков летит в Шешу. Ещё взмах – с другой стороны. Он точно так же дирижировал мячиками в дуэли со мной. Наверняка, крепко стоя на ногах, ему было проще управлять попрыгунчиками.
Это было даже в какой-то степени…логично.
Пару секунд Смайл не давал Шеше сделать ни единого выстрела. Потом тот приспособился к темпу и начал приближаться. Мячики не попадали по нему, но вдруг начали отбиваться о взрывы. Это взрывались шешины фаерболы.
Всё как тогда. Я тоже высчитал ритм ударов. Я тоже приспособился к темпу. Я тоже отбивал его мячики.
«Сейчас будет рывок!» - понял я.
И я не ошибся. Шеша зигзагом побежал на Смайла. Энергошары полились рекой. Тот лишь делал короткие шаги в стороны. Даже не отступал.
Наконец, Шеша вплотную подлетел к нему. В ход пошли лезвия арбалета. Но первый же взмах был остановлен. Смайл поймал руку противника. Он на это и рассчитывал.
И тут - я даже слышал, как Шеша усмехнулся. Бах – и Смайл отлетает в сторону. Выстрел в упор. Казалось бы, не страшно – фаерболы Шеши даже его одежду не прожигали.
Однако Смайл заорал во всё горло.
Шеша с улыбкой упёр руки в бока. На нём не было ни царапины в то время как плечо Смайла… Ну не было там плеча. Непонятно, на чём ещё держалась рука. Она фактически была отдельно от тела.
Меня начало тошнить. Остальные были только слегка в шоке.
И тут Смайл встал.
Вот в этот момент глаза округлились у всех.
Левую – здоровую – руку он протянул вперёд, снова поднимая в воздух мячики.
- Вот ты сволочь, - зарычал Шеша и снова бросился на противника.
Попытка вырвать победу из его рук только разозлила его. Опасно разозлила.
А удары мячей были ему уже как будто ни по чём. Он просто пёр напролом. Единственная работающая против Смайла тактика. Попрыгунчики, летящие в лоб, он отбивал взрывающимися фаерболами, энергошары то и дело просвистывали мимо Смайла. Как вдруг они стали такими мощными, я просто не понимал. А потом он просто бросился на Смайла с кулаками.
И вот тут с места сорвался уже Август. За ним и остальные побежали их разнимать. Неизвестно, что произошло бы иначе. Пожалуй, одним файтером стало бы меньше
Когда всё более-менее успокоилось - раны Смайла были перво-наперво перебинтованы, а Шешу отхлестали по щекам – секунданты вспомнили о ставках. Решено было, что несмотря на вмешательство Августа, выигрыш Шеши засчитывается. Как выяснилось, такой раб как Смайл ему особо не нужен, а вот такая милая сумка, пожалуй, пригодится. Тот был доволен и тем, что остался в живых. Он больше не улыбался так язвительно и не дурачился.
- Я потом объясню тебе, - вздохнул он. – А теперь мне надо домой и спать.
Он не расстраивался так, когда проиграл мне.
- Ты не отрывал ему конечности, - пожала плечами Ира.
Он ведь не сможет теперь участвовать в турнире.
- А вот не дождёшься, - усмехнулся Гейтс. – Он ещё оклемается. Этот парень куда крепче и сложнее, чем кажется.
Хотелось верить. А мстить - почему-то нет.

(следующая глава)

---

Туата де Дананн

[aarizona]

Анни идет на берег морской ночью, на закате Луны. Ей опять не спится.
Ей не пишется, не пьется чай с молоком, не рисуются красным на синем птицы.

Девушка долго смотрит, как огромный, багровый полумесяц уходит под воду,
Как туман течет от горизонта против всех известных законов природы,

Как сворачиваются полупрозрачные ледяные змеи у ее ног.
Анни закусывает губу и дрожит - словно в школе не выучила урок.

Пит отпивает вино, купленное у случайного торговца на местном рынке,
Смотрит с холма вниз, на девушку в белом у берега моря, бросает бутылку.

Ему кажется, что рядом с красавицей стоит воин в глухом доспехе.
Пит уверен, это именно тот, кто во снах вел в походы за золотом и мехом.

Зачарованно парень делает шаг с холма в призрачное море тумана,
Вот только Василий хватает его за воротник и шепчет на ухо пьяно:

"Петька, ты не иди! Ты берегись. Ты дай командиру сходить в разведку"
Вася тушит сигарету и разгрызает барбарисовую конфетку.

Он стоит над водой, наблюдает, как затягиваются дымкой звезды.
Слышит вой корабельной сирены. Слышит пение сиринов и алконостов.

Осторожно идет вперед, но спотыкается и кубарем летит вниз.
Ударяется головой о камень. Падает в ноги к героине своих вис.

Анни вздрагивает, нервно вспоминает обж и пытается помочь.
К берегу подходит странный корабль и поворачивается кормой.

Мальчик из Калининграда преклоняет колено перед своим королем.
Девочка Анни думает, что надо было сидеть дома и заниматься шитьем.

Дивный зеленоглазый сид приглашает королеву с пиратом подняться к нему.
Говорит - до рассвета. Что-то из этого снилось, что-то - сбылось наяву,

Вот только ни Ваську, ни Пита, ни Анни с корзинкой айвы и баклажан
Больше не видели. Только шепчутся по углам о стране Туата де Дананн.

1. сюжет заметен?
2. а почему не нравится? )

Вопрос: ?

1. +		7	(70%)
2. -		3	(30%)
Всего:		10

@темы: фэнтези, поэзия

---

От Jj

[J.Kann]

Как можно рассказать о том, чего не видел,
Лишь изредка, как маленький, мечтал,
Моя любовь опять прошла навылет,
Жаль слишком поздно это осознал.

Но вот, пока прошло еще не много лет,
И краски не успели потускнеть,
Я нарисую твой разительный портрет,
Чтоб вечерами на него смотреть.


Ты словно сказка, честно, я не вру.
Рассказ психоделического жанра.
Поэтому куда в тебе не посмотрю –
Все кажется мне дико или странно.

Тебя понять не каждого удел,
Ты – неоткрытая еще никем планета.
Мне вериться, я верно разглядел
В тебе поток прекраснейшего света.

Я помню в тебе каждую черту,
Смеющиеся губы, челку, щеки и глаза.
Рукою твердой пару линей проведу –
Я сожалею, что так много не сказал.

Ты воплощение великой канонады,
Наивной холодности, детской суеты.
В тебе так много лжи и много правды.
Оксюморон и антитеза ты.

Черты лица рукою обведу,
Поглажу нежно.. Будто бы живая!
Ты веселись, пока я тут в аду,
Пока все против воли вспоминаю.

В твой облик, словно в омут вовлечен,
Я знаю - память враг, не в этом дело.
Я все еще отчаянно влюблен,
Но ты моей любви не захотела.

И знаешь, я не то чтобы художник,
Я не умею рисовать и рисоваться,
Поэтому скажу без проволочек,
Ты та, с которой я не смог расстаться.

Вопрос: Стоит внимания публики?

1. Да		4	(66.67%)
2. Нет		2	(33.33%)
Всего:		6

@темы: поэзия

---

Дорожка в пустоту.

[Klounessa]

Да,это все было пережито мной. Но это в прошлом...надеюсь.

Эйфория.

.
Я чувствую как просыпается некая сущность внутри меня. Она пробуждается каждый раз, проходя путь по белой рыхлой дорожке, ведущей глубоко в подсознание. Я люблю эту сущность, я мечтаю стать ею.Удивительно, как я могу завидовать самой себе? Ведь это я, только изрядно приправленная порохом. Или уже не я? Мне хочется лишь одного- продлить эту встречу с моей сущностью, насладиться каждым мгновением наших порошковых свиданий. Может быть когда-нибудь мы воссоединимся навсегда. Может быть...

Возвращение в реальность.

Минуты, проведенные на «отходняках», словно бесконечность, словно тысячи нитей паутины , в которую ты попал и не можешь выбраться. Ты запутался. Мозг кричит «остановись», измученный организм просит покоя, а неугомонная душа продолжения. Ты продолжаешь, несмотря на бессильные стоны своего изнеможденного тела, ты окутываешь себя паутиной иллюзии счастья и абсолютной свободы. Пока вещество держит тебя, ты словно блуждаешь среди тоненьких шелковых нитей, которые переливаются на солнце. Но, когда наступает время отходняка, нежная паутина превращается в железные оковы. Твой разум одолевают полчища грустных мыслей, они осядают тяжелым грузом в твоем сердце. Ты хотел бы погрузиться в сон, но не в силах. Разговоры больше не кажутся такими увлекательными, а мир как будто с двойной силой приобретает серость и обыденность. Да, ты можешь продолжить свою гонку за иллюзорной радостью и удовлетворением. Всего пара дорог желанной пыли отделяют тебя от этого. Но выход ли это? Кто покажется тебе- где выход? И как обрести настоящий покой и умиротворение, не разлагаясь при этом в наркотической паутине?..

Мы снова вместе. Метро

.
Я путешествую по кишечнику метрополитена,исследую каждую его часть. Вокруг столько людей, их глаза кажутся мне блеклыми отражениями моей так называемой жизни. Они пусты. Пусты как и я. Сейчас каждая клетка моего тела жадно впитывает новую дозу, я совсем не испытываю былых тягостных последствий двухчасового сна. Спасибо порошку. Он- мое спасение и бремя. Музыка в наушниках въедается в мозг, я хочу двигаться в такт этой дьявольской пляске. Я танцую моей больной душой. Я соединяюсь с мелодией,мы становимся единым целым,это потрясающее трио- музыка, я и порошок. Мне так хорошо сейчас,но я так несчастна. Напротив меня сидит парень и пристально наблюдает за мной. У меня начинается паранойя, будто все люди в вагоне находятся под кайфом. Интересно, это такая тенденция или мое странное единичное умозаключение? Скоро выходить. Я бы могла ехать бесконечно, если бы меня не отпускало. О, бесконечный круг по внутренностям метрополитена- так заманчиво и утомительно. Да, все-таки утомительно, мне ведь хочется танцевать. И не только в собственном сознании. Но я скована общественными рамками и предрассудками. Поэтому просто «внутри себя я танцую».

Больно.

Мою голову словно сковало железным обручем. Я не могу пошевелиться. Кажется будто мне больно даже думать. В воспаленном мозгу родилась дилемма, и она не дает мне покоя: принять «транк» и отправиться в зыбкое тягучее путешествие, провалиться в сон, словно в болото. Или принять еще одну дозу и окончательно растерять остатки покоя, сна, аппетита и нормального состояния. Что же я делаю? Зачем я так издеваюсь над своим телом и душой? Сейчас мне тяжело, но, кажется, я сделала свой выбор,и это не «транк». И не порошок. Я просто перетерплю боль и подступающую тошноту, постараюсь поймать сонную волну и погружусь в объятия Морфея. А завтра меня снова ждет свернутая трубочкой купюра, поцарапанный диск со следами пыли и прошлого кайфа и две дорожки, ведущие в никуда. Когда-нибудь я встану на путь очищения и забуду обо всех своих пагубных пристрастиях, окунувшись в обыкновенный житейский быт. Я буду простым обывателем. А пока я уповаюсь своим разложением. И во всем этом ужасе даже нахожу нечто прекрасное.

Вопрос: Понравилось?

1. Да.		2	(40%)
2. Нет.		3	(60%)
Всего:		5

@темы: миниатюра, проза

---

Отчаянье

[AstroD]

Тихий снег летит над землёй,
Опускаясь неспешно кружит,
Но не холодно нам с тобой-
Сердце лаской,любовью горит.


Я смотрю на тебя с улыбкой,
Ты смеёшься над шуткой моей;
Ночь спустилась иссиней накидкой,
Но в душе нет рассвета ясней...


Нам казалось,что счастье вечно,
Что мгновенье тепла не пройдёт,
Жили только друг другом беспечно,
На беду не смотря вперёд...


Но судьба злая распорядилась,
Чтобы всё это кончилось вдруг.
Сердце в камень твоё превратилось,
Замыкая отчаянья круг.


Боль вонзалась,как сотни иголок
В беззащитную душу мою;
Путь к спасенью опасен и долог-
В лабиринт сей на входе стою.


Но нет сил с горем этим бороться,
Нет желанья за светом идти.
Закатилось за горизонт солнце-
Больше нежности мне не найти...

@темы: поэзия

---

Кислотный Дождь. Глава 1

[Мелифасент]

Аннотация: Огромный серый город однажды окрашивается алой кровью. Двенадцатилетняя Джинджер и ее младший брат становятся свидетелями его падения.
Предупреждение: смерть персонажей, насилие, секс с несовершеннолетними

Джинджер помнила все подробности.
Что-то просто не давало ей забыть.
Все эти сны, хотя большинство людей назвало бы их кошмарами.
Каждый раз, стоило ей заснуть, ей снился один и тот же день: 5 сентября.


23:26.
Джинджер это точно знала: она отсчитывала минуты после звонка, что подавался ровно в одиннадцать. Под боком, согревая, лежал братишка, его давно уже сморил сон, но девочка упорно не желала ложиться, пока не вернутся родители. Они сильно опаздывали каждый раз, возвращаясь с работы. Но сегодня их не было дольше обычного. Фабрика закрывалась в половину одиннадцатого, и до звонка всем необходимо было добраться до дома. После выходить на улицу строжайше запрещено: по ночам улицы мыли кислотой, чтобы уничтожить мусор, что копился в течение дня.

В прошлом веке все свалки планеты оказались заполнены до отказа, и в скором времени сами города стали превращаться в огромные кучи мусора. Правительство сначала пыталось выбрасывать отходы в космос, но вмешались имперские защитники природы, которые запретили им так поступать, под угрозой обратиться к вышестоящим правительственным чинам, а то и к самой Королеве. Наместник постарался избежать конфликтной ситуации, и был придуман другой способ: весь мусор растворять в кислоте.
То, что вся земля оказалась отравлена, и планета стала превращаться в пустыню, защитников природы ничуть не волновало. Зато космос был чист.
Более оптимального способа избавляться от мусора так и не нашли, а потом и не искали, когда открылось, что биосфере уже не суждено восстановиться. Улицы и дома продолжали поливать кислотой, разрабатывая программу переселения на другую планету.

Но для Джинджер это не имело никакого значения, она не ждала спасительного корабля, что увезет ее в лучший мир, она лишь терла глаза и внимательно вглядывалась в конец улицы, откуда должны были появиться родители с обедом.
Семья Джинджер принимала пищу один раз в день – они называли это обедом, - лепешка из муки и воды на каждого члена семьи и по маленькой жестяной баночке с дистиллированной водой с витаминами. Сегодня ни Джинджер, ни ее брат еще не ели, с завистью оглядываясь на соседей по комнате, которым повезло работать на стекольном заводе неподалеку, и они приходили домой раньше их родителей. В бедных районах в комнате, по стандарту, жило три семьи, независимо от их количества. В их комнате было, кроме семьи Джинджер, еще пять человек.
Все пространство было разделено на зоны, разделенные коробками с вещами, и каждый старался невзначай подвинусь «стену», чтобы получить себе несколько лишних сантиметров, которые были совсем не лишними. Под кривым потолком качалась от сквозняков тусклая лампочка, освещающая стены, покрашенные грязно-серой краской. Пол был когда-то таким же серым, но теперь покрылся слоем грязи и песка, который регулярно надувало ветром из окна, либо он приносился на ботинках.

- Ты, маленькая ***! Закрыла немедленно это *** окно! Мне надоело вытряхивать *** песок из своей постели! И если хоть капля *** дождя попадет в комнату, на улицу выкину, ***!
От крика мальчик проснулся, а его сестра поспешила выполнить приказ раздраженного и, видимо пьяного, соседа.
Чего в их мире было предостаточно, так это синтетического пойла, что почти задаром раздавали на каждом углу. Ходили слухи, что его делали из переработанного мусора. Готовить из отходов еду, никто не умел, иначе бы она стоила так же дешево, как алкоголь.

- Джи, уже утро? Я голоден, – малыш протянул к старшей сестре тощие руки.
Они взяла его ладошки в свои, но мальчик разочарованно вырвал их у сестры: он надеялся получить долгожданный обед, но Джинджер нечего ему было дать.
- Спи, мама с папой еще не вернулись. Я тебя разбужу к обеду. Обещаю.
Ее брат ничего не ответил, заторможено кивнул и снова впал в полудрему, свернувшись клубочком на тонком матрасе.

Джинджер не осмелилась открывать окно, и внимательно всматривалась в конец улицы сквозь мутное стекло специального состава, не плавящееся от кислоты.
Спустя ровно пять минут по стеклу застучал смертоносный дождь, и Джинджер поняла: мама с папой уже не придут.

***

Когда девочка проснулась утром, брат все еще спал рядом с ней. У соседней стены сидела женщина с маленьким ребенком, но больше никого в комнате не было.
Джи порылась в одной из коробок и вытащила темно-зеленую сумку на длинной ручке. Покидала в нее, не особо разбираясь, какой-то хлам из той же коробки и перекинула через плечо. За окном светало. Джинджер поднялась, и, немного пошатываясь, вышла на улицу.
Она шла по гладкой узкой улочке. С утра еще было чисто, но дождь смыл не только отходы жизнедеятельности и разный мусор, но и плакаты, рекламу, которые теперь надо было заново развешивать по городу.
Джинджер рассчитывала на эту работу, но едва не опоздала, большинство макулатуры уже раздали, но она успела выхватить стопку каких-то плакатов. Поставив закорючку в большой толстой тетради, она вышла на улицы чистого города.

Высокие дома из стали и стекла, казалось, упирались в серое небо, а верхние этажи терялись где-то в облаках. Все вокруг было серого цвета, и Джинджер казалось, что и сама она серая: что у нее серая кожа, волосы, глаза. Иногда ей казалось, что и душа у нее серая. Такая же, как небо в узких просветах между домами, которое можно было увидеть, задрав голову высоко вверх.

Стопка плакатов быстро закончилась и лишь только на последнем наклеенном листе бумаги Джинджер поняла, что на нем было изображено: это было солнце.
Большое пятно с нелепыми отростками, солнце было похоже на амебу, только ярко-желтого цвета. Девочка недоверчиво рассматривала плакат, после внезапной догадки и все остальное стало понято: вот эта зеленая масса, наверно, трава, а голубое над ней – это небо. Белые плевки на небе – это те же облака, только добрые, без кислоты. Единственное, что Джинджер узнала сразу, так это большую ракету посередине этого несуразного пейзажа. Джи не ходила в школу, но, даже не умея читать, она поняла, что хотели сказать авторы плаката – надежда на новый мир.

Получив за свою работу вознаграждение, Джинджер отправилась к стекольному заводу. Полученных денег не хватило бы даже на половину лепешки.
На улицах ей в основном встречались дети разного возраста и старики, так как взрослые все были на работе. Но и они встречались девочке: это были либо бездомные, ожидающие свою смерть, либо безработные, по той или иной причине шатающиеся по улицам.
На заводе работы для нее не нашлось, поэтому девочка отправилась на фабрику, где раньше работали ее мама с папой.

Фабрика по переработке отходов производила кислоту, которой мыли города. Такие фабрики приносили дополнительный ущерб окружающие среде и буквально разъедали все вокруг. Там мог пойти дождь даже днем. ФПО находилась за чертой города и поставляла кислоту в десятки близлежащих городов.
Там Джинджер отправили на минус второй этаж, где делали большие бочки, для транспортировки кислоты.

В половину одиннадцатого Джи отправилась домой, неся в сумке два обеда и даже немного денег, что остались после покупки. Она была довольна и даже немного улыбалась. Проходя мимо одного из пустующих сейчас складов, Джи услышала странное бормотание, стоны и, кажется, всхлипы. Она очень хотела пройти мимо, но ноги сами принесли ее к полуоткрытым дверям. Заглянула внутрь.
В помещении было темно, но где-то под потолком был источник света, освещавший маленький кусок пола. Плач доносился из противоположного угла. Джинджер к своему удивлению не чувствовала страха, поэтому все же решила узнать, что случилось. Осторожно и как можно тише ступая, девочка направилась к источнику звука, аккуратно избегая светлых мест, и готовая в любой момент убежать прочь.
Вскоре она смогла различить сидящий на полу человеческий силуэт: это была полностью обнаженная женщина, с грязными, спутанными волосами. Она плакала, спрятав лицо в ладонях.
Джинджер позабыла про осторожность подбежала к несчастной.
- С вами все в порядке?
Вблизи она сумела увидеть, что все тело было в синяках, а кое-где даже виднелась засохшая кровь. Ее сердце сжалось от жалости, и она осторожно прикоснулась к плечу женщины.
Та замерла, моментально перестав всхлипывать, и отняла руки от лица.
Джинджер в ужасе расширила глаза, глядя на свою мать.

***

Вафля проснулся ближе к полудню. Равнодушно отметив отсутствие сестры, он перевернулся на другой бок и уставился на женщину напротив. Она нигде не работала, так как сидела с грудным ребенком, круглые сутки не выходя из помещения.
- Вижу, ты проснулся. Открой окно, - мальчик не пошевелился.
Он был ужасно голоден и не мог ни о чем думать. Вафля смутно помнил, что когда-то мог еще испытывать эмоции: он радовался, печалился, злился. Но сейчас ему было все равно. Он расслабленно откинулся на спину и уставился в потолок.
Со стороны женщины раздался раздраженный вздох, потом шаги. Соседка, оставив младенца, пошла сама открывать окно.

Ей было безумно жаль этого ребенка, но тем не менее она не собиралась что-либо для него делать. У нее было о ком позаботиться.

Вафля пролежал, не меняя позы, весь день, и лишь после звонка, поднялся и осмотрел комнату: старая женщина со своей дочерью обедают, мужчина пил мутноватую жидкость, сидя рядом с женой, которая кормила грудью своего малыша. Джинджер не было.
Вафля попытался подняться на ноги, но не смог этого сделать, и как был, на четвереньках подполз к окну. Ему стало страшно, что сестра тоже не вернется. Сердце начало бешено колотиться, а дыхание срываться: любовь к сестре была сильнее голода.
Неосознанно он начал отсчитывать секунды, а потом и минуты с момента подачи звонка, всматриваясь в конец улицы.

- Закрыл окно, ***! – раздался пьяный рык с другого конца комнаты, но Вафля проигнорировал его.
Раздались тяжелые шаги за спиной, но мальчик уже сорвался с места и выбежал прочь из комнаты.

«Искать! Найти! Джинджер, где ты?» - бились в голове отчаянные мысли.
Он выскочил на улицу и задохнулся от воздуха. Над головой раздавался какой-то гул, ноги подкосились, и силы, так неожиданно появившиеся из ниоткуда, пропали. На глазах появилась пелена, которую Вафля никак не мог сморгнуть. Отчаянно протерев глаза, мальчик вернул себе четкость зрения и замер.
В конце улицы ему почудилось движение.
Вскочив на ноги, он ринулся туда, постоянно спотыкаясь и грозясь запутаться в собственных ногах. Через десяток метров он все же упал. Силы то появлялись, то покидали его вновь.
- Вафля!
Мальчик резко вскинул голову и радостно закричал:
- Джи!
Сестра поддерживала какого-то человека, обнимая его, или ее, за талию. Она грозно сдвинула брови и послала брата немедленно вернуться домой под крышу.
Вафля словно не слышал ее, он подбежал и обнял Джинджер.
- Скорее, не стой столбом, пойдемте в дом, - донеслись до него слова сестры.
И он, счастливый, что не остался один, помог Джи довести женщину, оказавшуюся их матерью, до комнаты и усадить на матрас.

Окно было уже закрыто, а соседи сидели каждый в своем углу. Все поглядывали на грязную, закутанную в серую простыню женщину, но никто не осмелился подойти и узнать, все и в порядке. Лишь испуганно смотрели.

Джинджер деловито усадила брата с одного края, вручив ему обед, а сама подсела к матери и, осторожно погладив по плечу, попыталась напоить ее водой. Женщина больше не плакала, только страшно смотрела в одну точку и не реагировала ни на какие вопросы.
Там, на складе, она позволила поднять себя и добровольно шла вслед за дочерью, но стоило отпустить ее, она останавливалась на одном месте. Джи подавила в себе слезы и панику, лишь заботливо погладила мать по волосам и, раздвинув баночкой губы, влила жидкость в рот. Женщина послушно все проглотила. Жевала кусочки еды, что дочь клала ей в рот, но ни на кого не смотрела и не отвечала на вопросы, что задавали ей обеспокоенные дети.
После обеда Вафля окончательно ожил и переполз к матери с другого бока. Так и не добившись от нее какой-либо реакции, брат с сестрой уложили ее на матрас и, обняв с обеих сторон, заснули.

***

Вся их комната проснулась от пронзительного крика.
Вафля скатился на пол и испуганно смотрел, как Джинджер пыталась справиться с их матерью, метающейся по матрасу. Она громко кричала, закатывая глаза, ее тело выгибало в страшных судорогах и руки, подобно огромным паукам, судорожно ощупывали поверхность матраса, пока не наткнулись на девочку. Женщина до боли вцепилась в плечи Джи, вряд ли осознавая что-либо, и та не выдержала и тоже закричала.

Ее сводил с ума этот мир, это серое небо, извергающее из себя ненавистный дождь, что барабанил в окна, эта комната, полная равнодушия, и эта женщина, посмевшая родить ее и подарить жизнь. Не выдержав напряжения, Джинджер сорвалась. Она могла проклинать себя сколько угодно раз, но ничего не могло изменить того, что она оставалась лишь маленькой девочкой, которая была не готова к тому, что приготовила для нее судьба.

От шума проснулся ребенок и сразу же присоединился к общему ору.
Лишь заслышав детский плачь, мать Вафли и Джи моментально замолкла и застыла, все еще сжимая в совсем не нежных объятьях свою дочь. Джинджер лишь немного притихла, но не перестала всхлипывать. Вафля трясущимися руками попытался освободить свою сестру, и это у него получилось: мама послушно разжала руки, спокойно повернулась на бок и снова заснула, как ни в чем не бывало. Мальчик обнял сестру:
- Мне страшно, - послышался тихий шепот, от которого Джинджер сразу успокоилась.
Она глубоко вдохнула.
Джи не может быть слабой, не имеет права. У нее есть цель в жизни. Есть путь, что она себе выбрала уже давно. Он прост, и поэтому очень сложен, почти неисполним, но этого достаточно, чтобы продолжать жить.
На выдохе Джинджер окончательно успокоилась и обняла брата в ответ.

С утра Вафля остался присматривать за матерью, а Джи ушла на работу. Она боялась возвращаться на фабрику, поэтому сразу отправилась за плакатами и, выполнив эту нехитрую работу, решила снова попытать счастья на стекольном заводе. Ей все же хотелось работать поближе к дому, в сложившейся ситуации это было обязательной потребностью.

Весь нижний этаж был полон людей, с трудом проложив себе путь к окошку администратора, Джинджер лишь услышала, что для нее работы нет.
Не скрывая разочарования, она уступила место тучной женщине и отошла к стене.

- Хей, малышка, ищешь работу?
К ней подошел молодой парень с растрепанными темными волосами. Он широко улыбался и смотрел на Джинджер веселым и открытым взглядом: ей казалось, что его окружает какое-то сияние, так сильно он выделялся из серой толпы.
Она была так очарована им, что не смогла промолвить не слова и только кивнула.
- Мне нужна помощница. Особенно такая смышленая как ты, - он подмигнул ей и направился к администратору, расталкивая всех на своем пути.
Джи проводила его восхищенным взглядом: если этот парень поможет ей с работой, она сделает все, чтобы отблагодарить его. А спаситель тем временем, горячо поспорив с работником завода, уже возвращался к ней с пачкой бумаг.
- Вот, я не знаю твоего имени, впишешь его сама сюда. Здесь подпишешь и после работы занесешь в отдел кадров, - он сунул стопку Джи в руки и, сияя, произнес: - Поздравляю с приемом на работу, малышка. Меня зовут Рима, я твой начальник. Тебе сколько лет-то?
- Двенадцать, - еле слышно пробормотала девочка. Рима каким-то образом ее услышал и пошел к лестнице, рассуждая, куда бы устроить ее работать, то и дело оборачиваясь, чтобы убедиться, что его юная помощница не отстает.

***

Рима оказался действительно веселым и легким человеком. Он был начальником целого отдела и не имел сильной нужды в деньгах. Он был сыт, хорошо одет и от него приятно пахло. Он окружил Джинджер непривычной для нее заботой: лично привел в отдел, где ей предстояло работать, и познакомил со всеми. Там работали одни лишь женщины и девочки-подростки: они сидели рядами за швейными машинками.

- Это же стекольный завод, - Джи удивленно оглядывалась по сторонам, а ее спутник засмеялся.
- Конечно. Эта ткань из стекла, - он выхватил из стопки прозрачный плащ и накинул его Джинджер на плечи. – Так как это стекольный завод, такую ткань можно произвести только у нас! Специальный состав: и сама не плавится под кислотой и защищается кожу от ожогов!
- Круто! – воскликнула девочка, ощупывая плащ. Он был очень гладким и плотным на ощупь. И так совпало, что он подошел Джи по размеру. Накинув на голову капюшон, она весело посмотрела на Риму и улыбнулась.

Глядя на него, ей очень хотелось улыбаться, казалось, что ей передается жизнерадостность ее начальника с каждым взглядом и касанием.

Он внимательно на нее посмотрел, на мгновение его лицо приняло серьезное выражение, но в следующий миг ее начальник вновь забавно скривил лицо, изображая задумчивость.
- А тебе идет. Дарю! Считай это подарком в честь твоего первого рабочего дня! Это пятое сентября войдет в историю!
Джинджер хотела поблагодарить, но Рима уже повернулся к ней спиной. Она не заметила его взгляда, а если бы заметила, то вряд ли бы придала этому какое-либо значение.

После того, как Джи посадили за швейную машинку и объяснили принцип работы, Рима больше не подходил к ней и даже не смотрел в ее сторону. Как она не старалась поймать его взгляд, он лишь стремительно пробегал между рядов, ни на кого не глядя.
Через некоторое время она оставила эти попытки и полностью погрузилась в работу. Плащ она сняла и спрятала в сумку.

В конце дня Джинджер вспомнила про бумаги, и это послужило отличным поводом вновь встретиться с Римой.

- Что же ты так тихо говоришь! Повтори еще раз, не стесняйся меня.
- Я писать не умею, - повторила Джи чуть громче.
- Совсем? – он удивленно на нее посмотрел, и от этого Джинджер смутилась.
Глядя на ее красное лицо, Рима сжалился и сказал:
- Давай помогу. Как тебя зовут?

После заполнения бумаг, Рима отправил ее домой, сказав, что сам все занесет, все равно ему в ту сторону. Джинджер же, купив обед на троих, побежала домой. Уже было без десяти одиннадцать, и ей не терпелось поскорее встретиться с братом и матерью.
Она весь день думала о них, гадая, как дела и не возникло ли у Вафли проблем.

В комнате все сидели на своих местах, но было ненормально тихо. Джи сразу бросилось в глаза то, что на матрасе лежала ее мать, раскинув руки и ноги. Она была без одежды, лишь с накинутой простыней, хотя девочка прекрасно помнила, что вчера вечером она надевала на нее штаны и кофту. А у окна, забившись в угол, сидел Вафля.
С дурным предчувствием Джинджер оглядела всех присутствующих: пожилая женщина с дочерью занимались своими делами, не обращая на нее внимания, а члены второй семьи, что делили с ними комнату, вели себя странно. Мужчина хлебал свою выпивку, глядя тяжело и равнодушно, а его жена с ребенком на руках косилась на нее испуганным взглядом.
Джи приблизилась к брату и, склонившись над ним, увидела огромный лиловый синяк, расползающийся по скуле. Брат был бледен и очень напуган.

- Кто это сделал? – Вафля увел взгляд в сторону.
Со стороны раздалось нервное хихиканье. Обернувшись, Джинджер увидела, как мать, неестественно вывернул шею, смотрит прямо на нее, безумно хихикая.
- Не знаааешь, шляешься где-то, поэтому не знаааешь, - сказала она внезапно чужим и низким голосом, противно тянув гласные.
Все в комнате замерли и с ужасом посмотрели на нее: выгнувшись дугой, она захрипела, все так же в упор глядя на свою дочь. По телу женщины прошла судорога, и простыня, которой она была накрыта, начала пропитываться кровью. Огромный алые пятна расцветали на грязной серой ткани, серый пол тоже начал окрашиваться в яркий цвет, а Джинджер, до этого мечтавшая раскрасить свою жизнь, дико захотела вернуть свое желание назад.

***

Что бы это ни было, Джинджер это не нравилось. В тишине раздавались лишь хрипы и хруст костей их матери. От ужаса никто в комнате не мог пошевелиться, лишь смотреть, как тело, теперь очень отдаленно напоминающее человеческое, вертится на матрасе. Размахивая ставшими через чур длинными руками, женщина разбрызгивала кровь вокруг себя, заляпывая ей пол, стены и даже потолок. На Джи с братом тоже попало.

Внезапно их мать замерла, кровь все еще сочилась из открытых ран, оставленных после трансформации. На руках добавилось несколько пальцев, как и на ногах, и они заканчивались когтями. Ее кожа потемнела и приобрела серый оттенок. Со скрежетом она вновь повернулась к своим детям, и тут Вафля не смог сдержать крика: рот женщины был широко открыт, зубы заострились, а из губ вырос дополнительный ряд острейших зубов, глаза сменили свой цвет на темно-зеленый и, казалось, горели в сумраке комнаты.

Крик Вафли вернул Джинджер власть над ее телом, и она, схватив брата в охапку, бросилась к выходу. За ее спиной раздался жуткий вой и крики их соседей. Не оборачиваясь, девочка выбежала на улицу. В небе что-то надсадно гудело, но гул не смог заглушить звуки раздираемой человеческой плоти и хруст костей, что доносились из их маленького барака. Джинджер отбежала еще дальше от дома, пока на нее не упала первая капля кислоты. Она вскрикнула от боли и уронила брата на землю. С удивлением она глядела, как одна единственная капля разъедает ее руку до мяса.

- Сестра! – и вновь, один единственный окрик Вафли вернул ей контроль над собой.
Она открыла сумку, что все еще болталась у нее на шее, и достала оттуда подаренный Римой плащ. Закутавшись в него, Вафля и Джи забились в нишу одного из домов. Дождь начинал идти все сильнее, поэтому бежать дальше они не могли.

Со стороны их дома раздался еще один вопль и страшное чудовище, когда-то бывшее их матерью, выскочило на улицу. С когтей стекала кровь, ею же был испачкан безобразный, перекосившийся рот существа. Едва завидев съежившихся детей неподалеку, она направилась к ним, с трудом перебирая кривыми ногами. Джи закрыла глаза брата ладошкой, но сама не могла заставить себя отвести взгляд от приближающейся смерти.
Капли кислоты явно причиняли страдания этому существу, но она продолжала приближаться к своим жертвам, пачкая улицу кровью их соседей.

Тут над их головами раздался отчетливый щелчок, и дождь превратился в настоящий ливень, целыми потоками обрушиваясь на чудовище. Она, издав отчаянный вопль, рухнула на колени, а струи кислоты пронизывали ее насквозь. Джинджер все смотрела, как их мать подняла свою руку, в тщетной попытке до них дотянуться, а ее плоть постепенно растворялась, не оставляя следов.

Вопрос: Быть, не быть и почему?

1. Быть		3	(60%)
2. Не быть		2	(40%)
Всего:		5

@темы: фэнтези, сериал, проза, ужасы, приключения, драма, фантастика, насилие

---

после разговора с Ло придумалось.

[Элхэ.]

Собственно,как я уже часто тут повторяла мои рассказы похожи на фотографии-они мгновенные,на них часто могут получиться красные глаза или будут видны чьи-то кривые ноги(да,моя орфография сильно хромает) и они,смею надеяться,отражают какой-то момент,настроение(не всегда хорошие) Ну и собственно-рассказ(или миниатюра).Придумала только сейчас поэтому никак не обозвала .



Она смотрела на девочку почти с отвращением,прислонившись к стенке и сжимая сигарету в тонких пальцах.
-Интересно,почему ты такая?Слабая,не умеющая дать отпор.-сигарета полетела на пол, смятая небрежным жестом.
Девочка подняла зареванное лицо и посмотрела в холодно-сощуренные,не знающие жалости янтарные глаза.
-Тебе не понять что это такое когда их много а ты одна...против всех.
Лейла дернула плечом,словно отгоняя от себя ее слова как назойливую муху.
-Там,в Альверсе я тоже была одна и меня все ненавидели но я боролась,девчонка,-Ее рука вздернула девочкин подбородок заставляя не отводить глаза от ее колдовского , словно проникающего в душу взгляда.
Девочка неловко отпрянула назад.Нелепая шестиклашка-аутсайдер со скотчем в волосах -милые одноклассники приклеили на уроке. Ей хотелось задеть Лейлу.Ударить словами так же больно как это сделала она сейчас,она-которую девочка знала так давно,которую считала единственным другом способным понимать ее.
-Никакого Альвереса не было.Никогда.-Лейла перестала сжимать подбородок девочки и усмехнулась.
-Что за чушь ты городишь,девчонка?Опять прячешь свою ничтожность за нелепыми словами?-Ее тело напряглось,зрачки расширились а в презрительной улыбке адресованной девочке явно промелькнула парочка отличных вампирских клыков могущих своей белизной сделать рекламу любой зубной пасте , рука привычно скользнула на бедро в поисках длинного кинжала с рунами на рукояти.
-Альвереса не было никогда.И тебя никогда не было тоже Лейла.Я тебя придумала потому что хотела что бы у меня была подруга.Сильная.Добрая.Которая всегда могла бы меня защитить.- девочка выкрикивала ей все это в лицо и отступала назад пока не уперлась спиной в стену.
Лейла неожиданно усмехнувшись убрала руку с бедра и отвернулась от девочки. Стараясь не завыть в голос девочка смотрела как ее тонкий силуэт удаляется по освещенному солнцем школьному коридору не слыша как две ее одноклассницы радостно смеются рядом
-Наше чмо совсем с катушек съехала,сама с собой разговаривает,вот неудачница.
-Ага Марин,и не говори.

Вопрос: + или -?И почему(в комменты)

1. -		1	(20%)
2. +		4	(80%)
Всего:		5

---

по мотивам одной онлайн игры

[Элхэ.]

Что-то пошло не так.В очередной раз.Она нервно поправила прическу и огляделась по сторонам.Прекрасный готический город.
Высокие шпили соборов,протыкающие небо.Что ж,как знать-возможно в этом мире она найдет то что ищет.То что искала всегда.
Девушка медленно поднялась с земли.Каждый раз попадая в новый мир она испытывала одно и тоже чувство-словно новорожденный ребенок,беззащитность,беспомощность.
Ее шатало от слабости.Подол длинного,белого платья зацепился за что-то пока она выбиралась из зарослей.Одинокая,потерянная,беспомощная и ненужная.Постояв секунду
она побрела по направлению к городу.Толпа людей.Наверное,это рыночная площадь.Девушка остановилась оглядываясь по сторонам и вглядываясь в лица.
Она все еще надеялась-найти.Хотя прошло уже более года и с каждым новым миром шансы падали.Каждый новый мир словно бы чуточку стирал прошлое и она понемногу забывала-забывала черты лицы,
цвет волос,рост той которую она искала.Только глаза,взгляд, помнились так же ясно как в дни их встреч.Чьи-то грубые руки схватили девушку и сдернули тонкую прозрачную ткань платья с плеча.
Знака,означающего в этом мире что она человек девушке как недавно попавшей сюда конечно не полагалось а потому...
-Оборотень!Оборотня поймал!-кричал радостно какой-то мужчина. Толпа окружила их. Девушка закрыла глаза. Все повторялось.Все и всегда повторялось и она уже знала что скоро умрет и опять пойдет искать дальше в других мирах.Искать ее.

В тюремной камере был холодный пол.Именно это печальное казалось бы обстоятельство помогло ей быстро придти в себя.
А может-даже не это а то что кто-то внимательно изучал ее.Кто-то по ту сторону решетки.Она открыла глаза и поморгала стараясь привыкнуть к полутьме.
-Завтра ты умрешь-голос невидимой собеседницы прозвучал тихо,он был лишен всяческих эмоций и казалось принадлежал не человеку а механизму.
-Тебе есть в чем покаяться оборотень?-повисла пауза.Тишина казалась живой,давящей.Она знала что может сказать что совсем не оборотень и пришла из другого мира но ей не поверят.Знала что может сейчас плакать и просить не убивать ее но и это тоже будет лишенно смысла потому что ее все равно убьют.Этому ее научил опыт других миров.
Поэтому она просто молчала прижавшись щекой к холодному полу.Человек по ту сторону решетки подождал немного ответа а затем она услышала звук удаляющихся шагов.Дура.Тысячу раз-дура,наивная и глупая надеявшаяся среди миллионов и тысяч миров найти одну.Она тихо застонала.

Утро.За ней пришли около 5 часов.Грубые мужские руки небрежно ободрали с нее остатки белого платья которое впрочем и так превратилось уже в лохмотья.Послышался смех и неприличные шутки.Кто-то обрезал ей волосы на голове.Кто-то грубо ударил кулаком по губам.Она не запоминала их лиц.Потом ее вывели на площадь вместе с другими,такими же «оборотнями» как она сама.Одна-почти старуха,с трясущимися руками и кажется уже потерявшая разум что-то шептала тихо,иногда вскрикивала и начинала метаться в руках мучителей. Второй была крепкая крупнокостная девушка из тех о которых говорят "кровь с молоком"-похоже в полной прострации,взгляд был не более осмысленным чем у тех коров которых она наверное когда-то пасла.Толпа бесновалась.
Небольшие,но острые камешки бросаемые людьми больно ранили кожу.
-Помолитесь-сказал голос распорядительницы всего этого безумия и она помолилась что бы весь этот ужас кончился скорее.А еще-что бы там,в новом мире она нашла бы ту которую искала.Она не открывала глаз когда ее привязывали к столбу со сложенным под босыми ногами хворостом.Ей просто не хотелось смотреть.Не открыла и тогда когда почувствовала как первые язычки пламени лижут ее ступни.
И лишь когда боль стала уже непереносимой и губы не могли удержать крика ее глаза широко распахнулись и она увидела.Женщина в костюме верховного инквизитора увидела тоже и потому-покачнулась нервно вцепившись рукой в плечо рядом стоящего охранника,не отрывая взгляда от глаз горящей девушки.
-Барса,ты мне как сестра,я найду тебя куда бы ты не делась,в какой бы мир ты не попала.
-Я знаю,Эфа.

Вопрос: Ня?

1. Кавай		5	(41.67%)
2. Ня(		7	(58.33%)
Всего:		12

---

Драконья скала

[Шенайя]

Аннотация: Матаби с детства слышал легенду: души погибших на Драконьей гряде драконы уносят в волшебную страну. А раз на этом свете жизнь не мила, может на том найдет свое счастье? Только дракон был на этот счет слегка другого мнения...

Узкие листья расцарапывали ладони, но больше уцепиться было не за что. Матаби упрямо карабкался по крутому склону, поросшему редкими островками жесткой травы. За спиной садилось солнце, подкрашивая все рыжим цветом. Взобравшись на небольшой уступ, юноша остановился и рассеянно поглядел на свои руки. Обычные, слегка загрубевшие от работы в поле, они были покрыты царапинами и мелкими кровоточащими порезами. Со вздохом он сделал следующий шаг. Скоро это будет не важно. Не важны мелкие ранки от колючего куста, за который он неосторожно схватился. Не важны поле и домашняя скотина. Даже Лиена и ее внезапное замужество... на глаза против воли навернулись слезы. Он зло стер их кулаком, который тут же защипало от соли. Осталось совсем чуть-чуть, и разбитое сердце обретет покой. И пусть живет, как ей вздумается, он не будет помехой. Она просила забыть ее? Хорошо, он забудет. А вместе с ней - всю прошлую жизнь.
Крутой склон закончился широкой площадкой, усыпанной темной каменной крошкой. Матаби прошелся по земле, нагретой солнцем, и остановился у отвесного края с южной стороны. Ветер тут же растрепал его и без того взъерошенные темные волосы. Теплый воздух поднимался в ясное небо, отчего Драконья гряда подернулась легкой рябью. То вздымаясь, то равняясь с долиной, горы тянулись с востока на запад так далеко, что и за несколько дней не достигнешь края. Они были довольно пологие, и мальчишкой, с друзьями, Матаби излазил окрестные склоны вдоль и поперек. Даже здесь побывал, но только раз: слишком крут был подъем, да еще легенда... Дед любил рассказывать, что души тех, кто бросится с этой скалы, подхватывали драконы и уносили в свою страну, где горюющая душа забывала все свои беды. Мог ли он тогда подумать, что когда-нибудь станет проверять?
- Ты будешь уже прыгать или нет? - раздался за спиной низкий сварливый голос.
Матаби резко развернулся, но никого не увидел.
- Я тебя уже полчаса жду, желудок от голода сводит. Прыгай давай, - голос был скрипучий, грубый, но столь объемный, что парню невольно представился состарившийся могучий воин.
- Кто здесь? - нерешительно спросил Матаби, продолжая оглядываться.
- Да какая разница? Главное, что здесь ты! Мой обед. Так что давай, прыгай, и покончим с этим.
- А если я не за этим сюда пришел?
- Врун несчастный. Сюда только за этим и приходят, - фыркнул незнакомец, и юноша заметил шевеление у насыпи черных камней. - Порыдать над своей горькой долей да сделать из себя отбивную. Или ты еще не нарыдался? Ну давай-давай, послушаю.
К изумленному юноше на коротких, широко расставленных лапах вышел ящер. Тупая морда ухмылялась, обнажив край острых зубов. Казалось, он был способен проглотить человека целиком. Серовато-черная чешуя сливалась с камнями, а на спине бугрился то ли сложенный пышный гребень, то ли просто складки кожи. Ящер неспешно сделал пару шагов, улегся на теплую землю и уставился на Матаби.
- Ну, чего молчишь? Дай угадаю, тебя бросила девушка? Невеста сбежала из-под венца? Или изменила тебе с другим, а ты застал на сеновале? Сжимал кулаки в гневе и слушал, как она стонет под твоим соперником...
- Прекрати! - не выдержал Матаби. Страх перед жуткой тварью отступил после нелепых слов. - Все совсем не так! Она никогда не опустится до такого!
- Да ладно тебе, парень, уж перед смертью открой глаза. Все они такие. Попользуют тебя и в расход, стоит только показать слабину. Стервы. Ты небось ей песни пел, цветы дарил, а она ведьма-ведьмой оказалась, да? Может, ты ее и на костер за такое отправил, а? Смотрел как горят прекрасные волосы, а теперь и жизнь не мила?
- Заткнись! - в гневе Матаби схватил камень и запустил в ящера. Тот неожиданно ловко отпрыгнул и брезгливо ощерился:
- Идиот.
Юноша зашарил в поисках еще одного булыжника, но не успел его поднять, как ящер прыгнул. Едва увернувшись от чудовищной пасти, Матаби кинулся прочь. Пусть он хотел сброситься со скалы, но умирать в когтях подобной бестии - это совсем не то же самое! Обратный путь загородил ящер, и парень рванул вверх по склону, в надежде, что короткие лапы помешают его преследователю. Он бежал со всех ног, иногда успевая подобрать очередной камень и кинуть за спину, прыгал по уступам, забирался все выше и выше, а чудовище не отставало. Каждое мгновение Матаби казалось, что вот-вот почва уйдет из под ног, очередной камень вывернется и скинет его вниз, прямо в пасть черного ящера. Но секунда шла за секундой, дышать становилось все труднее, и ноги наливались тяжестью, а он продолжал бежать, слыша за спиной оглушительный грохот камней, срываемых лапами зверя.
Погоня кончилась так же неожиданно, как и началась: Матаби вылетел на очередную площадку и понял, что бежать больше некуда. Над ним нависали отвесные скалы, никаких спусков кроме того, по которому приближался ящер, не было. Настоящая западня. Тяжело дыша, юноша развернулся в сторону ящера. Зверь не спеша переступал своими огромными лапами, обходя Матаби по кругу и не сводя тяжелого взгляда серых, со змеиным узким зрачком, глаз. Когда расстояние между ящером и юношей сократилось до рывка, юноша рванул к выходу из ловушки в отчаянной надежде проскочить. Раздался странный хлопок, и в следующее мгновение огромная лапа прижала его к земле.
- А теперь извинись.
- А? - парень осмелился открыть крепко зажмуренные глаза. Морда ящера была так близко, что он мог разглядеть каждую чешуйку, а выше распахнулись гигантские крылья.
- Точно идиот. Извинись, говорю, что камнем кинул.
- Извини? - с трудом выдавил Матаби.
- Сойдет, - и разом утратив интерес, зверь убрал лапу и отошел в сторону. Не веря в чудесное спасение, столь же абсурдное, как все в этом неправильном драконе, Матаби попытался подняться. Ребра болели, но как будто были целы. Потрясенный, все еще тяжело дыша, юноша сел и увидел, как крылатый ящер подошел к кучке камней, которые Матаби не заметил в попыхах. Поворочав там что-то лапой, дракон спросил:
- У тебя огоньку не найдется? Костер разжечь.
- Чтоб ты меня на нем же и зажарил? - невольно вырвалось у юноши.
- Пфе! - в обычно сварливом голосе появилось возмущение. - Больно надо. Мне сырое мясо больше нравится. Иди-иди сюда, разводи костер. Ночь холодная будет, мерзнуть не охота.
Матаби поднялся и оглянулся на спуск, но вновь беспомощно барахтаться под огромной тушей не хотелось. Поэтому он обреченно вздохнул и, не сводя с дракона настороженного взгляда, подошел ближе. Сложив кожистые крылья, тот преспокойно лежал на длинной каменной плите. На ней же были сухие дрова, кем-то заранее приготовленные. Юноша вспомнил погоню и понял, что дракон с самого начала гнал его именно сюда. Обреченно вздохнув, Матаби сложил дрова в костер и зажег, правда только с пятой попытки.
- А разве драконы не дышат огнем? - спросил он, наблюдая, как ящер блаженно жмурится от тепла костра.
- Можешь считать меня неправильным драконом. Давай уж, рассказывай, кто она? - дракон открыл глаза, красные от бликов костра, и парень невольно поежился. - Ну та, из-за которой ты сюда приперся.
- Не буду.
- Да ладно, ладно, я просто послушаю. Так какая она?
Матаби подвинул полено, чтобы лучше прогорело и хмуро проронил:
- Красивая...
- Удивил, - фыркнул дракон. - А подробнее?
- Что ты пристал? - юноша вскочил и сжал кулаки. Слушать, как дракон опять оскорбляет любимую Лиэлу он был не намерен, и пусть убивает, если угодно. - Что тебе вообще от меня надо? Кто ты такой, в конце концов?
- А глаза тебя уже подводят? Дракон я. Тот самый, что должен провожать самоубийц в последний путь. В свой желудок, - налет спокойствия, появившийся на драконе после розжига костра, мгновенно слетел. - Ну и чего ты морщишься? Как будто быть растащенным по косточкам всякими воронами-лисицами намного приятнее и благороднее.
Парень вспыхнул:
- Ты отвратителен.
- Поэтому я и хотел поговорить не о себе ужасном, а о твоей прекрасной возлюбленной. Теперь ты согласишься, что это куда более приятная тема для разговора?
- Слушать твои гадости? Чего уж приятнее!
- Сядь! - рявкнул дракон, да так, что у Матаби подломились колени, а вся смелость вновь куда-то улетучилась. И уже тише добавил, вновь вернувшись к снисходительно-мирному тону: - А теперь рассказывай. А я послушаю.
Некоторое время Матаби молчал, бросая злобные взгляды на дракона. Тот терпеливо ждал.
- Ее отец держит лавку в нашей деревне, - нехотя начал юноша. - Она и правда красивая, можешь язвить сколько хочешь. И не только я так думаю, все так считают: и кто в деревне живет, и приезжие. Её волосы как черный шелк, губы нежные, цвета утренней зари, а глаза... хотя куда тебе понять.
- Вот уж точно. Небось зазнается страшно? Внимания на тебя не обращала?
- А вот и нет! - Матаби гордо вскинул голову. - Еще как обращала. Среди всех выделяла, с одним мной миловалась.
- Так какого рожна тебе еще надо?
- За другого она выходит, - сник парень. Опять нахлынула горечь, отступившая было перед смертельной опасностью. - Я ее сам замуж звать хотел! Только денег бы подкопил, а она... Не дождалась. За богатого выходит. А мне, мне! Кому в любви до гроба клялась - говорит, что не хочет больше знаться, не нужен стал. Забудь, говорит, меня, не ищи. А как мне ее забыть? Смейся сколько хочешь, а не могу! Все мысли только о ней, только с ней будущее свое видел. А без нее нет у меня будущего, и жизнь мне не нужна...
- Дурачье зеленое, - снисходительно фыркнул дракон. Выговорившись, парень ничего на это не ответил, решив не нарываться на очередную порцию оскорблений. - Наговорят друг другу, а потом ходят и страдают. Вот ты ей что тогда ответил? Небось гору гадостей наговорил?
- Ну возмутился, конечно. А как я должен был поступить? Она же предала меня! - не выдержал Матаби.
- Ага-ага. А девушка с твоего возмущения на Драконью скалу приходила.
- На Драконью скалу? - похолодел юноша. - Неужели она хотела броситься? Я же видел ее сегодня! Ты врешь...
- Ха! Больно надо! Прибежала вся зареваная, но красивая, да, - голос дракона преисполнял сарказм. - Черный волос, синий взгляд - все, как ты говоришь. И лепетала все в точь-в-точь как ты. Что жизнь не мила и не нужна без любимого.
- Но ведь это же она за другого выходит, не я!
- Совсем скудоумный, - жалостливо проронил дракон. - Ты бы хоть узнал подробнее, что да как. Не по своей воле она идет, родители отдают. А тебя погрозились убить, если ты мешать будешь. Вот она тебя и защищала. По-своему.
- Не может быть! Как я мог?! - Матаби схватился за голову. - Наговорил ей такого.
- Во-во, - ухмыльнулся дракон. - И я о том же. Совсем вы, люди, от любви рассудок теряете.
- Но подожди! Получается, ты ее от смерти спас? Она хотела броситься и не бросилась?
- Да ладно, - снисходительно протянул дракон, лениво махнув хвостом. - Горные козлы все равно вкуснее. А вы, человеки, только и годитесь что развлекать меня своей глупостью.
Дрова прогорели и тихо алели в опустившейся ночи. Ошарашенный, который раз за этот вечер, Матаби обдумывал услышанное, а дракон, закрыв глаза и опустив голову, будто бы задремал.
- Мы убежим! - воскликнул юноша.
- А? - дракон лениво поднял голову.
- Я поговорю с Лиэлой, и мы убежим! Если она меня любит - ничто не сможет нам помешать! - парень вскочил, готовый сейчас же нестись к своей любимой. Но путь ему преградил драконий хвост.
- Идиот. Сядь! - дракон еще раз хлопнул хвостом по земле. - Сядь, я сказал. Куда ты сейчас попрешься? Ты ж вроде передумал кончать жизнь самоубийством.
Матаби смутился. В темноте и правда было легко сорваться и сломать себе шею.
- Ложись спать. А утром побежишь... к своей Лиэле.

Проснулся Матаби от холода. На востоке как раз занималась заря, и одежда вся промокла от росы. Юноша сонно огляделся и встретился с немигающим взглядом дракона.
- Проснулся? Вот и проваливай.
Парень вскочил. Не верилось, что он до сих пор жив. Спать в присутствии черной бестии он совсем не собирался, наоборот, думал бдеть всю ночь или удрать, улучив момент. Но, видимо, сон незаметно сморил его.
Зубы стучали от холода, и Матаби принялся прыгать, пытаясь согреться.
- Ну что ты скачешь точно горный козел? Дуй отсюда, по дороге разогреешься.
Голос ящера был еще сварливее, чем вчера. Парень растерянно посмотрел на неправильного дракона, обуреваемый противоречивыми чувствами. Страшный зверь по-прежнему пугал его и вызывал отвращение своими словами, но радостные новости о любимой перекрывали все. За это можно было многое простить, и Матаби улыбнулся:
- Хорошо-хорошо. Спасибо, что не съел ночью.
- У меня от тебя несварение было бы, - буркнул дракон.
Окрыленный счастьем, Матаби направился к тропе, но остановился, не сделав и трех шагов.
- Ну что еще?
Юноша смущенно замялся:
- Так это не правда, что покончивших с собой отсюда драконы уносят в прекрасную страну?
- И как ты догадался? Убить Надда мало за такую легенду.
- Надд?! Это же мой дед!
- То-то смотрю, ты хоть и дурак, но дурак знакомый. Все, вали отсюда. Еще раз заявишься - точно съем. Сырым. Заживо.
И дракон плотоядно щелкнул челюстями.
- Бывай! - уже ступив на тропу, Матаби поднял руку и помахал на прощание.

Дед Надд сидел на лавке во дворе и смотрел на просыпавшуюся деревню. Пастух уже выгнал общее стадо на поле, то тут, то там голосили петухи, где-то переговаривались люди. А старый дед сидел и грелся в лучах солнца, которое с каждой минутой становилось немного теплее.
По дороге со стороны гор шел юноша. Надд подслеповато щурился, но лишь когда тот подошел ближе, узнал своего внука. Его короткие темные волосы растрепались, а одежда была местами порвана и сильно измарана.
- Матаби, ты откуда это?
Парень ничего не ответил и молча забежал в дом. Спустя минуту он появился вновь, уже переодетый. Посмотрев на улыбающегося деда, Матаби помялся, а потом вдруг выпалил:
- Дед, а откуда пошла легенда про Драконью скалу?
Старик лукаво сощурился:
- А ты чего это спрашиваешь?
- Тебе дракон привет передавал.
- Драко-он? - протянул Надд удивленно. - Уж не Буркан ли? Ты что же это, к Драконьей гряде ходил?
- Черный такой. Он сказал у тебя про легенду спросить, - увильнул от прямого ответа Матаби.
- Значит Буркан. Жив, паршивец. Ну садись, расскажу.
- Ты мне коротко скажи, - юноша буквально подпрыгивал на месте от нетерпения.
- Ну коль коротко, то я ее и выдумал, после того как Буркана встретил. Чтобы ежели беда какая - к нему шли. И ему не скучно, и человек авось живой останется.
Матаби верно хотел что-то спросить, но лишь махнул рукой и быстрым шагом пошел прочь от дома, бросив напоследок:
- Спасибо, дед!
- Что ж за беда привела тебя к Буркану, а? - крикнул вдогонку Надд. - Уж не то ли, что Лиэлу твою замуж отдают?
- Не отдам! Теперь - ни за что не отдам!
Порывистость внука развеселила Надда, и он, весело щурясь, смотрел вслед Матаби. Буркан... Черный одинокий дракон, живущий в горах. Изгнанный стаей, побитый, с рваными крыльями - таким его встретил Надд. Давно старик не вспоминал о драконе, а тот, поди ты, спас еще одну горячую голову. Надд посмотрел на горы и улыбнулся так, как умеют только старики, вспоминая о своем прошлом. Много лет назад у него была совсем другая семья. Но молодую жену, которую он любил без памяти, и первенца-сына забрал мор. С горя вдовец забрался на скалу, и не было бы ни новой семьи, ни Матаби, если бы не наткнулся там на едва живого, но жутко злого дракона. Такого мата, как от Буркана, Надд больше никогда не слышал. А потом, когда дракону надоели попытки пришибить несносного человека, а Надду - уворачиваться, когда оба вдоволь наругались, они разговорились, и каждый поведал свое горе. И несколько дней просидели на скале, друг друга то подстрекая, то отговаривая. Надд вновь улыбнулся, вспоминая свое возвращение в деревню и вновь проснувшееся желание жить. Никому он до сих пор не рассказывал о произошедшем. Только начала с тех пор ходить по окрестностям легенда про драконью гряду, спасая горячие головы.

Вопрос: Понравилось?

1. Да		9	(64.29%)
2. Нет		5	(35.71%)
Всего:		14

@темы: фэнтези, сказка, проза, юмор, рассказ, драма

---

Балкон

[AnnyPepper]

И вот я стою на балконе, в чужом большом и вкусно пахнущем батнике, курю одну за одной. Не то чтобы мне слишком хотелось курить, просто погода хорошая. Холодно, октябрь. И пусть за окном уже май. Ветер в лицо, тишина на лицо. Ночь – такое неповторимое время, когда непременно хочется творить. Хочется стоять на чьем-то балконе и говорить, говорить, говорить. Там где-то друг другу прижимаются теплые тела, им хочется быть ближе, но ближе уже нельзя. Девочке больно. Они шепчут, сгорая под тяжелым одеялом. Люди шепчут тогда, когда их души находятся слишком близко. Наверное поэтому я не умею шептать. Это потому что не умею быть близко, да? Одеваю капюшон, пытаясь скрыться от чужих глаз, и неважно, что вокруг никого нет. Мысли имеют глаза? Если да, то я стараюсь скрыться именно от них. Вы когда-нибудь заглядывали в глаза прохожим? Эти ходячие куски мяса. Нет, у них все же вышло. Стали ближе. Не больно уже, быстро. Переплетения рук, тела, меня нисколько не задело. Шепот горячий в ухо, тонкими пальцами по вискам. Знаешь, когда мы одновременно идем курить – мне хочется улыбаться. И кажется уже неважным то, что между нами 15 минут на такси, 30 минут на маршрутке, 1,5 часа шагом. Кажется, что мы рядом и я вот-вот коснусь тебя рукой. Мне даже хочется шептать. Слышишь этот звук? Звук влажных пальцев по колесу зажигалки? Как быстро они закончили. Ты стоишь прислонившись к обочине, глотая дозу за дозой презрение к окружающим, и не слышно больше той боли, в гландах, когда ты глотаешь. Ты еще ничего не сделал, но уже жалеешь. Ведь что бы ты не сделал в жизни, пусть это будет незначительно, очень важно, чтобы ты это сделал. В 22 года у Ганди было трое детей, у Моцарта 30 симфоний, а Бадди Холли был уже мертв. Помнишь ты хотел похитить ее сердце и спрятать где-то в себя в душе? Как же ты спрячешь, там же даже места нет. Можно мне остаться на твоем балконе? Она написала про тебя рассказ и нарисовала тебе картинку, а ты даже не посмотрел. Боже, да ты ведь даже не слушаешь ее. Неужели она не может стать для тебя важной хоть на один вечер?

Вопрос: понравилось?

1. да		4	(50%)
2. нет		4	(50%)
Всего:		8

@темы: миниатюра, проза

---

Вернувшийся воин

[Clavicula]

Я погребён был под телами,
Лежал у смерти на ковше,
И слышал как она зубами,
Вгрызалась и к моей душе.

И бредил я в том полумраке,
И помнил только о царе,
Как он повёл нас всех в атаке,
При алом солнце на заре.

Мы наступали с каждым шагом,
Ряды сжимались всё тесней,
В игре индийской, так ли шахом,
К владыке двигают ферзей?

Уж я не помню, знаю - точно,
Врага мы с флангов обошли,
И где стоял не слишком прочно,
В его защите брешь нашли.

И с двух сторон, поочерёдно,
Его мы рвали на куски.
Хоругви - гордые полотна,
Заключены уже в тиски…

Тогда попался в поединке,
Боец безумствующий мне,
В его очах сверкали льдинки,
Он был в божественной броне.

И сталь его моя не брала,
И выщербился мой клинок,
Он усмехался с-под забрала,
А я валился уже с ног…

Бой шёл, и духом я сражался,
Хоть стал и плотью недвижим,
И надо мною морок стлался,
Как над пожарищами – дым.

Я умирал и видел тени,
Моих товарищей, что шли
Куда-то в низ, во мглу ступеней
Из-под разверзшейся земли.

И я застыл между мирами,
Так далеко я не ступал,
Потусторонними ветрами,
Мне демон смерти – дух пронзал.

День угасал, преддверье ночи –
Вошло во властные права,
От лап до лакомства охочих,
Затрепетала вдруг трава.

А я, и ни живой, ни мёртвый,
Как зачарованный смотрел –
Вон там в доспехах распростёртый,
Погряз я в месиве из тел.

Но тут словами дивной песни,
Мир молвил сердцу моему:
«Твой бой не кончен, встань, воскресни!
Развей сгустившуюся тьму!»

Душа моя послушна зову,
Одела снова свой наряд,
Как будто я к родному крову,
Спустя года пришёл назад.

И вырвал я из мрака плечи,
Из цепких пальцев ледяных,
И прозвучали мои речи,
Для мира мёртвых и живых:

«Суров мой край, но я суровей,
И уст в мольбе не разомкну.
Мне не в первой, нахмурив брови,
Смотреть в эребову страну.

В запёкшейся на солнце крови,
Что стала бездны уж черней,
Не напою я больше нови
Земель – оставленных теней.

Лети же прочь, воронья стая,
Вам не достанутся глаза
Мои, что в пламени сгорая,
Не увлажнила боль – слеза.

А ты, презренное отродье,
Средь ночи рыскавший шакал –
Беги, чтоб жизнь твою в поводья,
Я – всадник гордый не взнуздал.

Довольно помышлять о тризне,
Меня забывшие друзья.
Я возвращаюсь к этой жизни,
Как блеск на острие копья!»

Вопрос: Понравилось?

1. Да		5	(55.56%)
2. Нет		4	(44.44%)
Всего:		9

@темы: поэзия

---

Не отпускай тепло.

[Кира Блювштейн]

Аннотация: Эротика без эротизма, чувства без слов. Иногда так случается, что встречаются люди, которые не должны были быть вместе.
И когда один это четко понимает, а второй руководствуется только своим звериным...Обоим становится трудно.

Примечание автора:
Текст содержит гомоэротические сцены. Читая дальше, Вы подтверждаете, что Вам уже исполнилось 18 лет.

-Как я стал таким? - Макс откинул со лба челку и выпустил изо рта струю сизого дыма, немного покашливая, видимо, из-за попытки усмехнуться.
Они второй час сидели на крыше двенадцатиэтажного дома и пили шампанское из горла.
-Я вообще-то шампанское не очень...-неожиданно признался Макс, разглядывая бутылку. - Ну ты же понимаешь, так было нужно...-нервно усмехнувшись он поставил ее, звякнув стеклом по бетону.
Наверху уже становилось холодно, ветер пронизывал тело до костей. Но уходить не хотелось. Хотелось закончить, договорить, расставить все точки над "ё" и спуститься вниз уже навсегда другими.
- Я всегда был со странностями...Во всяком случае, так обо мне говорили. И вообще придумывали не весть что.
Это обижало, задевало, портило настроение, но обычно ненадолго. Я быстро об этом забывал. Да и не связывал я никогда все эти шуточки и подколки с реальным положением вещей. Для меня между ними была такая пропасть,что я даже не задумался ни разу о такой странной осведомленности окружающих.
С девчонками у меня никогда не складывалось ни дружбы, ни романтических отношений, ни даже взаимных придирок - ничего с девчонками не получалось. У нас, конечно, была своя уличная компания. Она была огромной, там были и мальчики и девочки всех возрастов - и младше и много старше меня.
Все старались общаться поровну. И только я один, должно быть, всегда сторонился девчонок, старался играть в такие игры, в которых им не было места. Да и вряд ли я осознавал это. Просто мне всегда было веселее, интереснее с парнями.
Это все едва ли можно отнести к какому-то первому осознанию и прочей подобной херне...- Макс сплюнул вниз и замолчал, дожидаясь, пока его слюна долетит до низа. После он выпрямился, сел поудобнее, спрятал пальцы в рукава рубашки и взял ими холодную бутылку.
- Я вообще не знаю, когда конкретно это все случилось...Года в четыре...А может позже. Не помню. В школу я еще не ходил...Так вот, тогда наша дача еще была не достроена. Мама моя была еще жива. Она была общительной женщиной, поэтому очень быстро наладила контакт с нашими будущеми соседями. А у них тоже был сын, мой ровестник. Ночевали мы у них в доме и родители наши клали нас спать на веранде на тахте. Укладывали валетом, чтобы мы вмещались и накрывали одним одеялом. Мы сначала долго возились, смеялись, пихали друг друга ногами, щекотались, пока на нас не начинали кричать. После "последнего предупреждения", как говорила моя мама, мы затихали. Но конечно же не засыпали. Это наступало время тихих разговоров, шепотом. Говорили мы мало, родители за дверью еще не спали и все-все слышали, как нам думалось. Потому общались мы через прикосновения. Такие моменты, когда почти засыпаешь, но еще не спишь. Говорить уже лень. И лежишь так, очень удобно, чувствуешь тело другого человека, который лежит именно так, как тебе бы хотелось. И у него такое же сейчас состояние...В тот момент можно было делать все. Мы так играли. Сначала просто щупали друг друга через тонкую ткань трусов. Потом в темноте заглядывали, пытались рассмотреть. А потом под одеялом залезали друг другу в трусы на прямую.
Но это была просто детская игра, у кого такого не было.
Позже, уже в школе, классе в пятом, у меня появился друг. Мы держались ото всех особняком, гуляли вдвоем, ночевали друг у друга, сочиняли разные фантастические истории и рассказывали их друг другу так, будто все это произошло взаправду.
С ним мы делали все что угодно. Ночью, когда ложились спать. Родители пару раз заглядывали и, убедившись, что мы спим, больше нас не беспокоили. А нам только этого и надо было. Мы уже просекли эту систему и четко знали - нужно первые двадцать минут лежать тихо-тихо. И дышать как можно ровнее. И чтобы веки не дергались. Мы даже тренировались, тестировали друг друга.
И когда наступало время безнаказанности, когда за дверью начинала играть музыка, мы начинали целоваться. Сначала долго не могли решиться, спорили, кто первый. Придумывали различные конкурсы или что-то вроде того, где в наказание за невыполнение проштрафившийся должен был поцеловать другого.
Когда страх и смущенность перед поцелуем проходили, мы придумывали более сложные задачи, где наказанием был бы поцелуй в шею, например. И за каждый такой проигрыш все ниже и ниже. Все это было рассчитано на то, чтобы один в конце концов добрался поцелуем до того запретного места, находящегося за линией трусов. И каждый из нас одинаково хотел проиграть во всех этих конкурсах. А потом, когда доходило до дела мы зачем-то долго спорили, можно ли целовать через трусы, ведь в условиях ничего не сказано об этом, или все таки через трусы не считается. Это все было защитной реакцией от страха и смущения, от волнения и нервов. Хотя мы не думали, что делаем что-то не так. Что-то нехорошее и не правильное. Может только где-то глубоко внутри. Мы знали, что об этом никто никогда не узнает. Это был наш секрет от сверстников и взрослых. И даже от самих себя в дневное время. Днем мы вообще никогда не говорили о том, что происходило ночью. И с нетерпением ждали вечера. Доходило до психов и истерик, если родители вдруг не разрешали нам ночевать вместе. Мы уговаривали, пытались обманным путем остаться, придумывали кучу причин. Обычно срабатывало.
Но это все нельзя назвать первым разом. До секса у нас не доходило, - Макс вставил в рот сигарету и чиркнул зажигалкой. - Ну...то есть как...Мы сосали друг у друга, еще не понимая, что делаем и как это называется.
Это были такие яркие моменты чистого удовольствия. Волнение, сердцебиение, ладони потели, а перед глазами темнело и искрило.
По-настоящему первый раз у меня был лет в 16. Мы тогда слушали Кино, Алису, Наутилус и все в этом духе. Компания наша уменьшилась, нам требовалось определенное место для того чтобы сидеть, пить, играть на гитаре и горланить бессмертные песни. На гитаре я, кстати, так и не научился играть. Нет ни голоса, ни слуха. Хотя одно время очень хотелось. Хотелось стать рок-звездой, заявить о себе всему миру. Я тогда не думал, что заявить о себе получиться максимум родному Ростову, - Макс хохотнул и затушил сигарету, вдавливая бычок в кирпич, оставляя на нем черную полосу. Он был очарователен сам по себе. Особенно в полумраке весенней ночи. Но даже и днем при слепящем свете солнца, он был очарователен всегда.
И его провинциальное "гэ" только добавляло шарма. Кир задумывался об этом уже не первый раз. Но сейчас особенно серьезно. Ему нравились глубоко посаженные темные глаза Макса, нравились его тонкие губы, высокие скулы, нравилась даже его щель между передними верхними зубами - это придавало его образу настоящности, взаправдашности, реальности.
У Макса были длинные темные волосы, рвано подстриженные, создавая на голове беспорядок, подобный тому, с каким мы просыпаемся утром. Кир всегда счиал длинноволосых парней пидарасами. А Макс ко всему прочему еще и был парикмахером. Но при своих длинных волосах, при своей профессии Макс на пидараса не был похож. Кир бы никогда не подумал. Макс носил джинсы, рваные и потертые, растянутые футболки, кеды с грязными шнурками. А матом он ругался так, что покраснел бы даже сапожник.
-Это потому что папа у меня прапорщик, - отшучивался он.
Кир слушал его, разглядывал его мимику, его черты лица, его худые руки и острые колени, уже почти забыв, как они на этой крыше оказались.
- Местом для наших посиделок мы выбрали сквер около городской библиотеки. Там мы собирались, залезали с ногами на лавочки и напивались пивом, вином, портвейном и вообще всем подряд. Там я познакомился с парнем из Воркуты. Он с родителями приехал в гости к родственникам на месяц лета. Звали его, кажется, Миша.
Он был такой...Волосы были сальные, прямые. Немного длиннее стандарта, отчего на шее завивались наверх. Он прятал их под банданой. Джинсы были больше на размер, он их постоянно подтягивал. Он вообще был очень худой, этот Миша. И прятал свою худобу под безразмерным балахоном с изображением Кинчева.
Миша был веселый, общительный. Мы легко нашли общий язык. В чем нам несказанно помог портвейн, за которым Миша несколько раз бегал в ближайший ларек.
Летние ночи в Ростове жаркие, можно сидеть на улице сутками и не замечать время. Брат мой тогда служил в армии, отец часто пропадал со своими друзьями-сослуживцами. То есть дом пустовал, можно было смело прийти туда не одному и не бояться быть затуканым старшим поколением.
Напились мы в тот день...ооо...Страшно вспоминать. Народ понемногу начал рассеиваться, расползаться по домам и по кустам. А мы с Мишей остались как самые выносливые. Тогда-то я и позвал его к себе домой. Мол, все равно никого дома нет и идти одному не придется.
Я не знаю, как мы дошли и как мы поднялись по лестницу. Мы были практически вусмерть, шатались, едва не падали, язык заплетался так, что я сам не понимал, что я говорю. Было решено принять холодный душ, чтобы прийти в себя. Пьяный подросток в скользкой ванне - очень быстро это предложение превратилось во вполне ощутимый страх смерти. Поэтому мы решили, что будем мыть друг друга. Миша разделся до трусов и лег в ванну.
Вдохнул-выдохнул и скомандовал: "Давай!"
Я включил душ и начал поливать его ледяной водой. Он заверещал, попытался выбраться из ванной, уклониться от струи. А мне было весело, я хватал его за руки, заламывал, сажал на место, продолжая поливать. Ткань его трусов намокла, через нее просвечивался его довольно не маленький член и силуэт черных волос. Это не вызывало во мне зависть, у меня к тому времени тоже все было впорядке. Это вызывало интерес, сразу вспомнились наши игры с моим другом детства. Захотелось повторить, здесь и сейчас. Грани стерлись, я был слишком пьян, чтобы адекватно соображать и оценивать ситуацию.
И вдруг Миша схватил меня за руки и затащил в ванну к себе. Я скользнул по бортику бедрами, намочив джинсы и прижавшись спиной к его мокрой и холодной груди. Он выхватил у меня душ и начал поливть меня, прижимая к себе.
Вырыааться мне не хотелось, это был тот самый сигнал, которого я ждал, но правила игры обязывали для приличия попротестовать.
Я делал вид, что усиленно стараюсь вырваться, но я не достаточно силен, чтобы совладать с ним. Исходя из этого - обречен делать все, что он захочет.
Это была стандартная безупречная модель игры. Такм образом можно было выяснить, как далеко он способен зайти, чего он хочет на самом деле и хочет ли. Чтобы не попасть в просак. Хотя в любом случае, все это легко можно было обернуть в шутку.
Миша принял правила игры, он заломил мне руки и начал расстегивать мои джинсы. Я не сопротивлялся - в конце концов мы в душе, чтобы не мочить вещи и все в таком духе.
Освободив меня от джинсов, он встал на колени, все еще держа мои руки за спиной. Сильно заломив их наверх, о хруста в локте, он заставил меня встать на колени и сильно пригнуться. Я не видел того, что происходило сзади и это добавляло остроты ощущениям. Я старался не думать ни о чем, полностью отдавшись его воле, со страхом и трепетом ожидая от него дальнейших действий.
Он сделал воду потеплее, потому что от холодной воды мы уже вовсю дрожали и синели, после чего он начал гладить мою спину.
- Сейчас я тебя выебу, - сказал он показушно-суровым голосом, в котором все же прослеживались смешливые нотки.
-Ты меня?! Ха! Да ты никогда этого не сделаешь! - нарочно подыграл ему я, стараясь выдать с этой фразой все свое пренебрежение и возмущение. Хоть я и прекрасно знал, что еще как сможет - кто ему в этом помешает?
На это он ничего мне не ответил, но руки мои так и не отпустил. Я почувствовал возню сзади себя, его сопение, а затем услышал щелчок, с которым открывается флакон шампуня.
К моему горлу подступил ком. А потом...-Макс помотал головой и усмехнулся. - Ну, я думаю, что тебе понятно что было потом. Потом он стащил с меня трусы и вставил мне. Я помню, что он показался мне очень большим. Но больно мне не было. Во всяеком случае очень. Я замер в том положении и после того, как почувствовал его член в своей заднице вообще не смог пощевелиться. Меня всего сковало, я смотрел в одну точку, мысли в голове путались и носились одна за другой. А он толкался внутри меня словно отбойный молоток - грубо, сильно, часто. Его пальцы больно сжимали мои запястья, но мне на это было плевать. Я пытался осознать, что происходит. После того, как он кончил, он вытащил из меня свой член, быстро вылез из ванны, не вытираясь оделся и не прощаясь ушел. Такой был мой первый раз. И он мне не понравился...- Макс сделал еще один глоток шампанского и посмотрел в бутылку на лунный свет, чтобы определить, сколько там еще осталось.
-Но все равно меня тянуло к парням. Я знал, что так все вышло только потому что мы оба были неопытными и еще до конца не знали, чего мы хотим. Он тогда никому не рассказал о том, что между нами произошло. Никому не рассказал и уехал обратно в свою Воркуту. Больше мы не встречались. А я не скучал.
После окончания школы я не захотел идти в военное училище, куда старательно планировал запихнуть меня мой отец. Брат к тому моменту уже вернулся из армии, они на пару квасили целыми днями, рассказывая по сотому разу друг другу свои военные подвиги и боевые ранения. Отцу-то за все время службы только палец сломали, и то случайно, он сам был по большей степени виноват. Но рассказывал он и как его подстрелили в бок, показывая шрам, который получил, напоровшись на даче на торчащую из забора арматуру, и как его задело осколком по ноге, хотя на самом деле он просто оступился на пикнике на речке и упал на разбитую бутылку, которая распорола ему ногу. Брат мой такой же - рассказывал, как строил по стойке смирно всех солдат в армии, как заставлял их себе стирать, хотя я прекрасно знаю, как отец вмешивался и пытался договориться, чтобы Васю перестали гнобить и дали спокойно дослужить до дембеля.
Отношения у нас с ними не складывались. Мы были совершенно разными. Я никогда не умел врать, да и делать мне это было незачем. И взятки давать не умел. В общем, совсем не мужик, по представлению моего отца и брата.
И мое решение стать парикмахером вызвало бурю негативных эмоций. Это был грандиозный скандал. И закончился он тем, что мне пришлось уйти из дома. На тот момент я, можно сказать, встречался с одним парнем, который работал в ментовке. Молодой младший лейтенант, сероглазый, русый и вообще какой-то блеклый. Вова его звали. Вот к Вове жить я и ушел. Точнее не к Вове, мы вместе с ним переехали жить в квартиру к его бабушке, которая уехала в Таганрог к больному сыну, то бишь к Вовеному дяде.
- А с чего ты вообще решил...ну...пойти стричь? Это все таки больше женская профессия, разве нет? - впервые за долгое время Кир встрял в его монолог.
Макс внимательно посмотрел на него и снова сплюнул вниз.
- Да просто...Подруга моей мамы работала парикмахером. Я знал, что она не плохо зарабатывает и знал, что учиться мне не придется. Она обещала всему меня научить без всяких курсов. А без образования в нашем городе идти некуда совсем. Ну а то что я не пойду в институт было точно ясно - учился я плохо, не любил и не хотел, еле-еле сдал экзамены в школе. Вот я и пошел к ней. Чтобы не шляться без дела. Она поставила меня за кресло и очень быстро я стал работать самостоятельно. Сначала стриг всяких старичков и бабушек бсплатно, потом уже более сложные стрижки научился делать. И все пошло-поехало. У меня легко получалось, я быстро схватывал информацию. Да и деньги не плохие появились. Если бы не она, я бы наверное так и ничего не делал. Пил бы, получал постоянные зуботычины от ментов. Мы с Вовой так и познакомились, - Макс усмехнулся.- Рассказать?
Кир поспешно закивал. ему нравилось его слушать. Хотелось как можно больше о нем узнать. О том человеке, который первый за многие годы смог вытащить его из собственной раковины.
- Мы с друзьями ходили на футбол на наш стадион во дворце спорта. Там, как водится напились, слово за слово, сцепились с болельщиками противоположной команды... Ночь, крики, сигнальные огни, разбили стекло у машины. Жильцы ближайших домов вызвали милицию. Нас увезли всех в отделение и посадили в обезьянник.
Прямо напротив клетки с нами стоял стол и за этим столом сидел и перебирал бумажки Володя. Я был пьяный, бросался на прутья, похабно ржал, высовывал язык, выкрикивал всякие пошлости. Володя краснел, изредка поглядывал на меня.
И тогда я предложил ему отсосать. Жестом, разумеется. Чтобы не услышали ребята, с которыми меня загребли.
Ткнул языком в щеку и показал ему глазами, мол, давай я у тебя возьму и ты меня отпустишь.
Сначала Володя посинел, потом боледнел, потом пошел красными пятнами. Я думал, он там коньки отбросит, ей-богу.
А он оклемался, откашлялся, встал и открыл решетку. Вытащил меня и запер ее снова.
Схватив меня за руку, он с силой оттащил меня в кабинет, запер дверь на ключ. Я тогда жутко перепугался, так как не собирался ничего такого делать. Просто пошутил. Прикололся, так сказать.
Он тогда толкнул меня к стене и долго смотрел в глаза. Я не знал, куда деть руки, теребил рукава рубашки, переминался с ноги на ногу. А он жестко начал говорить:
-Зачем ты то делаешь? Ты такой молодой, а уже так опустился. Никогда никому такого не предлагай. Будь выше этого! - и что-то еще в этом духе. Я тогда совсем опешил, начал как-то глупо оправдываться.
А потом мы пили чай, разговаривали по душам. И домой ушли вместе. Он не стал составлять на меня протокол, вычеркнул просто из списков задержаных.
Макс тяжело вздохнул и снова помотал головой.
-Я его никогда не любил. Он мне даже не нравился. Мне просто было его жаль. И я потакал его чувствам к себе.
Все кончилось тогда, когда меня забрали в армию.
Я не пытался бегать от военкомата, не пытался укрыться и избежать службы. Я совершенно ровно к этому относился. не боялся, но и особого желания не испытывал. Отслужить должен каждый - ну раз должен, знчит пойду.
О армии рассказывать не буду ты и сам лучше меня знаешь, что это такое. Единственное что скажу - мне там не было плохо. Никто надо мной не издевался, никаких серьезных стычек у меня не было. Эти два года прошли для меня абсолютно обычным образом. Разве что я очень скучал по дому. Не по отцу, не по брату. Я просто хотел наконец попасть домой, спать в своей постели, сколько захочу, есть, что захочу. По свободе скучал.
Дома меня никто не ждал. Никаких невест, - Макс с усмешкой глянул на Кира, но тут же осекся. - Извини.
Кир только махнул в ответ рукой.
- Вернувшись из армии, я около полугода проболтался без дела. Старые друзья уже не были друзьями, так, скорее знакомыми. Володя переехал в Таганрог, а квартиру здесь продали. Я снова вернулся домой и какое-то время пытался наладить отношения в семье. Подыграть им, что ли. Теперь нам было что обсудить.
Но на долго меня не хватило. Я хотел сначала снимать квартиру в Ростове, но потом понял, что это глупо и решил подзаработать денег и уехать в Москву.
Тут больше возможностей, как мне казалось, больше людей.
Москва встретила меня с распростертыми обьятьями, - Макс хохотнул и потряс бутылку. - Да уж.
- А что случилось? - Кир приподнялся на руках, чтобы дать заднице отдохнуть и снова опустился на бетон.
- А то ты не знаешь! - Макс рассмеялся. - Не знаешь? Хааа...Ну слушай...-он закурил очередную сигарету и поджал под себя ногу.
-Я приехал в Москву всего с одной сумкой и клеткой с Кузей. Вы с ним уже знакомы.
Кир улыбнулся. Конечно, он был знаком с Кузей. Кузя был свиньей. Морской свиньей. Кир в живую их до этого никогда не видел и даже не знал, как они называются. Ну вот просто как-то не сталкивался с этим. А тут оно - пищит, скворчит, глазками-бусинками хлопает, не кусается, еду лапками держит - чудо чудесное. Заморское.
- Вещей я с собой почти не взял. Только деньги, документы, пару джинс и несколько футболок.
Денег я взял ровно столько, сколько нужно чтобы снять квартиру и пожить первое время.
И там же, на вокзале, ко мне пристали трое гостей с Юга. Носы орлиные, что говорят, почти не разобрать. Обступили меня, головами дергают, наступают.
Отвели меня с перона куда-то вниз, за вокзал. Там лежали какие-то трубы, гаражи стояли, гравий, воняло там будто кто-то сдох.
Там начали распрашивать, кто я, откуда, есть ли деньги, зачем приехал и прочее. Я пытался отмазаться, мол, денег нет, приехал к другу погостить, скоро уеду.
Они мне не поверили...-Макс зачесал волосы назад, но как-только он убрал руку, они снова вернулись в прежнее состояние.
-Начали вырывать сумку. Я пытался протестовать. Они начали меня бить. Били долго и больно. Звери, что с них взять.
Я изо всех сил старался не потерять сознание, но в итоге отключился.
Когда я пришел в себя, сумки, конечно же, рядом не было. Клетку с Кузей они не тронули. Я тут же проверил свой внутренний карман джинсовки - документы были на месте, ножницы тоже. Я специально положил футляр с ними во внутренний карман. Не знаю зачем. Просто положил. В нем у меня лежали какие-то деньги, копейки совсем. Около тысячи рублей.
Я поднялся, дошел до вокзала, там зашел в туалет, посмотрел на себя в зеркало - зрелище было то еще.
Умылся - это хоть как-то помогло мне не выглядеть чудовищем, и пошел пешком по улице, сам не зная куда. Начал заглядывать во все парикмахерские, спрашивать, не нужен ли им мастер. Многим был нужен, но никто не хотел оставить меня у них ночевать. Я то думал, переночую у них, заработаю денег, докуплю инструментов, накоплю на съем квартиры. Иначе никак, куда мне идти?
Я долго так ходил, пока в одном месте мне не повезло - у них предусматривалось проживание в общежитие рядом с работой. Туда я и устроился. Общежитие было платным, уже не помню сколько стоило. Рублей 300 за ночь.
За неделю я уже смог купить себе фен, расчески и прочее то, что было в моей сумке, которую увели на вокзале.
А через месяц где-то мне попалась клиентка, старушечка, которая собиралась сдавать квартиру, так как переезжала жить в Подмосковье в отдельный дом, который ей подарили внуки. Она разрешила заплатить ей сначала половину стоимости и я съехал из общежития и переехал сюда, - Макс ударил пяткой по дому, на крыше которого сидел.
- С тех пор и живу, - он снова закурил и посмотрел наверх, в темное, почти черное небо.
- Позже познакомился с Ромео, он тоже пришел ко мне стричься. Только уже сюда, я устроился поближе к дому.
Я совсем по-другому представлял себе жизнь в Москве. Я в гей-клубе-то был здесь всего один раз, - Макс снова хохотнул и откинулся наспину, на локти. - Не люблю я все это. Все эти тусовки. Собираться по признаку сексуальной ориентации - что это за блажь вообще? Я всегда был сторонником другого отдыха. Поэтому когда нас позвали поехать на дачу, я сразу же согласился. И на "Нашествие" потом поехал. Я люблю такие фестивали большие, под открытым небом, и Мару очень люблю. Но в этот раз все же я поехал туда в большей степени из-за тебя, - Макс посмотрел так, что Киру стало не по себе. Этот взгляд заставил отвести глаза, поежиться, засомневаться. Нет, он не доставлял дискомфорта. Он просто заставил почувствовать себя странно.
- Когда я впервые увидел тебя тогда, на даче...Я наверное сразу влюбился. Первый раз в жизни. Бывает такое...
Мне все еще говорили: "Макс, ты че? Не надо, Макс! Он не такой, нет, Макс, даже не смотри в его сторону", - Макс рассмеялся. - А поздно было уже не смотреть! И...я знал, что я найду с тобой общий язык.
Я знал, что мы сможем общаться. Мне было плевать на колкости Васи, Мити...В основном, конечно, налегал Митя.
И я знал, что тебе тоже плевать. Они же это просто так все говорили, со зла. На самом деле ничего плохого они не хотели. Я думаю.
Мы классно отдыхали в этот день. Да? Речка была такая ледяная...Жаль, ты не купался. Шашлыки, смородина. Я, наверное, у Димы там все кусты пообрывал!
И тогда, когда наступила ночь... Я знал, что тебе понравится. Я чувствовал, что ты хочешь. И чего ты хочешь. Я очень хотел доставить тебе удовольствие. Знаешь, так бывает...Когда на все наплевать, когда для тебя существует только один человек. Тогда я смотрел на тебя и понимал, что попал. Попал серьезно и надолго. И мне было все равно, что все говорили, будто это безнадежно, и что ты наверное меня убьешь.
Ты был пьян и не убил. Может быть поэтому, а может потому что тебе правда нравилось. Потому что тебе тоже хотелось. И потому что ты чувствовал тоже самое, что и я. Скажи, а? Чувствовал? - Макс посмотрел Киру прямо в глаза. Даже в темноте его взгляд чувствовался как никогда прямо, обжигающе, близко.
Кир опустил голову и покраснел. Хорошо, что темно, думал он.
Конечно, он чувствовал тоже самое. Иначе бы он никогда не подпустил его к себе. Он тоже сразу заметил этого веселого молодого человека с улыбкой карточного Джокера. Ему сразу понравилось то, как просто он общается. Сразу понравилось то, что в нем не было ни грамма понтов и фальши. Он был простым, таким же как он сам.
С ним было очень легко общаться, с ним было приятно находится рядом, чувствовать его тепло и энергию в сантиметре от себя.
Под вечер, когда они уже напились достаточно, когда все разошлись по комнатам, они остались сидеть на улице, на садовых качелях. Потом стащили с них матрас, разложили на траве, уселиь на него, пододвинув к себе ящик пива. Казалось, он за всю жизнь не сказал так много слов, как в тот день, как в ту ночь. Его, что называется прорвало. Хотелось поделиться с кем-то своими мыслями, переживаниями, не боясь показаться глупым, недалеким или смешным. И в моменты, когда Макс накрывал его руку своей рукой, когда касался своими пальцми его предплечья, внутренний голос кричал так, что срывался до хрипоты, оглушал на секунду, до звона в ушах.
И не остановится просил. Хотелось дольше, ближе, смелее. но самому сделать первый шаг казалось совершенно невозможным. И за это отдельное ему спасибо - он снова взял ситуацию в свои руки. С его молчаливого согласия.
Никто никогда еще его так не ласкал. Никто еще никогда не был к нему таким внимательным.
Он очень остро почувствовал это, запомнил, зарубил, записал.
Он с детства всегда был обделен лаской. И не потому что родителям не было до него дела, нет.
Мама у него была, да и есть - великая женщина, воспитавшая шестерых детей одна. Отца он не знал. Ни своего, ни отцов своих братьев и сестер.
Он был старшим, мужчиной, ему всегда приходилось брать на себя ответственность равную той, что брала на себя мать. Если не больше - все же мужчина.
Это с родительской стороны. В любви у него так же не очень складывалось. Он рос не казистым, толстоватым, круглым, неуклюжим подростком, который страшно комплексовал по поводу своей внешности, откуда и стал стеснительным и зажатым. Друзей у него было немного, но они были. а вот со слабым полом - ну ни в какую не клеилось. При виде девочки он тут же терял дар речи, проглатывал язык, замирал и не мог пошевелиться. Выглядел крайне глупым и неуверенным в себе. Поэтому когда его сверстники во всю уже гуляли с девочками, он занимался работой по дому и отчаянно злился на себя и на своих друзей.
Первая его любовь, надо сказать, все же случилась. А может то и не любовь была, но он наградил ее всеми свойствами положенными быть у любви. Звали ее Таня. Она жила на соседней улице, носила полупрозрачные голубые и зеленые платья и распускала по плечам свои золотисто-льняные волосы. Румяная, с алыми губами, живая, еще невинная, не знавшая мужчины, сразу понравилась Киру и он пошел напролом.
К слову, натиск не понадобился, Таня легко сдалась и поддалась на его уговоры. Отдалась ему сразу, на второй день знакомства. Ему самому казалось, пока он стягивал с нее своими большими и грубыми руками беленькие трусики, что слишком уж быстро все происходит, слишком просто.
А она тихо попискивала, постанывала и закусывала губу, будто девственница, раздвинув под ним ноги.
Так она стала его первой девушкой. Он страшно гордился этим обсоятельством. Гордо водил ее в кафе пить вино, выгуливал на набережной и кормил мороженым. И даже в ЗАГС ее повел. Так же гордо и влюбленно. Она радостно хлопала в ладоши, с нетерпением ждала, обнимала его за шею, планировала количество гостей.
Но Кира забрали в армию. Она клятвенно обещалась ждать и дождаться, ни с кем не встречаться, хранить ему верность и выйти таки за него замуж, когда он вернется.
А в арми служба, за ней Чечня. Письма приходили редко, хоть он ждал их всей душой и кривым почерком выводил на бумаге: "Пиши почаще, Танечка. Люблю, целую...".
Воевалось ему не страшно, все его мысли занимала пышногрудая девушка, которую он на последок оттрахал на годы вперед - всю ночь, часы подряд, во всех позах, и в щелочку, и в попку и даже ее алые губки не раз почувствовал на своем инструменте.
А потом ранение, больница, где ему отрезали левую ногу. Протез, по правде сказать, хороший сделали - герой все таки, не абы кто. Орден за храбрость прикололи на грудь, деньги за службу сунули в кассе и отправили домой, в Новгородскую область.
Мама долго плакала, обнимала его, говорила не переставая и снова плакала. Наготовила все, соседей позвала. Устроила праздник. Друзей его пригласила.
Только Танечка не пришла.
Напиваясь в слюни на речке с друзьями детства Кир узнал, что Танечка благополучно вышла замуж. Да и если бы не вышла - зачем он ей такой, инвалид? Только жизнь девчонке портить.
Где-то полгода, может больше, он беспробудно пил. Чтобы забыть ужасы войны, чтобы забыть ранение, чтобы забыть Таню, чтобы забыть ее и свои письма, планы. А когда стало легче, когда сердце почернело и засохло, он пить бросил.
Отдал матери оставшиеся от пьянки деньги, подлатал дом, созвонился с друзьями своими из Москвы, с которыми познакомился еще до армии на футболе и решил ехать в столицу. Жить, работать, счастье искать.
Взял немного денег у матери, собрал вещи, котрых было восем немного, и приехал в Москву. Там пожил сначала у одного друга, потом у другого. Третий, Паша, устроил его на работу, на склад. Считать коробки, в бумажках копаться, печати ставить. Никогда не хотел он такой работы, все думал - ОМОН или СОБР, но куда там, без ноги никуда не возьмут.
И начал работать. Девушек сторонился, замкнулся после войны, после предательства, после пьянства. Стал серьезным, немногословным, угрюмым. Тяжело было с ним общаться, почти не получалось. Но и сделать он с собой ничего не мог. Но в компании друзей находился с удовольствием, ездил с ними на отдых, на рыбалку. Вот и на дачу поехал, где познакомился с Максом.
Их там было восемь - он сам - спортивный, короткостриженый, молчаливый; Паша - лысый, крупный, накаченый, обеспеченый мужчина около тридцати лет; Вася - смуглый, подтянутый Казанова, жестокий, с красивыми глазами, резко агрессивно относящийся к кавказцам, азиатам, неграм, а так же к представителям нетрадиционной сексуальной ориентации; Митя - лучший друг Васи с самого детства, любитель выпить, похабалить, неумеющий держать язык за зубами, язвительный и озлобленный; Леша - яркий представитель офисного планктона с одной стороны и активный участник движения по избавлению России-матушки от всякого сброда вроде хачей и пидарасов с другой стороны; Дима - хозяин дачи, молодой красивый мальчик, вернувшийся в Россию из Германии, знающий семь языков, прележно учащийся на врача, познакомившийся с Лешей в интернете за долго до этого летнего отдыха на даче; Ромео - неудавшийся актёр-алкоголик, довольно скромный, голубоглазый, играющий на гитаре и поющий под свой же аккомпанимент и Макс, друг Ромео, приехавший за компанию на халявные шашлыки и салаты.
В такой большой компании Кир чувствовал себя не в своей тарелке. Громко играла музыка, постоянно стоял жуткий галдеж и гвалт, ребята играли в бадминтон, сражались на шампурах словно мушкетеры. В этот момент и стало ясно о агрессивной настроенности Мити по отношщению к Максу. Он несколько раз нарочно пытался попасть в него острием, даже не заботясь прикрыть этот жест вуалью шутки.
С Киром никто особенно не общался, внимания на него обращали редко. На речку со всеми он пошел за компанию, купаться он - понятное дело - не собирался.
И там, на речке, а берегу, к нему и подсел Макс. Подсел и начал разговаривать. Просто, непринужденно. Он терпеливо относился к односложным ответам Кира, которые можно было счесть за нежелание общаться, шутил, пытался раскрутить на беседу, вытягивал из него по слову и так за весь вечер и не отступился от своего.
И когда они остались одни, он можно сказать просто предложил ему себя. Просто предложил. Мол, бери, не бойся, делай что хочешь, пользуйся, наслаждайся.
Мягкими поцелуями он растопил его затвердевшие внутренности, осторожными прикосновениями он его успокоил и заставил перестать дрожать.
Уже долгое время у Кира не было женщины, не было секса, поэтому член встал железным, стальным колом. Внизу живота тянуло и ныло.
И когда он почувствовал на своем члене губы Макса, когда его язык коснулся его уздечки, в глазах потемнело.
Он с силой сжал его волосы на затылке и двинул бедрами вперед, вставляя ему в рот свой член до самого конца и обильно кончая ему в голотку.
В тот момент ему было плевать на его удобства, а Макса, казалось, и самого не очень это заботило. Казалось, что все в порядке вещей, что ему даже нравится это. Он продолжал его целовать и ласкать, пытался стянуть с него джинсы.
И Киру было все равно. Впервые за долгое время его не волновало то, что он о нем может подумать, когда увидит, что у него нет по колено левой ноги.
Он почему-то, откуда-то знал, что Макс не такой, что Макс поймет, что Макс примет его таким, что это не вызовет у него истерику, или страх, или тошноту.
-Только не пугайся... - прошептал он, двигая его ладонь по своему бедру ниже и ниже, пока тот не почувствовал эту зарубцевавшуюся пустоту.
Макс тогда ничего ему не ответил. Просто не остановился. продолжил любить его, сжигать, хотеть, ласкать. Сам разделся, сам нагнулся, отдал ему себя без остатка, до самого конца. И терпел до последнего его неумелось, его рывки, его жестокость и его не насытность. Кир ведь и правда не знал, каким ему нужно быть. Жестоким? Или наоборот нежным? И как рассудок сохранить при таком натиске ощущений и эмоций?
А потом они перебрались в маленький домик, в котором позже должна была быть баня, и уснули. Проснулись раньше всех. И Макс опять взял ситуацию в свои руки. Он не дал ему сделать вид, будто ничего не было.
Не дал заострить на этом внимание или почувствовать себя не ловко. Он вел себя совершенно спокойно, раскованно, будто не произошло ничего особенного, будто так все и должно было произойти. Сделал бутерброды, налил чаю, включил телевизор и забрался с ногами на кровать. Легко бросался в него фразами, заставляя их отбивать, легко заводил разговор. И становилось так хорошо, так приятно и тепло внутри. Киру нравилось быть с ним один на один. Он не хотел, чтобы просыпались остальные ребята, вмешивались, громко разговаривали. Чтобы они все разрушили.
Домой в Москву они уехали вместе. В Пашину машину все не поместились и они решили добираться своим ходом, на автобусе. Там выяснилось, что у них один вкус в музыке, когда они слушали плеер один на двоих.
Доехав до Москвы расставаться не хотелось, да и дел никаких не было. Поэтому когда Макс пригласил Кира в гости, тот с радостью согласился. Квартира была у него маленькая и находилась далеко на окраине. на первом этаже. Но у него в холодильнике стояли пиво и кастрюля с борщом, а на подоконнике - клетка с чудо-зверем, которого можно было покормить из рук. Это окончательно покорило сердце Кира.
Тогда он снова остался у него ночевать. И с этих дней начался их тайных роман, который они тщательно скрывали ото всех, оберегали от чужих рук и глаз.
Но в один погожий день все рухнуло.
Макс вернулся домой от врача со справкой. В справке было написано три буквы: ВИЧ. И рядом маленький плюсик.
Он знал, как и когда это случилось. Но он не хотел говорить об этом Киру. Ни за что. Никогда.
Но теперь. теперь сказать придется. Потому что... Потому что он подверг риску его здоровье, даже не подозревая о том, что болен. Он не хотел, видит Бог, не хотел чтобы так вышло.
И когда Кир пришел к нему в гости, в очередной раз, сидя за столом на кухне, Макс молча придвинул к нему листок.
Кир был весел, настроение было на высоте. Ему казалось, что он нашел то, что так долго искал, что он нашел того человека, с которым ему рядом приятно, искренне и хочется. И плевать на мнение окружающих - когда-нибудь они им об этом скажут, непременно скажут. И они поймут. Они ведь друзья. И что, что так радикально настроены, и что? Это ведь он, он все такой же, он все ще их друг. Он никак не изменился. Просто стал чуточку счастливие.
Сначала он не понял, что в справке этой написано. Долго вглядывался в буквы, пытался разобрать остальные предложения, небрежно написанные рукой врача, и снова возвращался к диагнозу, к буквам, к этому загадочному символу. Как в том анекдоте: "Ведь положительный - это же значит "всё хорошо"?" Перед глазами поплыло, когда до него начал доходить истинный смысл.
Сознание помутнилось, он сам не понял, почему тогда вскочил и начал кричать.
Почему из его рта вырывались такие ужасные и обидные слова, кто выталкивал их оттуда, кто поселил их в его голове. Но он говорил. Он говорил, что тот испортил ему жизнь, что верно про него говорил тогда Митя, верно, все верно, СПИД - проклятие пидарасов, черная метка, наказание за распущенность, за изаращение, что он его - правильного, здорового, нормально - заставил, совратил и специально заразил, что это насмешка над ним, что он ненавидит его и убьет. Нет, не убьет, потому что тот сам скоро сдохнет. Сгниет заживо в течении этого года.
И ушел. Хлопнул дверью и ушел.
Он вышел из подъезда и старался удалиться от подъезда как можно быстрее, скрыться за поворотом, сесть на автобус и навсегда забыть этот маршрут.
Макс не успел тогда сказать ему. Не успел сказать, что он не виноват. Что он любит его. Что он впервые за всю жизнь почувствовал себя живым, настоящим, нужным. Что его существование не бесцельно. Что жизнь, она нужна ему. Нужна ему только с ним вдвоем.
Не успел рассказать ему, как больно ему было, когда их грязные лапы закрывали ему рот, как противно во рту скапливалась собственная кровь, как натягивалась кожа на его голове, когда они сжимали его волосы, как хлестали по лицу едкие фразы ненависти. Какая чудовищная боль росла внутри его живота, его желудка, как разъедало будто кислотой его внутренние органы, как горело все внутри, как он отстирывал вручную пятна крови с простыней, размазывая сопли по лицу.
Он тогда не подумал, что может заболеть. Что ворвавшиеся в его квартиру парни могли быть заражены. Он думал, что они просто узнали, как-то узнали и решили его проучить. Проучить его за то, что он никогда не скрывал своей ориентации, но и не выпячивал ее, проучить за то, что он дышит с ними одним воздухом. И все. Он знал, что он законченный неудачник. Что он дважды ломал ногу за три месяца, а потом и обе руки, просто упав с велосипеда. Знал, что шпаргалку на экзамене нашли только у него, знал, что сотни людей приезжают в Москву жить и он оказался в числе тех единиц, кому не поздоровилось в свой первый день в столице. Просто карма, неудача за неудачей. Ничего страшного, заживет, поболит и перестанет, можно отряхнуться и идти дальше. Он не хотел говорить об этом Киру. Чтобы не вызвать у него отвращение, чтобы тот не бросил его, чтобы не рушить то, что они только что построили.
И если бы он не начал обновлять медицинскую книжку, он бы долго еще возможно не узнал, что...
Да и к лучшему это, что он узнал. Что он сказал.
Он сидел на полу в коридоре, а слезы сами текли по его щекам. Жизнь была сломана. разрушена. Он только нашел любовь, как тут же ее потерял.
Да и жить ему оставалось от силы пару лет, он смотрел по телевизору когда-то об этом сюжет. И фильмы смотрел тоже.
Не было смысла. Он так решил. Поэтому он встал, умылся, оделся и вышел из дома.
В ближайшем магазине, когда он отдавал двести рублей за "Советское Шампанское", он думал только об одном - чтобы пронесло, чтобы у него, у его любимого человека всё было хорошо. А он без сомнения его любил, что называется - да, любил.
Бывает же такое, убеждал он себя, что не которые не заболевают. Есть же такой шанс. Точно. Должен быть.
Он поднялся на крышу своего дома. Долго перебирал в голове сюжет своей смерти. Ведь лучше так, чем сгнить заживо? Конечно, лучше.
Таблеток дома не было, даже простого анальгина. Веревку тоже не зацепишь, не выдержит люстра, а больше не за что. Вены резать? Да как это вообще? Он не понимал, как можно умереть, порезав себе вены - ведь как-то выживают же люди, кода лишаются конечностей. Как тот парень, как его? Пошел в горы, застрял там случайно, руку зажало ему. Так он отрезал себе кисть руки. И несколько часов поом шел до ближайшего города, пока не нашел помощь. Несколько часов! Прям так и было написано в той газете. А это тебе не просто вены порезать. Это отрезать, совсем. И ведь по сути, то же самое. Несколько часов! Этот вариант совсем не подходил.
А вот с двенадцатого этажа посмотришь вниз - высоко, точно на смерть. Никак не выжить, нет. Шансов нет. Это же невооруженным глазом видно и ясно даже ребенку.
А шампанское - ну а как же без него? Новый Год обязательно с шампанским, свадьбы там всякие...Нельзя же отмечать такой момент, как завершение своего жизненного пути, пивом. Только шампанское. А из горла не от понтов. Из чего еще пить на крыше? Бокалов в квартире у него не было, не кружку же с собой тащить.
Прийдя на крышу, он подошел к самому краю и посмотрел вниз. В голове звучали строчки из песни, какой - он понять не мог. Не мог вспомнить ни название, ни исполнителя.
Отковырнув ногой кусочек от бетона, он столкнул его вниз. Камешек падал долго, он проводил его взглядом и проглотил ком, подошедший к горлу.
Открыл шампанское. Не по-гуссарски, но с хлопком. Отошел от края и сдела первый глоток.
Тогда-то его и заметил Кир.
Пока он шел к остановке, он много думал. о себе, о нем, о них вместе.
Думал о том, что любит его. Что не хочет, чтобы он умирал, не хочет его терять. Боится не за себя, а за него. Он толком ничего не знал об этой болезни, кроме того, что она очень страшная, неизлечимая, смертельная.
Остановился и осознал себя эгоистом. Самым настоящим эгоистом. Он ведь тоже понял, что любит. На самом деле. Не как ту Таню. А по-настоящему. Только его. Он не стал геем от этой любви, нет. Он просто полюбил человека. А у удовольствий слишком много граней и не стоит заострят внимание на каком-то одном конкретном способе получения оргазма.
Нельзя позволить себе вот так взять и потерять то, что было в его руках, вот почти что навсегда, несколько часов назад.
И ему страшно захотелось вернуться. попросить прощения за свои слова, рассказать, как он переживает и как любит его. Прижать к себе и не отпускать никогда. До самого конца.
И он повернул назад.
Еще быстрее, насколько мог, пошел обратно к его дому. У подъезда он машинально поднял голову наверх и в этот момент его сердце зашлось такой частотой, что казалось вот-вот остановится. Он рванул в подъезд, с силой несколько раз нажал на кнопку лифта, а потом плюнул - страшно было потерять хотя бы минуту - и побежал по лестнице наверх.
Бежать было почти невозможно, он сильно хромал, натирая себе бедро плотно прилегающей резиной, цеплялся руками за перила.
Добежав до конца, он распахнул дверь чердака и вылез на крышу.
Макс обернулся к нему. Пальцы крепко сжимали горлышко бутылки. Стекло скользило от влаги. Он не мог пошевелиться, хотя ноги сводило будто судорогой, заставляя рвануться к нему, прижаться, обнять, рыдать, пропитать слезами всю его футболку и захлебнуться прошением о прощении.
Он не сделал этого. Его кадык дернулся к верху и плавно опустился вниз.
Кир подошел к нему и сел на край крыши. Макс опустился рядом.
- Ты не должен этого делать, - Кир смотрел внимательно и серьезно. - Потому что я люблю тебя.

Вопрос: Понравилось?

1. Да		4	(57.14%)
2. Нет		3	(42.86%)
Всего:		7

@темы: история о любви, проза, эротика, ненормативная лексика, рассказ, драма

---

НИКТО НЕ ЛЮБИТ МЕНЯ, часть 1

[LolitBoy]

Аннотация: мое первое более-менее объемное нечто; выкладываю пока только первую часть, хотя написано гораздо больше (но не рискну ). Это о девочке-социофобе.
Примечание автора: буду рада любому мнению.

НИКТО НЕ ЛЮБИТ МЕНЯ, часть 1

Они угрожали мне. Они указывали мне. Они презирали меня.
Я была раздавлена, растоптана... унижена! И это повторялось каждый день. Я приходила в школу, садилась за парту, опускала голову. А они шептались, обсуждали меня, вполголоса говорили гадости, и я слышала каждую... Иногда их наглость не знала предела, и они, стоя вплотную к моей парте и якобы не замечая меня, говорили, что я уродливая дура, тощая мымра, немая овца. Говорили так, как-будто меня и рядом нет! Я могла заткнуть уши и не слушать, но почему-то не могла. Каждый раз, услышав свое имя, я замирала и старательно вслушивалась в их шепот, чтобы различить каждое мерзкое слово в свой адрес. "Прыщавка", "тупая клуха", "ванючка", - это все так важно, так нужно... Мне просто необходимо знать, что обо мне говорят! Обливаясь потом в колючем свитере(а я всегда носила один и тот же свитер в школу, даже весной), я с ненавистью смотрела на свои руки. Но всегда, всегда, если ребята обзывали меня, я делала вид, что не слышу. Все так привыкли к моему бездействию и молчанию, что в этом году ко мне в первый раз кто-то обратился лишь спустя два месяца после учебы.
На переменах я всегда выходила из класса. И это была настоящая пытка. Нужно было вылезти из-за парты и пройти три метра до дверей. Все это сделать как можно непринужденнее, ни на кого не натолкнуться, ни с кем не встретиться глазами... Но обычно за моей спиной всегда раздавался взрыв хохота. И, сгорая со стыда, я осознавала причину их смеха: ну кому не смешно смотреть на такое чучело как я, которое куда-то мечтает сбежать, словно бы тут кому-то (ха!) до него есть дело?
Да, я чучело. Я девочка, но "чучело" - больше подходит мне. Потому что среднего рода. Потому что я просто не-пойми-кто. И мне страшно это осозновать. В детстве я читала книгу про девочку, которую обзывали чучелом. Но... время таких чучел, как она, давным-давно прошло. Может быть, они ушли куда-то далеко-далеко, где честь, гордость и совесть еще сохранились в сердцах людей. И там, в тиши и пыли, они тоскуют по безвозвратно ушедшей эпохе... Я же совсем другое чучело. Нечто среднее, без явной формы, без чувства собственного достоинства, с тихим голосом, больше похожим на предсмертный писк раздавленной мышки. Даже добряк Страшила застыдился бы называться одним со мной именем: Чучело. Ну и больно надо!
В классе не одну меня унижали. Была еще одна. Анжела. Ее вообще ненавидели. По-настоящему. Писали про нее гадости на доске. Плевались в учебники, рвали тетрадки... Но она не была мышкой, она кричала и возмущалась. И за это ее еще больше поднимали на смех. Однажды про нее на доске написали: "Такая-то - дибилка". Она тогда говорила, чтобы тот, кто написал, стер это немедленно. Но никто не признавался, все только ржали и пытались вывести ее на бОльшие эмоции. Так продолжалась всю перемену. Потом пришла учительница. Я облегченно вздохнула, потому что мне было невыносимо наблюдать сцену унижений(ибо я всегда представляла себя на месте жертвы). Но учительница сказала то же самое, что и обиженная девочка: "Пусть тот, кто написал, стерет это". Никто не встал с места. И тогда учительница заорала на нее, ту, чье имя было написано на доске рядом со словом "дибилка": "Иди стирай, что расселась!"
Но девочка сказала ей: "Не я писала, не мне стирать".
"Мне, что ли, стирать? - ответила Мария Иванна. - Про тебя написали, ты и стираешь. А то "два" поставлю".
Под улюлюканье жертва пошла мыть доску.
Если бы такое случилось со мной, честное слово, я бы умерла от унижений!
Эх, я думаю "я бы умерла!", но не смотря на это "бы" - все равно - я и так умирала от ужаса. Например, когда мне кинулись в голову половой тряпкой. Все засмеялись, и только один мальчик крикнул: "Нельзя в голову! На этой тряпке спала блохастая кошка!"
Или тогда, когда училка по трудам всем говорила теплые слова на Новый Год, а про меня почему-то не сказала. И никто этого не заметил бы, но в конце урока староста воскликнула: "А вы же кое-кого забыли!.." И все сразу поняли - кого. И начали так хитренько улыбаться и говорить: "Да, а кого это мы забыли?" А потом одна девочка, которая всегда называла меня "тощей годзилой" и считала позором сидеть со мной за одной партой, спросила у меня: "Ты не знаешь, про кого это училка забыла? Кто это у нас настолько сер, что его даже до тупого добрая училка забыла?"
Или вот, еще один случай, когда я, как и все, говорила слова благодарности Марии Ивановне на выпускном, а все ребята вдруг начали обсуждать какие-то свои дела и медленно потянулись к выходу... будто бы настал конец церемонии, а я - просто человек-невидимка. Да, даже никто не похлопал мне! Мои родители были в шоке. Ведь я никогда не говорила им, что у меня плохие отношения с одноклассниками.

-Я прилетела издалека... с планеты, которую вы называет Марс. Там темно и никого нет. Поэтому к пятнадцати годам я так и не научилась дружить... Вы понимаете мой человеческий? Мне так радостно видеть вас всех здесь!.. - я могла бы сказать подобный бред, и никто бы не заметил. Мария Ивановна, увидев, что ребята дружно игнорируют меня, решила последовать их примеру и двинулась в направлении родительского комитета, хотела, видимо, обсудить детали предстоящего банкета. - Не слушайте меня, я не скажу ничего хорошего. К тому же у меня акцент... к тому же я слишком расчувствовалась, и поэтому заикаюсь.

Дома родители устроили мне взбучку, за то, что я повела себя "как идиотка". "Ты могла бы посоветоваться со мной, я бы помогла тебе найти общий язык с ребятами!" - ругалась мама. Она была вся в слезах и постоянно твердила отцу, что подобного ужаса в свои юные годы и представить не могла. "Да они же даже за изгоя ее не считают!"
Вечером должны были придти гости(ведь я не ехала с классом в ресторан), и мама в сердцах хотела оменить праздненство. "Кому оно здесь нужно? Мне? И всего-то..." Папа успокоивал ее, но она рыдала так, будто это ее унижали девять лет подряд. Это было так глупо... меня чуть не вырвало, пока я смотрела на ее зареванное красное лицо. Нет сомнений, люди становятся слишком уродливыми, когда плачут.
Да, я сама настоящая плакса-вакса, но и красавицей быть не пытаюсь. Мама же трясется из-за каждой морщинки, из-за каждой сединки... Она помешана на своем лице: ей льстит, когда сосед-девятиклассник пялится на нее в окошко, когда она курит у подъезда.
В тот день, когда взрослые пили шампанское на кухне, я сидела у себя в комнате с выключенным светом и глядела в окно. Было уже около одинадцати вечера, опускалась особая (как мне показалось), воздушная ночь, и вместе с собой она принесла запахи каких-то прекрасных майских цветов... Зажигались первые звезды. Звезды моей взрослой жизни.
-Нет, - сказала я тихонько. - Не будет у меня никогда ни цветов, ни звезд... Ни о чем нельзя мечтать, ни о поцелуях, ни о любви, ни о чем... нельзя...
Я тихонько завыла от тоски. (Кто угодно может изобразить этот звук: в начале тоненько тяните "ыыы", а потом хрипло простоните "ууу",и получится прямо как у меня.) По щекам покатились слезы. "Зачем они так унизили меня? Разве им сложно было просто похлопать мне? Мне надо было немного: два-три хлопка. Капля уважения. Минутка внимания... Или я совсем ничего не стою?"
Кто-то внутри меня шептал "ты лучшая среди лучших, они просто завидуют", но я знала, что это всего лишь голос надежды, которая тянет меня за собой из одного унылого дня в другой. Не могу. Надоело. Не хочу так больше жить. Не желаю. Больше никто не будет кидаться в меня половыми тряпками!
В тот день, когда я на полном серьезе дала обещание о новой взрослой жизни, мне стало чуток легче. Теперь существовала только одна проблема: родители отправляли меня в лагерь ("Последний месяц детства перед старшей школой,ведь старшая школа - это... эх," - объявила мама). Я поклялась волшебной ночи, Марсу и одноклассникам:
-Это будет последний месяц унижений.
-Каких унижений? - вдруг спросила моя драгоценная мать, стоявшая на пороге. - Детонька, ты плачешь?
Я сглотнула, чтобы успокоиться, и выдавила:
-Нет! - сделала голос злым, чтобы она ушла побыстрей, и я могла поплакать вдоволь, - Не мешай, пожалуйста, хочу побыть одна.
-Ну что ты как овчарка на меня гавкаешь? - она подсела рядом. - Я не хочу, чтобы ты плакала в такой важный для тебя день.
-Но ты же плачешь! - на этой фразе я выдала себя, мой голос противно блеял, ведь ему очень хотелось плакать в полный голос. - Пойми, мне плевать и на них и на то, что они меня презирают! И ничего в этом важного нет, зачем это мне плакать?
("А вот ради чего ты рыдаешь, самовлюбленная старуха?" - чуть было не спросила я.)
Мама же обняла меня за плечи и прошептала:
-Вот и не плачь. И не кричи на мать. Нужно быть сильной.
Улыбается.
-Быть сильной ради себя прежде всего.
Опять обнимает меня.
-В лагере-то хоть подружишься с кем?
Я очень давно не плакала в объятиях у мамы. Наверное, с тех пор, научилась ходить, а соотвественно перестала падать и получать ссадины и шишки. Поэтому мне сложно передать то ощущение, когда я снова оказалась в ее объятиях: такое чувство, будто бы опять попала в материнскую утробу. А еще мне представлялась давнишняя мечта: меня обнимает тот, кого я, быть может, совсем не знаю, но этот кто-то нуждается во мне также, как и я в нем! Я не могла ассоциировать его с мамой, потому что у нее были подруги, был папа, был старший сын... Мое сознание нуждалось в ком-то, кто мог быть стать мне не только другом, но и костылем, опорой такому социальному инвалиду, как я. Но такого человека не было. И им не могла стать мать, потому что она не могла понять моих чувств. "Почему ты не можешь просто улыбаться другим людям? Почему ты не можешь смотреть мне в глаза? Почему ты все время молчишь?" Если б она понимала, то разве стала бы спрашивать? И если когда-то она, как и я, ощущала неопреодолимый барьер между собой и всем остальным миром, то (уж точно) слишком хорошо об этом позабыла. "Она не переживала всего того, что пережила я! Не ее чмырили 9 лет! Меня, только одну меня из всей этой шикарной семьи!.."
Иными словами, ее объятия не столько успокоили меня, сколько вызвали тоску по обязательно понимающему(а значит необходимому), похожему на меня(какой ужас!), не существующему(скорее всего) персонажу моей маленькой личной Вселенной.

Вопрос: Понравилось?

1. да		3	(42.86%)
2. нет		4	(57.14%)
Всего:		7