осенне

[writeandpaint]

Осень правит миром. Листья вихрятся на фоне асфальта. Дождь расплескивается по окнам машин, туманит глаза, переполняет мир. Люди ходят по городу. Спешат туда-сюда. Потоки людей, потоки мыслей. Не проходи мимо, возьми меня за руку, поцелуй… Давай посидим в кафе. Почувствуем себя одинокими, почувствуем себя вдвоем. Чашка черного кофе превратит день в ночь. За окнами будут падать снежные мысли. Ухватившись друг за друга, вопя от восхищенья, снежинки будут лететь вниз. Наши руки подхватят их. Давай наполним мир счастливыми мыслями. Мыслями, полными любви. Наши руки сплетутся за столиком в кафе. Нашим сердцам больше не будет холодно. Горячие следы весны растопят лед.
Мы прорастем цветами на асфальтовых дорогах города.

Вопрос: Нравится?

1. Да		0	(0%)
2. Нет		2	(100%)
Всего:		2

@темы: история о любви

---

"Их было двое"

[D-r Zlo]

Она не испытывала страха, когда низкорослый, светловолосый вдруг схватил её посреди улицы и резко втолкнул в машину. Она даже не стала сопротивляться поначалу – до неё очень медленно дошло осознание того, что же с ней сейчас произошло. Затем, когда она поняла это, она уже не могла кричать – человек приставил ей пистолет к лицу.
- Заткнись, - сказал он. – Заткнись, - повторил, непонятно для кого.
Она затравленно молчала и, не мигая, смотрела на него. Сейчас он волен делать с ней всё что угодно, как удав, настолько она оцепенела. Даже не от страха, нет – от желания, чтобы всё это оказалось страшным, диким сном.
- Послушай, - сказал он и повторил: - послушай. Мы сейчас едем ко мне, поняла? Я бандит. Я очень страшный бандит. Видишь эту пушку? Я выстрелю тебе прямо в лоб. Да-да, прямо лоб, чик и всё. Если не будешь слушаться. Будешь слушаться – не выстрелю. Поняла?
Она сидела, не в силах пошевелиться. Он резко начал психовать.
- Поняла?! – прокричал он. – Поняла?! Поняла?...
- Да, - медленно сказала она. – Да, только, ради бога, не орите.
- Прости, - так же неожиданно сменил он тон на более спокойный. – Прости, я… не важно. В общем, мы едем. Не вздумай убегать, машина закрыта. Попробуешь убежать – у тебя это не получится. Я пристрелю тебя. Пристрелю как грязную суку. Поняла?
- Поняла, - ответила она. – Как грязную суку.
- Да. Всё, мы едем. Не вздумай убегать!
Он резко стартанул, а она продолжала сидеть и смотреть прямо перед собой. У неё в голове резко метались планы и идеи, то, как можно было бы выбраться. Что у неё есть в запасе? Мобильник?... Да, пожалуй, это самое оптимальное. Позвонить по нему она не может, смс сбросить – тоже, но у матери есть функция отслеживания – где её дочь в данный момент шляется. Впрочем, кажется, оно не работает в тех областях, где нет вай-фая… но в этом она не уверена.
Что ещё? Просто убежать? Пожалуй. Зависит от того, где конкретно они спрячутся. Парень нервный, но не слишком внимательный и умный, даже руки ей не связал, хотя она вполне может отбиться. Нет, не может, руки слабые, он ей запястье просто так сломает…
В общем, надо смотреть по ситуации, что делать. В любом случае из машины она не телепортируется…
- Дай сюда свой телефон, - неожиданно потребовал он.
Она помедлила.
- Дай сюда свой сраный телефон! – заорал он.
Она нерешительно достала телефон из карманов брюк и протянула его ему. На ходу он достал из него сим-карту, а корпус выкинул в урну, мимо которой они проехали.
Да, подумала она. Никакого мобильника.
- Теперь второй!
- У меня нет.
- Мне тебя всю облапать?
- У меня нет!
Он повернулся к ней, и она была в шоке от его глаз – бледные, почти прозрачные, их выражение было смесью растерянности и какой-то неконтролируемой силы. Сам он был альбинос – кожа тонкая-тонкая, волосы светлые, бровей почти нет. И веснушки, много, много веснушек. Почему-то.
- Да? – спросил он. – У тебя правда нет второго мобильника?
Ей захотелось прыснуть: даже если б он у неё был, она смогла бы обвести этого никудышного похитителя. Ну надо же так сказать!...
- Нет, - сказала она. – Ни телефона, ни айфона, ничего. Ноутбук я оставила дома.
- На что же ты тогда тратишь деньги? – вырвалось у него. Она немного скривилась: тот же самый вопрос ей задают её родители…
- На книги.
- На книиииги… - повторил он, вновь углубляясь в себя. Вообще ей было интересно наблюдать за этим типом: неконтролируемое бешенство сменялось растерянностью, растерянность – резкой задумчивостью и отрешенностью от всего мира. Вдруг он словно проснулся: - Ладно, мы едем!
Машина тронулась, а она наконец позволила себе посмотреть в окно: кажется, он первый, кто не удивился её хобби. Даже как-то немного странно, что ли.

Ехали они долго, практически молча. Иногда он включал музыку, затем, где-то через полчаса-минут пятнадцать с раздражением выключал её. Иногда он лез к ней с глупыми угрозами и неожиданными вопросами, например, что за книгу она купила последней. После её ответа молчал, и затем добавлял резкое: «Да, мы едем!». Она пожалела, что оставила плеер в куртке, которая теперь продолжает висеть в музыкальной школе… Ох, да плевать, всё равно мысли в голове путаются, и надо как-то избавляться от этого чудака.
Они проехали далеко за город, пока он не остановился у дома, стоявшего на обочине. Нет, не у главного шоссе, они хорошо завернули и проехали через лес. Много места, где спрятаться, когда она решит убежать. Но у него были другие планы на этот счёт: когда они остановились, он больно схватил её за плечо, потащил к себе и, приставив пистолет к виску, повёл чуть вперёд, в дом.
- Без шуток, - сказал он. – Поняла? Без шуток. Дом оснащен сигнализацией. Убежишь – она завоет, а я тебя расстреляю. Поняла?
Кажется, он не шутил – это она поняла, когда он втолкнул её в дом и потребовал разуваться; пока она снимала обувь, она бегло проверила глазами систему безопасности. Сигнализация, окна за решётками, довольно далеко от деревьев, чтобы можно было бы спуститься по ним. Незадача. Вот будет весело, если чердак тоже окажется заколоченным.
«Остается только ключ», - решила она про себя, но с неудовольствием отмела и этот вариант: ловкости у неё не было никакой, украсть бы даже при всём желании не смогла… Неловкая потому что.
Значит, получается, что выхода нет?
- Иди на кухню, - приказал он ей. – Ну же, иди, там телефон.
Она покорно проследовала на кухню, куда он её вёл. Красивая была кухня, большая, светлая. Повсюду раскиданы чашки и тарелки с едой. Блюдечек с сигаретами не было – значит, он совсем не курит, поняла она.
Она села на ближайший стул, а он взял в руки телефон, и, не отрываясь от неё взглядом, начал набирать чей-то номер. Хотя что она глупости думает – понятное дело, чей, раз он её похитил.
Но зачем он это делает с домашнего? Неужели это не его дом?...
- Алло? – начал он, и ей вновь захотелось прыснуть: так это мило звучало. – Алло? Мистер Фет? Замечательно: в моих руках Ваша дочь. Я не шучу. Я могу убить её. Если Вы не перешлёте денег… да послушайте, в конце концов!
Из динамика трубки раздалась нецензурная брань, и затем последовали гудки.
- Да какого, мать его, хрена! – заорал преступник, швыряя телефон об стену. Тот жалобно пискнул, экран его задрожал и в конце угас.
Ну и дурак, подумала она. Телефон всё-таки жалко.
- Он подумал, что Вы его разыгрываете.
- Что?!
- Он подумал, что Вы его разыгрываете, - повторила она. Бандит тяжело дышал и сумрачно смотрел на неё. – Я так один раз пыталась убежать. Меня поймали.
- Вот так?...
- Да. Теперь они не поверят… если только Вы не позвоните с моей сим-карты.
Преступник некоторое время сидел и думал, в напряжении сморщив лоб, затем наконец произнёс:
- Хорошо… хорошо. Умна! Хорошо. Я сейчас пойду за телефоном. Не вздумай убегать, я пристрелю тебя. Поняла? Я сейчас вернусь.
Он пошёл в другую комнату, и она спокойно сидела на своём стуле. Усталость от событий дня разом свалилась ей на плечи, и она почувствовало, как в её животе нарастает неприятная болезненная тяжесть. Отвратительное ощущение: то ли есть хочется, то ли пить.
Он вернулся с телефоном, стареньким, стареньким Нокиа, кнопочным ещё, в который вставил её симку. Затем нашёл в списке контактов номер её отца, и вновь начал ему звонить.
- Алло? Алло? Это не Ваша дочь, это снова я. Вы слышите, что я не вру? Вы слышите? Слышите? Хорошо. Я хочу, чтобы Вы заплатили выкуп за неё. Я хочу денег. Слышите? Денег. Двадцать восемь тысяч. Что Вы смеётесь? Почему смеётесь? Я сейчас убью её! Всё, перестали? Так вот. До десяти утра следующего дня вы решаете, и тогда либо вы платите эти деньги, либо Ваша дочь будет мертва. Вам всё ясно? Вам всё понятно? Ну хватит!
И он выключил телефон. Насовсем.
Она с лёгкой улыбкой наблюдала за ним. Эта ситуация перестала казаться ей страшной или напрягающей, скорее – очень забавной, как и этот человек. Явно старше неё, но из-за конституции и поведения выглядит как подросток: низкий, очень жилистый и худой, подтянутый, гладко бритое лицо… или, может, у него просто не растёт борода. Кажется, такое бывает.
- Что Вы должны срочно оплатить? – спросила она с улыбкой.
Он не сразу отреагировал на её вопрос, да и, переспросив, выглядел так, как будто её не слушал:
- Что?...
- Вы разбили машину? Нужно срочно оплатить кредит или долг? Купить себе что-нибудь? Почему Вы просите так мало?
- Это мало?...
- Да же! – Теперь она была просто в шоке. – Это очень мало! Мой папа миллионер, он может платить сотни тысяч! Почему же Вы…
- Двадцать восемь – счастливое число, - ответил он и вдруг озверел. – Да кончай уже этот базар!...
Она замолчала. Впрочем, ненадолго: вскоре она всё-таки заговорила:
- Вы хотите есть?
- Что-что?
- Вы хотите есть?
Он некоторое время смотрел на неё бесцветными глазами, затем губы его скривились, и он с отвращением выдал:
- Хочешь отравить меня?
- Я хочу есть. А Вы, видимо, не умеете готовить. Стойте рядом со мной, чтобы самому проследить за мной. Так я не смогу Вас отравить.
Он встал: опять-таки, не сразу, сначала, вероятно, перерабатывал поступившую информацию. Затем взял свой пистолет, направил на неё и встал рядом.
Она не торопясь открыла холодильник, достала оттуда яйца и молоко, взяла солонку со стола, и начала готовить. Яйца смешались с молоком, солью и порезанной колбасой, сковородка разогрелась, на неё вылили получившуюся жижу, и дом наполнился вкусными запахами. Она чувствовала на себе взгляд преступника, и ей было очень неловко – казалось, он облизывал губы, а её этот жест напрягал и нервировал. Как, впрочем, и наставленный на неё пистолет.
Омлет вскоре был готов. Она немного взяла от него на пробу. Человек со слегка приоткрытым ртом смотрел на её реакцию; наконец, она прожевала и сказала:
- Видите, я жива. Поешьте.
Несмотря на её предупреждение, он очень осторожно взял вилку и, глядя на неё, попробовал омлет с кусочком сосиски. Затем, поняв, что это вполне съедобно, он приступил к еде – не теряя осторожности, аккуратно и долго прожевывая каждый кусочек, но всё-таки ел. Остатки омлета достались пленнице, которая к тому времени уже разливала чай.
- Ты ненормальная, - неожиданно произнёс он. – Понимаешь? Ненормальная. Ты не должна себя так вести, понимаешь? Какого черта ты так себя ведешь?
- Я не знаю, - честно ответила она, ставя кружки на стол. – Тоже не отравлено, тут нечем.
- Я могу тебя убить. Запросто могу. Как тебя зовут? Я не помню, как тебя зовут.
- Люси.
- Дебильное имя.
- Я знаю. Хочу поменять… вместе с фамилией.
- Если твой отец завтра не позвонит, я тебя убью.
- Пожалуйста.
- Да какого хрена! – он резко толкнул стол. Еда опрокинулась, а чай выплеснулся на кофту вздрогнувшей Люси. – Хватит так себя вести, тупая дура!
- Вы понимаете, что Вы всё равно не кажетесь страшным?
- Да заткнись уже! Заткнись! Заткнись!
Он приставил к её лбу пистолет, и мелко дрожал. Мелко-мелко, так, как дрожат листочки при ветре. Она же даже не дрогнула, просто и прямо смотрела на него через призму очков.
- Заткнись, - повторил он. – Завтра от тебя избавлюсь. Ты слышишь? Завтра непременно избавлюсь. Как бы то ни было. А теперь иди спать. Я буду следить за тобой.
Она медленно встала из-за стола и пошла вперёд него. Признаться честно, ей уже хотелось спать, но от нервов и от этих мыслей, которые её одолевали… она не была уверена, что смогла бы это сделать. В конце концов, она слишком переволновалась за день…
Спальня, в которую он её привёл, была небольшой: в основном из-за того, что большую её часть занимала кровать – большая, с толстым матрасом, на которой, должно быть, очень удобно прыгать. Она с вопросом посмотрела на своего конвоира, вздохнула и легла под одеяло в одежде.
- Спокойной ночи, - произнесла она.
Девушка не видела, почему так надолго замолчал её похититель: то ли был ошарашен её пожеланием, то ли, как обычно, до него не сразу дошла суть сказанного, но перед сном она всё-таки услышала от него скупое:
- Спокойной ночи.

Как она и ожидала, спалось плохо: засыпала она ненадолго, минут на пятнадцать-двадцать пять, остальное время ворочалась по жаркой, потной постели, и чувствовала себя ужасно. Будь она дома, она бы открыла окно или хотя бы разделась – тут она не может сделать ни того, ни другого. Поэтому ей было невыносимо душно, мокрые волосы липли к шее, а кровать была настолько теплой, что невозможно было найти укромного уголочка, чтобы остудиться.
Её сну мешало ещё поведение её похитителя: полночи он ходил, хлопал дверью холодильника, включал радио или телевизор, выключал их, хлопал по столу кулаком, и плакал. Она слышала, как он плакал, и ей становилось… нет, не страшно. Интересно. Вообще этот тип интересовал её всё больше и больше: она не боялась его, как поняла, что она сильнее него. Но он был… просто интересным. Пожалуй, так.
В конце концов она встала с кровати: её слегка пошатывало, а глаза щипало с недосыпа. Стоило ей только нащупать очки и надеть их в темноте, как в спальню вернулся мужчина.
- И какого чёрта ты делаешь?
- Мне жарко. Откройте, пожалуйста, окно. Иначе я так не засну.
- Не открою. Раздевайся, коли хочешь, но окно я не открою.
Она пожала плечами и стала снимать с себя одежду. Мужчина явно не ожидал такого поворота событий и старательно не смотрел на неё, вглядываясь в черноту за окном. Она слегка усмехнулась: он волнуется и, кажется, полностью принял, что она сильнее него. Это приятно.
Она разделась до нижнего белья и завернулась в одеяло. Он сел рядом.
- Ты будешь курить? – неожиданно спросил он. Она покачала головой. – А чай?
- Чай, наверное, буду.
- Ладно, - ответил он, и продолжал сидеть рядом с нею. – Чёрт возьми, вы все такие?
- Какие?
- Ненормальные. Я, чёрт возьми, уж и не знаю, как себя вести, чтобы не пристрелить тебя ненароком.
- Просто Вам так повезло.
- Заткнись, а? Ради Бога. – Он замолчал на некоторое время. – Ты убегала из дома?
- Да.
- Сколько?
- Восемнадцать раз.
- Нехило. Я два, второй успешно.
- Вам повезло.
- Не повезло, а хорошо работал и не попался. Это главное, когда твой отец – один из копов.
- Вау.
- Вот так вот.
- Дайте, пожалуйста, прикурить.
- Ты ж не куришь.
- Мне захотелось.
- Ну на. – Он протянул ей пачку. Она взяла одну из сигарет, лежащих в ней, и, после небольшого сражения с зажигалкой, всё же удалось прикурить.
- Надо же, не гадость.
- Гадость не курю. И вот что мне делать, чёрт побери?
- Я могу забрать деньги.
- Что?...
Она продолжала курить и не смотрела на него, растерянного и вылупившегося.
- Я могу забрать деньги и принести.
- Какого чёрта ты несёшь?!
- Посудите сами: Вам их забирать нельзя. Вас арестуют, на месте, как конченого бандита. И мой отец сможет добиться того, чтобы Вы сидели не десять лет, как положено по закону, а все двадцать. Если заберёт кто-то другой – тот, кто сможет уйти незаметно, риск снижается.
По лицу мужчины заходили желваки. Он явно находился между двумя огнями: с одной стороны, он был готов вот-вот поднять на неё руку и сильно её ударить, с другой – он ведь абсолютно точно размышлял над её предложением, это было видно и по легкой задумчивости в глазах, и по растерянному выражению лица. Наконец он смог из себя выдавить:
- Да ты никак охренела, Люси?...
- Просто Люси. Можете считать и так. Но Вы же явно не талантливы в похищении богатых детей, а я бы могла Вам помочь..
Резкий звук – и девушка держалась за красный след на своей щеке. Ненадолго – он в ярости схватил её за руки и больно сжал запястья.
- Послушай меня, - прорычал он, - послушай, сучья ты дочь! Не смей мне ставить условий, ясно! Не смей, чёрт бы тебя побрал! Я сдам тебя как собаку и уеду с деньгами. И ты не посмеешь мне что-то говорить о помощи, тебе ясно? Ясно, я спрашиваю?!
- Ясно, - еле выдохнула из себя она: наконец к ней вернулся страх – пусть и вовсе не такой, как был в начале, но всё-таки сильный. Настолько, что она завороженно смотрела на его побелевшее лицо.
Он наконец смог взять себя в руки и постепенно отпускал девушку со словами «хорошо… хорошо…». Наконец он отвернулся и, встав с кровати, направился на кухню.
- Ложись ты спать, а, - произнёс он. – Тебе рано вставать.
Она послушалась его; не то чтобы из испуга, но из остаточного ощущения подавленности – она всегда долго приходила в себя, когда на неё кричали…

Мысль о побеге из дома теплилась в ней давно, ещё с самого раннего детства. Сначала это был простой интерес, вроде как «а что будет, если я сбегу из дома?». Она уходила – пряталась по подвалу со знакомым мальчишкой, где она впервые научилась целоваться, одна уходила в город, лес неподалеку… И всякий раз её ловили – поначалу без наказаний, всего лишь с суровым выговором, но один раз её отец не выдержал и дал ей пощечину, сопровождая это словами «Дура, когда ты поймешь, что мы за тебя боимся!». Она извинялась, но так до конца этого и не понимала.
Затем, став чуть постарше, побег стал для неё нормой. Она была нервной и обидчивой девочкой, но никогда не высказывала своих претензий вслух – знала, что они встретят язвительные насмешки матери и абсолютный пофигизм отца. Ничто не изменится, ничто для неё не станет лучше.
И она вновь убегала – теперь умнее, захватывая с собой вещи и уходя не куда-то абстрактно далеко, а перемещалась по знакомым и их квартирам. Всё равно ловили, а один раз так называемая подруга и вовсе выдала её с потрохами. Уже пошли наказания – не слишком серьезные, как по мнению Люси, но весьма раздражающие. И она всё сильнее и сильнее отталкивалась от своих родителей, всё меньше и меньше находя в них общее с самой собой.
Теперь же, когда она стала совсем старше, побег уже не был для неё решением всех проблем. Она понимала, что от этого любить её сильнее никто не будет, что отец не станет чаще появляться дома, а мама – меньше к ней приставать, что это не универсальная панацея ото всех тяжестей. И всё же она продолжала мечтать о побеге – но как мостку в свободную жизнь, как что-то такое, что даст ей, наконец, уйти и начать свою жизнь с чистого листа. Побег стал для неё сродни Диснейленду для малышей: что-то, где много чудес, где исполняются все мечты и дарующее радость – как раз всё то, что не было у неё.
И сейчас она лежала в кровати и понимала, что Бог лично дал ей шанс воспользоваться своим похищением; и она намеревалась его не упустить.
Он снова пришёл к ней, стараясь, видимо, зайти бесшумно, но она всё слышала. Он тяжело дышал, пытался закурить, закуривал, раздражался и выбрасывал сигареты в окно, которое он всё-таки открыл. Она чувствовала, как он смотрит на неё, и всё ждала, когда он к ней подойдёт – тогда она сможет навязаться, сможет напроситься…
И он подошёл к ней. Сел на её кровать, закурил и выдохнул. Некоторое время посидев вот так, он всё же развернулся к ней и провёл рукой по её обнаженной ноге.
Это знак.
- Пожалуйста, дай мне сделать то, что я попросила.
Она обратилась к нему на «ты», словно чувствуя, что сейчас можно было это сделать, и он бы не убил её. О, в его способностях она не сомневалась… но всё равно не боялась. Почему-то.
Он вдохнул сигаретный дым и устало, с выдохом спросил:
- Да на кой чёрт тебе это надо?
Она не шелохнулась.
- Просто. Надо.
- И какие грёбаные тайны ты от меня скрываешь, м?
- Никаких. Я просто хочу сбежать, вот и всё. Я могу помочь тебе, а ты мне.
- Ты в курсе, что твой план – сущее дерьмо?
- Нет. А почему?
- Тебя ж заметят на месте, и сразу заберут. И тебя, и мои деньги.
- Плохо же ты знаешь обо мне. У тебя есть лишняя одежда?
- Ну?
- Я переоденусь в неё. Если я останусь похожей на саму себя, тогда ты сможешь меня сдать и забрать свои деньги. Если нет, то я остаюсь с тобой.
- А какого хрена мне это надо?
- Я могу тебе быть полезной. Если ты продолжишь свою деятельность.
Он замолчал. Она чувствовала, что он уже готов согласиться, и продолжила:
- Из этого места надо будет уйти. Ненадолго. Нас будут здесь ждать, пока не поймут, что мы сюда не вернёмся, а поймут они это скоро. У тебя есть, где можно было бы спрятаться?
- Я знаю такие места.
- Отлично, там и можно на время залечь.
- Ты понимаешь, на что меня толкаешь? Я не собираюсь больше возвращаться в это дерьмо. Мне нужны были деньги, вот и всё. Больше бы я к этому не возвращался, и спокойно жил себе.
- Да, хорошо. Но, пока нас будут искать, залечь всё равно надо.
Он смотрел на неё. Она понимала, что он слегка врёт, когда говорит ей о том, что больше не будет этим заниматься – впрочем, врёт он самому себе. Он пока находится на распутье между тем, чтобы получать от этого удовольствие, и тем, чтобы закончить это поскорей и забыть, как страшный сон. Она не понимала, почему, но он ей ужасно нравился. Возможно, потому, что он мог дать ей ту свободу, к которой она стремилась. А может, её просто заводили опасные мужчины. Тоже может быть, ведь она всю свою жизнь искала опасности и только лишь от них чувствовала себя живой.
- Ладно, ебись оно конём, будь по-твоему. Имей в виду, как ты и сказала: пойму, что ты нихрена в этом не понимаешь, и тебя легко можно будет распознать – отдам тебя без вопросов. Ты поняла?
- Да, конечно.
Он продолжал гладить её по ноге, поднимаясь выше, к бедру. Внутри у неё всё сжалось, но вовсе не от отвращения, как это было раньше, с другими мальчишками. Наверное, она могла бы даже сказать, что никогда не чувствовала себя столь возбуждённой – и ведь непонятно чем, ситуацией? атмосферой? ощущением того, что вот-вот свершится её мечта? им самим?
Вероятно, всем этим. Целый комплекс причин и факторов, не что-то одно. Ну как всегда в мире.
Она спустилась чуть пониже, и его рука оказалась в нужном месте. Он слегка напрягся, но убирать руку не стал, продолжая свои поглаживающие движения. Она закусила губу, сдерживая вырывающийся из неё прерывистый вздох.
В конце концов, ему резко ударила кровь в голову; и, когда она была прижата к кровати, а его рука проникла под её трусы, Люси с удовольствием осознала, что она добилась своей цели. И это, чёрт возьми, возбуждает больше, чем вся щекотливость ситуации.

…Он ждал её возле магазина цветов и нервно курил. Он уже решил для себя, что, если она обманет его и уйдёт с деньгами, то он покончит с собой, непременно покончит. Даже знает, как, чтоб наверняка. Он боялся, как боялся многого в своей жизни – и обмана в первую очередь. В голове калейдоскопом пронеслись картинки из детства: отец, дарящий ему вроде конфету, а на деле – завернутого в фантик навозного жука, девочка, пообещавшая ему отдаться за школой, а на деле позвавшая своих друзей, чтобы они его, со спущенными штанами и стоящим хреном, избили до фиолетовых синяков… Ох, да как будто бы такого было мало. И вот опять: какого чёрта он доверился этой ненормальной? На что он рассчитывал? Сейчас она наверняка сидит со своим отцом и…
Но нет, она перемахнула ограду и, зажав под мышкой конверт направилась к нему. Она сняла капюшон, чёрные очки, вывернула наизнанку кофту и шла твёрдо, но не очень уверенно. Он выдохнул: чёрт возьми, эта чокнутая всё-таки вернулась.
- Вот, - она пошла к машине и села в неё, откидываясь на спинку кресла.
- Какого чёрта ты так долго?
- За мной был хвост. Пришлось петлять. Отвязались.
- Чёрт возьми, я уже и не знал, о чём думать!
- Я не буду в следующий раз так долго. Прости.
- Ты конченая ебонатка!
- Держи деньги.
Он резко выхватил у неё конверт дрожащими руками и засунул его во внутренний карман. Голова страшно раскалывалась, и его по-прежнему не могла отпустить его нервная дрожь… но теперь он старался, честно старался выдохнуть: всё-таки пронесло. Она вернулась и не обманула его, поэтому, совсем не надо было так психовать...
Она же искоса посматривала на него, решая про себя, что в будущем надо будет заняться его нервами. Всё-таки они ни к чёрту.
- Ну что, поехали? – предложила она. Он медленно кивнул и газовал.
Она поцеловала его в щеку. Он повернул её лицо к себе и, крепко, до синяков сжимая подбородок, поцеловал её в подбородок.
Она впервые почувствовала себя освобождённой.
Он впервые испытал радость, что его не обманули.

Они ехали вперёд, и они не хотели знать, что ждёт их впереди.

Вопрос: Нравится?

1. Да		5	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		5

@темы: проза, приключения

---

[Ниэби Оленьи Рожки]

С голубого экрана
доморощенным солнцем свастики
протянулась полоска ткани, повязкой укрыв глаза.
Я искал под диваном пульт,
но под ним лишь обломки пластика
и надломанный крест с гравировкою:
"Док,
я уже
не вернусь
назад".


А на улице ветер и пьяное затхлое лето
погружает деревья в дымящий мерцающий смог.
Через пыль и песок на ветру
различимо пестреет лента
в волосах Аннушки, разливающей масло
у моих
ног.

Она тянется белыми контурами на асфальте
этикеткой зеленых бутылок, иглой в центре мутных глаз.
Сегодня Торрес, прикрыв глаза, пробивает пенальти.
Завтра в газетах ребенок,
в белеющей ткани в пятнах,
смотрящий в небо
в последний
раз.

Я засыпаю больными снами брошенного младенца
в покрывале из лжи, броских слов, пресловутых клише и...
чувствую, как
пестрая новостная лента
проходит сквозь сердце
и затягивается
на шее.

Вопрос: Понравилось?

1. Да		6	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		6

@темы: поэзия

---

опять сказка о маленькой девочке.очень уродливой)

[Элхэ.]

Комнат было две.Маленькая ванна-туалет.И большая,метров 20,с высоко находящимся окном из которого в погожие дни по комнате весело скользил солнечный луч. Он был другом Аланы столько сколько она себя помнила-лет 8 наверное. Девочка любила просыпаться от прикосновения ласковой,солнечной ладошки к своей щеке. Когда-то у Аланы было много игрушек-всякие там пупсы, игрушечные мишки,но со временем она переросла их (ты так быстро растешь Алана!) и игрушки пропали.Место игрушек в комнате заняли книги,неизменным остались только луч и Мамми. Со временем книги тоже стали друзьями Аланы, прочно вытеснив кукол из ее сердца. Каждая история была уникальной,она позволяла Алане вырваться из мирка комнаты и путешествовать по всему миру. Она побывала на сафари в Африке,участвовала в маршах-протестах 60-х,гуляла рядом со статуей свободы.Но особенно Алана любила читать про других,обычных девочек своего возраста-о том как они ходят на вечеринки,ссорятся,мирятся,заводят парней. Она помнила тот,первый и единственный разговор с Мамми :
-Мам,я когда-нибудь смогу выйти из комнаты и поиграть с другими детьми?
-Боюсь что нет,Аллана,другие дети и вообще люди никогда не примут тебя.
Вот и все.Ей тогда было лет 6 и тогда и она впервые узнала что является уродом непохожим на других детей (и на "вообще людей") тоже.
Если уж быть совсем честной-она сама никогда не видела себя-зеркала в ее комнате не было а Мамми общалась с девочкой только через запертую дверь. Но наверное,Алана была действительно страшной если родной матери противно было смотреть на нее.
Впрочем,Мамми и сама была немного странной. Иногда,когда она приходила что бы покормить Алану(еда подсовывалась в щель под дверю) они с Аланой шептались через дверь почти как подружки-она рассказывала девочке немного о мире за дверью,пела песни,иногда плакала...а иногда ее голос странно менялся.Она несла бессвязицу ,повторяла имя дочери и перемежала все это странными,булькающими звуками.
Возможно,она просто стала чуточку сумасшедшей родив дочь-урода.Похоже на то.
Кроме Мамми за дверью было много и других людей. Алана постоянно слышала их голоса и шаги. Иногда,совсем маленькой она ложилась близко-близко к двери,прижималась к ней щекой и фантазировала о том как было бы весело поиграть с ними со всеми.
В тот день девочку разбудили две вещи-солнечный луч,нагревший ее щеку и предчувствие чего-то необычного. Девочка сонно зевнула,протирая глаза кулаками и тут увидела нечто, что потрясло ее- дверь в комнату не была как обычно наглухо закрыта. Тонкая полосочка света,путь к свободе.Наверное,Мамми вчера забыла закрыть ее.
У двери Алана замерла (а что если они обидят меня?будут смеяться и тыкать пальцами?называть уродом?) ровно на секунду и потянула ручку на себя.
Первым что она увидела была другая девочка,внимательно наблюдавшая за Аланой. Худенькая, маленького роста,с большими голубыми глазами,занимавшими казалось пол-лица.
-Привет,не бойся меня,давай дружить!-на одном дыханье Алана выпалила все это протягивая девочке руку. Рука коснулась холодной,твердой поверхности.Зеркало,вот что это-она же читала о зеркалах.Алана рассмеялась было своей глупости но тут же осеклась.Если-это зеркало,то девочка отражающаяся в нем сама Алана.Да,она никогда не видела живых людей но у нее были книжки с картинками и она видела как должны выглядеть мужчины.Женщины.Девочки возраста Аланы.Она не была уродливой,как думала всю жизнь.Тогда почему?
Темная тень за спиной сказала ей голосом Мамми
-Теперь ты знаешь,деточка.
Мамми шагнула на свет и Алана закричала.Женщина стоявшая перед нею была похожа на разлагающийся,раздутый труп.По волосам ее сочилось что-то желтое,
Труп(Мамми!) прижал палец к губам призывая ее к тишине и Алана замолчала .
-Была страшная война,они применяли какое-то жуткое химическое оружие,почти все умерли а те кто выжил выглядят так же как я-голос Мамми был тихим и печальным-Мне повезло что я сохранила способность мыслить и очень-очень повезло с тем что ты оказалась особенной,не инфицированной.
-Значит,я все же урод среди вас,-сказала Алана глядя в зеркало на хрупкую,не по возрасту фигурку.
Мамми только горестно кивнула.

Вопрос: Нравится?

1. Да		5	(41.67%)
2. Нет		7	(58.33%)
Всего:		12

---

Муки Гиппаса

[Clavicula]

(По легенде, один из пифагорейцев – Гиппас,
открыл людям тайну иррациональных чисел,
за что и был покаран богами)

Я проклят на веки, и горе
За мною идёт по пятам.
Я числа разъял, чтобы корень
Извлечь затаившийся там.

Но боги не ведают меры,
Их числа – безумью равны,
Их облик подобен химерам,
Чьи гнёзда кошмарные сны!

И нет им конца и предела,
Как в бездну уводит их след,
И даже догадкою смелой,
Не в силах постигнуть ответ.

Ни годы трудов и усердий,
Падений и взлётов ума,
Не вырвут как тайну у смерти,
Что скрыла ужасная тьма.

Но вот, что всего мне ужасней –
Молчанья печать на устах.
Я пленник в пылающей башне,
Чей остов рассыплется в прах!

Я в истины верил порядок,
В прекрасный гармонии строй,
Но мир погрузился в упадок,
И стал непростительно злой.

Пусть кара неведомых судей,
Мне тяжкою ношей падёт,
Так в тягость молчанье: «О люди!
И в нас этот корень живёт.

Я думал, как в храме всё чисто,
И девственно в нашей душе,
Но чувства разъяв словно числа,
Не можешь стерпеть их уже.

Их ряд бесконечный и жуткий,
Теряется в нас же самих,
Где рядом с гнусавою шуткой,
Божественный шествует стих!»

Вопрос: Понравилось?

1. да		4	(80%)
2. нет		1	(20%)
Всего:		5

@темы: поэзия, исправлено

---

и снова "офисное фентези" на костях реальности

[Элхэ.]

Лилеин сделала все как ей сказали-она ждала ровно три дня,наблюдая как по ночам краснеет,наливается кровью луннный диск, и вот сейчас наступала ночь красной луны,ночь которую девушка ожидала лет 10.И которой столько же лет боялась.
-Разве ж меня пустят к нему,Марджери?
-Пустят если ты сильно захочешь.
-Но он же князь.
-Но у тебя же есть цель?
Поздним вечером Лилеин пришла в город. Город был полон лунного света и танцующих людей-отмечали день летнего солнцестояния и ночь красной луны одновременно и горожане веселились кто во что горазд.Маски,одни сплошные маски-маски лисиц,волков, тигров- каждый казалось,выпендрился как только мог лишь бы танцевать этим вечером под полной луной красного цвета.
Наверное,Лилеин одна была без маски.Наверное,только ей было так грустно и страшно в эту ночь. Марджери говорила что время пришло и Лилеин ей верила.Марджери говорила что Лилеин достаточно умна и сильна что бы отомстить-и в это Лилеин верила тоже.Но если все так,как говорит Марджери то почему Лилеин так страшно? И почему она сейчас платит по чужому долгу?
-Вы танцуете?-у незнакомца была хорошая фигура.А лицо скрывала маска кролика.
Соотнесение двух этих фактов отдавало сюрреализмом и Лилеин удивленно кивнула прежде чем поняла на что соглашается.
Кролик нежно кружил ее по площади, красная луна сияла,сияли огни факелов и музыка была везде-даже в сердце Лилеин.
-Такая красивая,-сказал кролик,коснувшись ее щеки.Его голос был бархатным,приятным,и Лилеин захотелось рассказать.Кому-то. Все равно эта ночь была бы последней если бы у нее все получилось.
-Я совсем некрасивая,-сказала Лилеин.-Когда я была маленькой другие дети называли меня уродиной и дочерью ведьмы и кидали в меня камни.
Кролик долго молчал.Девушка уже почти перестала ждать ответа когда наконец услышала его
- Дети часто бывают жестокими.-Уши кролика сделанные то ли из бумаги то ли из ткани грустно качнулись в такт его словам.
Лилеин закрыла глаза что бы сдержать слезы. Слишком яркими стали сейчас воспоминания о ее несчастливом детстве.
-Взрослые не лучше,-ответила она совладав с чувствами.-Если бы мой отец не предал мою мать ничего этого бы не было.
Не было бы-шрама у виска от одного из особенно метких ударов. Не было бы по ночам слез. Ее и Марджери не гнали бы из каждого города,из каждого поселка в который они только рисковали зайти.Не было бы сейчас-маленького,отравленного стилета,подарка Марджери,Марджери которая считала что любое зло должно быть наказано. А разве изнасилование и изгнание с ребенком на руках не было злом?
Кролик молчал продолжая кружить ее в танце.Через несколько минут музыка стихла.
Кружившиеся рядом пары со смехом разбегались кто-куда,но для Лилеин и кролика время казалось застыло. Не спеша,кролик протянул руки к своему лицу и кроличья маска упала на камни мостовой. Сердце Лилеин упало вслед за глупой кроличьей маской.
Лицо князя было так похоже на ее собственное. Тот же цвет глаз, Тот же изгиб бровей.А вот волосы и подбородок с ямочкой у нее от Марджери.Она-точный сплав их обоих.
-Дочь!-его голос был странно радостным.Будто кто-то,когда-то,кроме Марджери хоть раз был рад видеть Лилеин.Ага,как же-Марджери говорила что он кровавый тиран и вот сейчас изображая радость в мыслях,темных и грязных мыслях он уже наверняка смакует изощренные пытки уготовленные Лилеин.Раскаленные до красного свечения щипцы.Шкворчащая жаровня,пахнувшая горелой человеческой плотью.С корнем выдранные ногти на руках и ногах.Марджери рассказывала что сделает князь с Лилейн если та дрогнет.Если отступит и не убьет его.
Стоя перед ней,в ярком свете красной луны,ее отец,воплощение ее ночных кошмаров злорадно ухмылялся протягивая к ней руку. Сейчас,вот сейчас он выхватит нож,у него наверняка есть нож запрятанный где-то в складках этого дурацкого костюма,у него просто не может не быть ножа,и Лилеин истекая кровью,глотая воздух пробитым легким сползет к его ногам окровавленным кулем ...
-Хочу жить,жить!-молчаливый протест против собственной скорой смерти и гнев на отца предавшего ее мать и ее саму поглотили Лилеин и она выхватила стилет.
Красная пелена перед глазами-лунный свет или наваждение?И почему на ее руках и платье-кровь?Что за черный силуэт лежит у ее ног и почему вокруг нее собралась толпа-неужели они снова хотят бить ее за то что она ублюдок,дочь ведьмы? Ну уж нет,больше никогда!
Яда на стилете больше не оставалось-все лучшее ему. Ей-только голое железо прямо в тонкую,синеватую жилку пульсирующую на горле.
И-уже совсем умирающей,странное видение,сцена из прошлого как прощальный подарок.Беременная Марджери и человек-кролик шли к ней на встречу по полю с огромными,почти по пояс им колосьями.В животе у Марджери-6 месячная Лилеин,на губах-слова отказа на предложение свадьбы.
-Нет,знаешь ли, если приходиться выбирать между титулом княгини и правом быть ведьмой я выберу второе. Марджери заливисто смеется и убегает,убегает по полю золотистой ржи,унося в животе свою неродившуюся дочь а в голове-честолюбивые мечты.А потом приходит тьма.

Вопрос: Нравится?

1. Да		3	(37.5%)
2. Нет		5	(62.5%)
Всего:		8

---

улыбнуться

[writeandpaint]

Проснувшись утром – улыбнуться, потому что всё хорошо. Нет, не хорошо. ЗА-МЕ-ЧА-ТЕЛЬ-НО!!!

Вы знаете, что такое счастье? Осознавать, что тебя любят Ждать кого-то. Ругаться, что он опаздывает или не звонит. Смотреть глупые комедии и готовить омлет. Наряжать вместе ёлку и покупать подарки.

Или нет. Счастье – это, когда где-то посреди большого города есть маленькое ваше место. Пусть это лавочка у озера, центр площади или карусель в парке. Главное, что это место значит для вас.

А может счастье – стирать его рубашку, чтоб потом не отдать, а спать в ней ночами, когда без него.

Или объедаться мандаринами пока никто не видит, и играть в глупые игры. «Я- Мэрилин Монро».

И целоваться до потрескавшихся губ, держаться за руки, кричать, улыбаться прохожим, играть в снежки.

Или же всё намного проще. Это, когда есть, кому заставить одеть тебя шапку.

И манная каша, и белый шоколад, и калиновый чай, и вязаные носки, и песни под гитару, и бенгальские огни, и целый Киевский торт, и хризантемы с ромашками, и черника, и горячее молоко, и полуночные разговоры, и яблочный пирог и ещё столько всего!

Ну вот скажите мне разве может быть столько счастья в одном человеке?
Дарья Шиманская

Вопрос: Нравится?

1. Да		1	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		1

---

История одного убийства. Или психические расстройства на почве любви

[son@ta]

-Извини, можно с тобой поговорить?
-Да, конечно. Что ты хочешь сказать?
-Я… Я люблю тебя. Уже давно, но я никак не могла признаться, я боялась. Ты постоянно находишься рядом с людьми, и у меня не было шанса сказать этого раньше, я терпела, но больше не могу. Вот. Это то, что я хотела тебе сказать.
-Вот как. Знаешь, скажу прямо, ты мне не нравишься. Просто, но я не хочу врать. Давай просто останемся друзьями.
-Х-хорошо.
Запись в дневнике:
«Давай останемся друзьями. Конечно, я же именно для этого и призналась тебе. Мог и не предлагать дружбу, это было глупо с твоей стороны. Ты зря это сделал, мальчик. За эту ошибку тебе придется очень дорого заплатить. Я стану твоим самым лучшим другом, таким лучшим, что ты пожалеешь об этом. Я обещаю.»
Спустя полгода:
-Можно с тобой кое-чем поделиться?
-Ты еще спрашиваешь? Конечно можно, ведь для этого и нужны друзья.
-Да. Знаешь, ты мой самый лучший друг, я рад, что ты у меня есть.
-Так что ты хотел мне рассказать.
-Знаешь. Я даже не знаю, как сказать. Есть одна девушка, она мне нравится, даже очень нравится. Нет. Даже больше чем нравится, я влюбился в нее. Еще не разу я не испытывал подобных чувств ни к кому, только к ней.
-Надо же. Так в чем проблема, почему ты не скажешь этого ей?
-Я боюсь.
-Не надо, иди прямо сейчас и скажи ей. Все будет хорошо, поверь мне.
-Хорошо, я поверю тебе. Ты меня еще никогда не обманывала.
Запись в дневнике:
«Влюбился, значит. Хорошо. Эту любовь ты не забудешь никогда. Зря ты поделился этим со мной, ой как зря. Это плохо закончится для вас двоих. Интересно, ты и правда, никогда не задумывался по поводу того, что с твоими предыдущими девушками случались странные вещи, после которых они оказывались в больницах? Глупый. Но им еще повезло, ведь они были просто ради развлечения, ты сам так про них говорил, но не про эту. С этой все будет серьезнее…»
Спустя месяц. Запись в дневнике:
«Знал бы ты, какие мысли приходят мне в голову, когда я вижу тебя рядом с девушкой. Не важно, одноклассница это, подруга, или просто незнакомка, которая решила у тебя что-нибудь спросить, все они попадают в мою голову. Там ее ждут долгие и страшные муки. И виноват в этом только ты.
О, знал бы ты, как они страдают, как умоляют о пощаде, кричат, прося помощи. Но это бесполезно, им никто не поможет. Никто. Они пойманы в ловушку, и теперь их ждет смерть. Но до смерти доходит только в мыслях, в реальности они отделываются всего лишь травмами, иногда сильными, но это лучше смерти, потому что это не так мучительно. Если бы я решила убить их, они бы мучились гораздо больше. Самое главное, что никто не подумает на меня. Никому и в голову не придет такая глупая идея, это же просто не возможно.
На этот раз мои планы отличаются. Раз ты влюблен в нее, я намерена сделать тебе очень больно. В общем, ты сам все увидишь. Ты будешь там, смотреть на это, не имея шанса помочь ей. Вы уже месяц вместе, счастливы. Но скоро это окончится. Как же я жду этого дня, я хочу это сделать. В этот день ты будешь лишен своего счастья. Осталось подождать всего два дня...»
***
Вот наконец и настал этот день. Ты еще не знаешь, кто я. Я стою в черной накидке с капюшоном, который скрывает мое лицо. Твоя любимая связанная валяется в углу, а ты, тоже связанный, сидишь на стуле. И ты, и она пытаетесь выбраться, но вам не удастся этого сделать, я не позволю. Все должно пройти по моему плану. Твои глаза, я уже представляю, с какой ненавистью они будут смотреть на меня, и я жажду этого. Мне нужно это. Потому что если я не увижу этого, то я не смогу убивать ее медленно, со всей жестокостью. Милый, ты должен постараться ради меня. Я надеюсь, что у тебя получится.
Стягиваю с себя накидку, но лицом к тебе еще не поворачиваюсь. В комнате очень тусклый свет, поэтому со спины тебе не понять, кто я. Медленно поворачиваю к тебе голову, ты смотришь, хорошо. Твои глаза, в них читается непонимание, ты еще не понял всей ситуации, но ничего. Скоро поймешь, очень скоро.
Я отвожу взгляд к столику на колесиках около стены, своим взглядом ты следуешь за мной. Паника. Теперь ты начинаешь паниковать, наверное, уже начинаешь понимать эту ситуацию. Теперь твой взгляд снова устремлен на меня, да, как я и думала, в нем начинает зарождаться ненависть, но пока ее мало. Я хочу больше.
Направляюсь к столику, толкаю его по направлению к твоей любимой, он катится. Останавливаю его рядом с ней. Она еще пока не пришла в себя. Мусор. Ненужный мусор, от которого я намерена, избавится сегодня, именно так я думаю про нее. Снова смотрю на столик. На нем находятся садовые и обыкновенные ножницы, нож, банка с водой, веревка, свеча со спичками, иголки и клей. При помощи этих вещей я заставлю ее мучиться, а сама буду получать наслаждение, слушая ее крики.
При помощи воды ничего плохого сделать нельзя, ну разве что утопить, но это не моя цель. При помощи воды я привожу ее в чувство. Кажется, получилось. Тело начинает двигаться, она еще не совсем понимает, что связанна. Что ж, так оно лучше, значит, она еще пока что не осознает всей трагичности своего положения. Мне это только прибавляет веселья.
Она поднимает голову, взгляд быстро пробегает по комнате, останавливаясь на нем. Он тоже смотрит на нее, такое чувство, что он пытается ее успокоить, только вот зря, худшее еще впереди, придется смириться. Далее ее взгляд переходит на меня, в глазах немного страха и… отвращения? Что ж, пойдет, я только за. Мое лицо невольно расплывается в улыбке, от чего ее лицо становится более пугливым. Неужели догадывается? Поднимая в руках пустую банку, швыряю ее в стену, которая является опорой этого мусора. Она рефлекторно опускает лицо на колени, пряча его от осколков, которые падают прямо на нее.
Подхожу к ней, поднимаю ее лицо и смотр прямо в глаза. Такая жалкая. Она как будто просит отпустить ее, не причинять вред, не делать больно, просто отпустить. Хм, еще и тупая. Как я могу отпустить ее, когда она видела мое лицо, когда она поняла, что с ней собираются сделать? Какой хищник просто так отпустит свою жертву? Отпускаю лицо и перехожу к рукам. Сейчас они связанны спереди, но так они будут только мешать мне, надо переместить их за спину. Сильно схватив ее за руки, развязываю веревки, она пытается вырваться. Нет уж, извини, но я гораздо сильнее тебя, малышка, так что и не пытайся. Улыбка снова появляется на моем лице, теперь она еще шире. Перемещаю ее руки за спину и снова завязываю, на этот раз еще туже, что бы кровь еле просачивалась в кисти. Встаю и рассматриваю ее, теперь лучше, намного.
Возвращаюсь к столу и беру обычные ножницы и снова направляюсь к этой девке. По моему, на ней слишком много одежды, она будет только мешать процессу. Начинаю разрезать ее футболку, срываю оставшиеся лохмотья и кидаю в сторону. Теперь джинсы, вот тут будет немного тяжелее, но и с этой задачей я справляюсь, они летят к футболке. Она осталась только в нижнем белье. Замечательно. Сколько живого места теперь можно увидеть, сколько кожи можно изрезать, просто прекрасно.
Пришло время ножа. Холодная сталь скользит по ее коже, вызывая мурашки на теле. Прекрасно. Медленно, перемещаясь вверх, приближается к горлу. Она начинает паниковать, пытается увернуться, не дать прикоснуться ножом к шее. Зря, это же бесполезно. Провожу ножом по шее, останавливаясь около артерии и снова виду вверх, проводя по лицу. Повязка, которая не дает ей кричать, мешается. Значит теперь пришло время клея. Развязываю повязку, девка пытается закричать. Хватаю ее лицо так, что рот ей теперь не раскрыть, подношу тюбик и начинаю выдавливать клей на губы. Она пытается вывернуться так, что бы ее лицо освободилось, а на губы не попадал клей, но поздно, я уже выдавила нужную порцию в нужное место. Наклоняюсь к ее лицу и дую ей на губы, она вздрагивает. Отпускаю ее, она пытается открыть рот, но у нее не выходит, есть только один способ сделать это, разорвать губы, но это больно, очень больно. Она издает звуки, похожие на мычание, не на что более.
Поворачиваюсь к нему лицом, смотрит. Я знала, что ты будешь наблюдать. Гнев и ненависть уже отчетливо читаются во взгляде, причем в не малых количествах. Как раз то, что мне нужно. Молодец, ты делаешь меня счастливой, только не догадывается об этом. Но тебе этого знать и не надо, просто наблюдай.
Снова я пользуюсь содержимым столика. Теперь свеча. К сожалению, она не для того, что бы добавить света в комнату, нет. До этого, сталь ножа была холодной, прикосновения к коже были больше приятными, чем мучительными, а точнее, никакой муки они и вовсе не приносили. Но теперь будет иначе, итак, мы начинаем. Зажигаю спичку, подношу ее к фитилю свечи и даю жизнь новому огоньку, спичка летит на пол, потухая по пути. Язычок пламени колышется в разные стороны, завораживая своего зрителя, но для него есть другая работа. Подношу кончик ножа к огоньку, теперь язычок племени ласкает сталь, находящуюся над ним. От этих не перестающих ласк, сталь начинает нагреваться, становиться теплее до того момента, пока окончательно не станет горячей. Думаю, пока что достаточно. Отнимаю нож от свечи, и огонек, будто бы прося вернуть его на место, начинает свое непонятное движение из стороны в сторону.
Подношу нож к своей руке, от кончика идет тепло, я чувствую его даже на расстоянии пяти сантиметров, приближаясь ближе, становится теплее. Останавливаю руку в сантиметре он него, теперь я могу сказать точно, что он действительно горячий. На всякий случай, снова подношу кончик к огоньку, что бы вернуть ту часть теплоты, которая уже потерялась, держу ровно 10 секунд и перемещаю нож к лицу своей жертвы. Приближаю его все ближе и ближе, останавливаюсь в сантиметре от ее кожи. Два сантиметра вниз от глаза, именно там. Довольно хихикнув, прижимаю конец ножа к коже и чуть-чуть надавливаю. Она пытается кричать, из горла пытаются вырваться крики, но не могут, некуда. Из глаз ее начинают течь слезы, она всхлипывает, ей больно. Мое сердце переполняет счастье, наконец-то, ей больно, действительно больно. Теперь надо причинить боль и ему, но не физическую, душевную. Но это впереди, сейчас есть только она, моя жертва.
Убираю нож от ее лица, хочу посмотреть на свое творение. Вся щека красная, но тоненькая яркая полосочка сразу бросается в глаза. Но этого мало, я хочу больше. Нож уже не такой горячий, каким был ранее, но это не важно, потому что больше я не хочу делать этого, я хочу крови, много крови. Я отодвигаю ее от стены, захожу за ее спину и сажусь сзади. Прижимаю ее к себе, теперь мое дыхание касается ее уха. Прекрасно. Теперь я хочу другую сторону лица, где нет пока ни единой моей отметки, но это только пока. Подношу нож к ее скуле и, надавив посильнее, провожу по ней лезвием. Она снова пытается кричать. Поворачиваю ее лицо так, что теперь я смотрю прямо на рану. Кровь начинает течь по ее лицу, от чего мое сердце начинает бешено биться. Смотря на кровоточащую рану, я испытываю чувство гипноза, как будто она меня гипнотизирует. Теряя над собой контроль, я припадаю губами к этому месту, тем самым всасывая немного крови. Затем, я провожу языком по всей длине надреза снова и снова. Вкус крови неприятный, но в то же время он доставляет мне удовольствие. Во мне проснулась жажда, я хочу еще. Толком я не понимаю, чего я хочу, еще крови, или еще больше издевательств над ней. Из размышлений меня выводят ее волосы, которые прилипли к ее ране и моему рту, это бесит. Откинув ее в сторону, встаю. Беру ножницы и начинаю отстригать ее длинные кудри. Лысой я ее, конечно, не сделаю, но волосы станут на много короче.
Снова смотрю на ее тело, слишком чистое, надо больше крови, что бы она была повсюду. Медленно опускаюсь и провожу лезвием ножа по ноге, разрезая кожу. Она снова стонет от боли, и мне это нравится. Продолжаю свое занятие, теперь покрываю новыми ранами все ее тело. Какие-то получаются маленькими надрезами, которые можно сделать самому, когда например, режешь что-нибудь. Какие-то выходят длинными и глубокими, крови из них льется больше. Я продолжаю до тех пор, пока на всех частях ее тела не появляется красная жидкость. Смотрю на свое творение. Красиво, там мне нравится на много больше. Теперь на всем теле можно увидеть надрезы, теперь она не так красива для всех, как была.
Теперь садовые ножницы. Беру их и наклоняюсь к ее рукам. Недолго думая, без малейшего колебания, начинаю отрезать ей пальцы. Она начинает извиваться на месте так, что я не могу ее удержать, и снова пытается кричать, по ее лицу текут слезы. Когда я перехожу к четвертому пальцу, происходит нежеланное событие. На этот раз крик у нее получается, склеенные губы разрываются, и он вырывается наружу. Громкий и звонкий, полный боли крик, очень похожий на поросячий визг. Я бью ее по лицу, затем быстро хватаю тюбик и склеиваю остатки губ снова, но теперь это сделать гораздо тяжелее, потому что, извиваясь всем телом, она мешает мне держать ее, но у меня все равно получается. Поднимаюсь с пола и пинаю ее со всей силы по ребрам, теперь она снова упирается в стенку. Новый пинок и новые всхлипы, снова и снова. Это продолжается до того момента, пока мне наконец не надоедает.
Мне надоедает эта игрушка. Я больше не хочу играть с ней. Беру со стола нож и веревку и подхожу к ней. Сильно стягиваю веревкой ее ребра, они даже хрустнули, от чего она всхлипнула. Подношу нож к ее шее, смотрю на него и роняю первое слово за все это время.
-Попрощайся.
После этого, перерезаю ей горло, от чего, вскоре, к ней приходит смерть. Поднимаюсь на ноги, становлюсь напротив него. Он смотрит на меня, по его щекам текут слезы, а в глазах боль. Я добилась того, чего хотела, теперь моя цель выполнена. В своих руках я до сих пор сжимаю нож.
Подхожу к нему ближе и снимаю повязку с его рта. Он начинает кричать. Я разрезаю веревку, которая держала его руки и отхожу на два шага. Пока он наспех пытается разорвать веревки на ногах, я снова начинаю говорить.
-Я смогла добиться того, чего хотела. Ты сам был виноват. Прости меня, если сможешь. Прощай.
Он смог выпутаться из веревок. Как только он начал подниматься на стуле, что бы броситься на меня, я перерезала себе вены. Он услышал, что я вскрикнула, но что сделала, понял не сразу. Он бросился на меня, но было уже поздно…
***
Когда полиция прибыла на место преступления, они начали осматривать комнату, в которой все это случилось. У девушки, совершившей все это, нашли записку, которая поясняла все ее действия. Вскоре выяснилось, что это была страница из ее личного дневника, который был найден при осмотре комнаты. Прочитав его, выяснилось, что девушка начинала сходить с ума, и все содеянное ей было из-за этого.
Парень, ставший причиной смертей, не смог ничего рассказать полиции, у него был шок. После всего увиденного им, он больше ни с кем не разговаривал, потом его никто не видел, а через месяц, его нашли мертвым в собственной квартире. Он повесился.
В итоге, после этого происшествия, никого из участвовавших в живых не осталось.

Если не сложно оставте отзыв ficbook.net/readfic/334319

Вопрос: Нравится?

1. Да		0	(0%)
2. Нет		3	(100%)
Всего:		3

@темы: история о любви, драма, насилие

---

Просто без названия

[Дмитрий Разумихин]

Сладкой слизью ползу по белой стене,
Награждая других взглядом ящера.
Я так жалок, противен даже себе.
И тебе. Больше нет настоящего.

Жизнь не театр, я врун, позабывший, что врал.
И кому. А того ведь не стоило.
Сам поверив, попался в свой же капкан
И теперь мне играть лишь покойного.

А любовь лишь вранье, да и в дружбе всё ложь.
Даже сам я себе изменяю.
Убеждаюсь, что пью дорогое вино,
Утопая в сточной канаве.

Вопрос: Нравится?

1. Нет		3	(30%)
2. Да		7	(70%)
Всего:		10 Всего проголосовало: 10

@темы: поэзия

---

серая сказка (снова на работе...меня явно вдохновляет офис)

[Элхэ.]

Город был серым. Серыми были каменные дома. Серыми были мощенные грубым камнем улочки. И даже небо нависало над городом серым,свинцово серым покрывалом. Люди родившиеся и росшие в городе тоже были серыми-будто каждый из них еще при рождении получил вместо сердца кусочек серой городской щебенки.
Мальчик тоже был из города родом.Точнее-теперь уже юноша.Обстоятельства сложились так что ему пришлось покинуть город в день своего шестнадцатилетия,теперь ему было 20 и он вернулся что бы сдержать обещание которое раньше дал ей.
Он шел по улицам детства,под серым небом,мимо облезших домов и чахлых деревьев-но не видел их.Все его мысли были только о ней.
Когда ему было 10 а ей 9 они познакомились,подравшись прямо в серой уличной пыли рядом с какой-то лавчонкой. Когда ему было 16 а ей 15 он покинул город обещая вернуться за ней ,наслаждаясь напоследок нежностью ее кожи,хранящей тонкий запах меда,рыжими кудрями,нежной мягкостью ее грудей-а она обещала ждать.
Она была особенной.Элиза.
От времени ее дом еще больше облупился и постарел.Плющ который когда-то пышно стелился по стене сейчас был сухим и желтым.Мертвый плющ,мертвый город с мертвыми людьми.
Но это было не важно. Он три раза стукнул в ее дверь и три раза екнуло его сердце.Он ждал ее и она вышла но он не смог ее узнать.
Ей было 19 но она уже стала старой телом и душой.Все что когда-то в ней было тонкого,рыжего,медового и хрупкого, облезло,исчезло, уступив место дряблости тела и пустоте в глазах.Когда-то эти глаза были голубыми но сейчас они выцвели и стали серыми-как и все в городе.
-Я вернулся за тобой,Эльза,-сказал бывший мальчик.
-Я тебя не ждала-ответила новая Эльза.
Мальчик ушел.Всю ночь он гулял один по городу и думал.Он все еще любил Эльзу но ту Эльзу которой больше не было-тонкую как тростинка,гибкую и злую как змея,ту чья кожа пахла медом.
На следующее утро он опять пришел к ней.
-Уходи,Дин,-сказала Эльза.-Ты же видишь что я умерла.
-Ты только спишь и видишь кошмар-ответил Дин.
Ночью они уехали из серого города вдвоем. Видевшие их удивленно шептались недоумевая,что молодой красавец нашел в этой дурнушке. Но не Дин не слушал злой шепот.Он снова нашел свою Эльзу,научившись видеть ее памятью сердца в этой дебелой,крупно костной девушке идущей рядом.

Вопрос: Нравится?

1. Да		3	(60%)
2. Нет		2	(40%)
Всего:		5

---

I. Фриан, воин. ("Пятеро")

[candy camouflage!]

Аннотация: сказка о человеке, который не по своей воле стал бессмертным странником по мирам.
Примечание автора: это цикл, всего пять мини. Они объединены общей идеей, но каждая рассказывает о "своём" человеке.

Уже не одно столетье
Вот так мы бродим по миру.
...
О да, мы из расы
Завоевателей древних,
Которым вечно скитаться.
(с) Николай Гумилев

...С виду – обычный парень лет двадцати трех, не больше. Высокий, статный, ладно сложенный. Цвет волос – не воронова крыла, не пламени огня, не чистого золота – вполне так распространенный, темно-русый. Лицо, словно вышедшее из-под руки умелого скульптора – четкие, твердые черты. Волевой подбородок, чуть полные губы, крупноватый нос, широкие линии бровей, усталые глаза цвета стали, обрамленные пушистыми ресницами. Заглянешь в них, всмотришься – и растеряешься, замрешь на пару мгновений, поневоле задавшись вопросом: откуда такая мудрость? Не испугаешься ты, не отведет глаз он – заметишь тогда и тихую грусть, и прячущуюся за всем этим мерцающую искорку надежды.
К нему не подойдут разбойники на дороге – и не только потому что поживится особо нечем. Хотя почему - вот и перстень-печатка имеется, наручи, покрытые рунами, кинжал из дамасской стали за поясом... Присмотреться – и кошель набитый имеется, и оружие дорогое в карманах и в сумке заплечной. Однако все же не подойдут. Почувствуют скрытую силу – риск велик, а добыча не так уж ценна. Кому свою голову подставлять хочется?
Зато женщины тянутся. К уверенности его, к небрежности, к насмешливости. К ловким движениям, грации хищника, прищуру серых глаз. К ореолу таинственности, окружающему его, где бы не появлялся.
Носит пригоршню имен с собой. Райнед, Фриан, Тайран... Выбор имени зависит лишь от времени, места и народа.
Расспросить его – большая удача, невероятное везение. Вспомнит легенды, споет своим красивым, чуть хриплым голосом старинную воинскую песню, поведает о своих приключениях и похождениях. Их у него немало накопилось за несколько столетий. А может, и полностью свою историю расскажет.
...Был воином. Из тех, кто предпочтет защищать и оберегать, а не завоевывать и покорять. Но если такие шли по пути завоеваний - открывались ворота перед ними, города брали – но малой кровью. Не любят они бессмысленную резню, чужда им изощренная жестокость. Много добиваются они – настойчивые, внимательные к деталям и легко просчитывающие ходы противника в сражениях.
Таким он был. Только вот прокляли его на веки вечные, завидуя успехам, таланту, удачливости. Шутка ли: к двадцати трем быть признанным полководцем? Намекали, что и главнокомандующим стать может, лет так через пять.
И знаете, бывают такие дни и часы, когда сорвавшееся с губ проклятье мгновенно вступает в силу. Отказала удача на миг Фриану, не знавшему поражений. А потом еще ведьма добавила, профессионально прокляла. Вместе жуткую смесь составили они, странное влияние оказали на судьбу. Не лучше было бы убить его сразу?
Сначала предали союзники. Друг, почти брат – как мог ты, оставшись в резерве, за золото перейти на сторону противника и ударить в тыл? Как могли вы, верные слуги, поджечь дом, где приходил в себе израненный полководец? Как могли вы, жители родного города, приговорить к смертной казни за несовершенное и в последний час, признав былые заслуги, заменить её ссылкой?
..А часть воинов с ним ушла. Любили его в войске, с этим не поспоришь. Непривередливый и честный, решающий споры по справедливости, смелости не занимать. С таким не страшно в бой, за такого не страшно умереть.
Несколько лет – в наемниках. Зарекомендовавший себя отряд с прекрасной дисциплиной. Позже, по общему решению разошлись. Воины семьями обзавестись решили, в мирное русло жизнь направить. А он ушел странствовать – один.
Еще за годы в наемниках заметил Фриан странность – все царапины заживали за пару дней, от тяжелых ран через недели две максимум оставались лишь шрамы на теле. Да и взрослеть перестал – двадцать девять уже, скоро третий десяток разменяет, а кожа по-прежнему свежа, морщин не прибавилось. Даже упрямая складка на лбу, появляющаяся в минуты раздумий, глубже не стала. Все также гибок и быстр.
Оказавшись один, сероглазый первый раз всерьез задумался над отсутствием внешних изменений в нем. С неделю проходил, перебрал в памяти все известные предания и истории, поговорил с другими. Вспомнив былые разговоры с лазутчиками, изменил почти до полной неузнаваемости внешность и отправился в родной город. Там подтвердилась половина его предположений. Вспоминали его с крайним уважением и любовью, вздыхая, что нет больше таких. Никто так и не мог понять, что на них нашло семь лет назад. В народе поговаривали, что прокляли его, вот и беды все пошли. Разговор с ведьмой, знавшей его раньше и сразу узнавшей сейчас, окончательно поставил все на места.
... И пошла его жизнь дальше: новые места, люди, сражения. Напрасно бросался в самую гущу битвы, напрасно из защиты только наручи носил. Живым выходил из всех переделок. Раны все, даже самые тяжелые, быстро заживали. Куда девать ему свое знание? Сначала глушил вином вечерами без дела – да пить никогда не любил и пьянел долго. За новыми впечатлениями и эмоциями прятать пытался – лучше выходило.
А когда шагнул в первый раз в другой мир – легче стало. Постепенно поулеглось все, поутихло. Проклятье обратилось в дар – появляться там, где был нужен, помогать другим выигрывать битвы, сражаясь за более честного, великодушного. Но иногда хочется покоя, простой человеческой жизни или забвения.

***
Замолчит он ненадолго. А потом, резко, без перехода, совсем другим тоном начнет рассказывать какой-нибудь забавный случай. Блеснет отсвет веселья в глазах, на миг преобразив его в полного надежд парня, еще не знающего, как дальше сложится его жизнь.
Рассмеешься в ответ, заслушаешься. Возможно, правильно было сдержать первый порыв – обнять, пожалеть, сказать что-то утешающее и ободряющее. Не нужна ему жалость, и не из-за гордости. Просто весь его рассказ – минутная слабость, желание высказаться незнакомому человеку, чтобы тебя всего лишь выслушали. Внимательно, сдерживая дыхание. Иногда большего и не нужно.
Фриан где-то и кому-то нужен. Его, привыкшего защищать, помогать и воевать, это еще утешает, еще держит на плаву, еще радует где-то в глубине души. Пока он еще уверен, что ради этого стоит жить.

А когда ему все это окончательно надоест – он найдет способ изменить существующее положение дел.

Вопрос: Понравилось ли?

1. да		2	(50%)
2. нет		2	(50%)
Всего:		4

@темы: сказка, проза

---

Таинственное число

[Clavicula]

Уже в который раз папирус,
Я с дерзостью пером скребу,
Чтоб доказать себе и миру –
Сопоставимость как судьбу.

И жертвую своим досугом,
Да что там, жизнию своей,
Чтоб площадь отыскать у круга,
Как у обычных площадей!

Меня давно сомненье гложет,
И на табличке: «Делай так!» –
Звучит как истина, но всё же,
Уводит ум в глубокий мрак.

И не доволен я работой,
Окружность – линия, но в ней,
Непостижимое есть что-то,
Для человеческих очей.

И в кривизне её таится –
Изъян, в котором прямота,
Как зачарованная птица,
Летит по кругу в никуда.

И вновь я вписываю грани –
Многоугольною фигурой,
И обхожу сей круг как странник,
Своею поступью понурой.

Невыносимые приделы,
У этой каверзной задачи,
Но я вперёд шагаю смело,
Не в силах поступить иначе.

И выхожу я за границы,
Где кривизна с углами в розни,
А мне так хочется стремиться,
Уладить склоки их и козни.

О святотатстве грезят мысли,
Моё безумье как блаженство,
Я верю, что могу исчислить,
Окружность точно совершенство!

Вопрос: Понравилось?

1. да		4	(57.14%)
2. нет		3	(42.86%)
Всего:		7

@темы: поэзия

---

Кислотный Дождь. Глава 3

[Мелифасент]

Аннотация: Огромный серый город однажды окрашивается алой кровью. Двенадцатилетняя Джинджер и ее младший брат становятся свидетелями его падения.
Предупреждение: смерть персонажей, насилие, секс с несовершеннолетними

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 3

Джинджер с Вафлей уже прожили в Доме Харридан месяц, и если Вафля сразу определил свою судьбу прямо в кабинете хозяйки, то Джи долго думала, чем же она сможет заниматься. Ее выбору помогла Стейла, давшая девочке несколько уроков танцев. Худенькая и пластичная Джи с лету запоминала все движения и дополняла их своей детской грацией. Импии была в восторге и дала добро на ее обучение. Показательное выступление перед постоянными гостями и хозяйкой было запланировано на шестое октября.
Именно сегодня минул ровно месяц со дня появления брата и сестры в Доме. Джинджер с утра нарядили, накрасили и уложили волосы, чтобы «открыть это прелестное личико», как распорядилась Импии.

- Привет, подруга! – Джинджер раздраженно посмотрела на парня в неизменной синей куртке, но, тем не менее, ответила.
- Привет, - если бы она этого не сделала, отвадить Вирда стало бы сложнее в разы.

Его роль в Доме не совсем была понятна девочке: он не продавал себя, но считался таким же работником, как и все. По мнению Джи, все, что он делала, так это слонялся по коридорам, приставал к девушкам и веселился. С его лица редко сходила улыбка.
Вирд обладал еще одной чертой, невероятной для понимания Джинджер: он знал абсолютно все, что происходит в Доме, и словно был везде, в каждой комнате и прятался в каждом углу.

Сейчас парень прислонился к стене рядом с ней, и начал пристально разглядывать девочку. Джинджер почти почувствовала, как его взгляд прикасался к ее обнаженной коже плеч, коленей и тонких рук. Ей было неприятно, но Вирду нравилось, и он совсем не скрывал этого.

- Хорошо выглядишь. Не волнуйся, ты их покоришь. Знаешь, ты сейчас такая серьезная, не как обычно, отсраненно-серьезная, видно, что ты волнуешься. Я рад, что хоть что-то в этом мире может пошатнуть твой маленький мирок. Это вселяет надежду.

Джинджер неожиданно для себя самой прислушалась к болтовне Вирда и спросила:
- Какую надежду?

- Что ты вовсе не такая ледышка, какой хочешь казаться, - парень улыбнулся еще шире, поняв, что ему, наконец, удалось заинтересовать удивительную девочку разговором.

- Что за глупость?

- Мне так казалось. Не может же человеку действительно ничего быть интересно. И вот, ты подтвердила это. Ты волнуешься, значит тебе не все равно. Я рад этому.

- Я волнуюсь, что если я не справлюсь, нас с братом выгонят отсюда, и мы умрем, - просто и искренне ответила Джинджер.

Вирд даже поперхнулся от подобной «правды»:
- Кто сказал, что в случае твоей неудачи вас выгонят? Глупышка, Импии уже вцепилась в тебя и Вафлю как клещ и ни за какие деньги не отпустит, так как считает, что сможет с вашей помощью разбогатеть!

- Ты называешь ее по имени? – удивленно спросила Джинджер, она первый раз слышала, чтобы кто-то из работников называл ее иначе, чем госпожа или хозяйка.

- А почему бы и нет? Кто она мне, чтобы я начал ползать перед ней на коленях? Она всего лишь мой наниматель. И твой тоже, между прочим.

- Угу, - лишь ответила Джи. Близилось время ее выступления, но волнение под глупую болтовню Вирда отступило.

- Мы же не рабы ее, кто-то возможно и потерял свободу, но я все равно считаю, что называть ее госпожой глупо. Тем более она вполне вменяема, чтобы не требовать этого. Даже не знаю, какому идиоту пришло в голову так ее называть, но все подхватили, стадо баранов…
- Спасибо, - перебила она его.

Вирд заткнулся и посмотрел на Джинджер, как раз, чтобы успеть разглядеть легкую улыбку на ее лице прежде, чем она ушла от него прочь.

***

После выступления к Джинджер в комнату зашла Импии. Она была одновременно и рада, и недовольна:
- Быстро ты убежала, но это еще не все. С тобой хотят познакомиться. Это очень важный клиент, поэтому не заставляй его ждать.

Девочку словно прошило током: она не ожидала, что ее так быстро купят. Вафля сидел рядом с ней и молчаливо поддерживал; она чувствовала, и это давало ей силы, чтобы поднять взгляд и гордо выйти вслед за хозяйкой. Слова Вирда на миг позволили ей почувствовать себя свободной, но власть Импии никуда от этого не делась, она владела их телами и их будущим.

Джи спустилась на этаж ниже, а Импии давала последние наставления:
- Сейчас ты просто составишь клиенту компанию за ужином, постарайся произвести на него впечатление, но много не болтай, хотя ты и не будешь, - закончила она.

- Если полезет, можешь смело врезать ему по морде, за интим он не платил,- из-за угла внезапно выскочил Вирд, так же пошел рядом с Джи, чуть наклонившись к ней, и улыбался. – Не бойся бить со всей силы, все равно их у тебя нет. И кричи, я буду неподалеку и сразу приду к тебе на помощь.

Импии на секунду оторопело на него смотрела, а потом, замахнувшись, прикрикнула:
- Пошел вон, бездельник!

Вирд легко увернулся от подзатыльника и, подмигнув Джинджер, скрылся. Девочка поймала себя на том, что улыбается. Теперь каждый шаг давался ей легче: Вирд обещал и напомнил о своем незримом присутствии в ее жизни, как будто ему не все равно. Серая пелена на миг спала с ее глаз, она отчетливо видела бордовое платье хозяйки, синие стены, с удивительными витыми узорами под потолком; с первого этажа доносились восхитительные запахи изысканных блюд и голоса гостей; Джи ощутила мягкость ковра под ногами, руку Импии, аккуратно поддерживающую ее за спину, и собственные дрожащие колени. Мир съежился до размеров Дома и взорвался в голове девочки, вновь присыпав пеплом ее глаза.

***

- Здравствуй, Джинджер. Теперь понятно, почему ты не пришла на работу. Но я все равно рад видеть тебя. Не расскажешь мне, что же у тебя случилось?
- Здравствуйте, - все, что смогла выдавить из себя девочка, глядя на Риму.

Он ничуть не изменился со дня их последней встречи, все так же лучился доброжелательностью и добротой.

«Но не так, как Вирд, » - подумала Джи.

- Присаживайся, ты голодна?

Джинджер присела на диван рядом со своим прежним начальником и отказалась от предложенного лакомства. Есть не хотелось, впрочем, и находиться здесь тоже. Видеть кого-то знакомого было тяжело. Та жизнь, полная голода и лишений, забылась, как забывается все плохое, но Рима своим вторжением напомнил.

- Расскажешь мне?
- Что именно?
- Как ты здесь оказалась?
- Мне некуда было идти.
- Что-то произошло? – Джи не ответила, и тогда Рима попросил: - Посмотри на меня.

Джинджер подняла на него взгляд, и неподдельная забота в его глазах заставила ее расслабиться.
- Я желаю тебе добра, и хочу помочь. Я могу выкупить тебя и увезти отсюда, одно только твое слово, и я сделаю это.

- Нет, - Джи сама поразилась, как легко дались ей эти слова. – Мне нравится здесь.

- Серьезно? – Рима не ожидал отказа. Джи все еще смотрела на него, поэтому уловила изменения и отодвинулась, но было поздно.– Не ожидал, что ты такая. Ну что ж, раз тебе нравится, то отлично, просто замечательно.

Рима ощутимо зверел с каждым словом и, с силой отшвырнув от себя тарелку, развернулся к девочке. Джинджер забилась в угол дивана и испугано глядела на мужчину. Рима в одно движение оказался рядом с ней и сгреб в свои объятья, погасив даже надежду на сопротивление.

- Раз тебе все нравится, то и я хочу получить свое удовольствие, - сдавленно просипел он в ее ухо и, придавив своим телом к дивану, взялся за подол ее платья и потянул вверх.

Джи не могла и пальцем пошевелись, слишком неравны оказались силы, она лежала и чувствовала влажные ладони на своих бедрах. Внутри все сворачивалось от отвращения и хотелось закричать, но стоило ей пискнуть, как Рима заткнул ее рот поцелуем, засунув свой язык между ее зубов. Джинджер с силой сжала челюсти, заставив мужчину замычать от боли. Он отпустил ее, и Джинджер закричала, чувствуя вкус чужой крови во рту:

- Вирд!!!

Дверь моментально открылась, словно ее друг, в этом Джи уже не сомневалась, все это время стоял за ней и ждал, когда его позовут. Риму отшвырнуло от нее, и он, падая, смел рукой часть тарелок со стола, создав дополнительно такой шум, что к ним моментально прибежали другие работники вместе с Импии во главе.

- Что тут происходит? Вирд?! – воскликнула она, глядя на красного от злости парня, стоящего посередине комнате и сверлящего дикими глазами Риму так, что тот не смел подниматься и вообще испугался так, что всеми силами теперь старался слиться стеной. Мужчина готов был поклясться, что его подняло в воздух, перед тем, как отбросило в сторону. Вирд сжимал и разжимал кулаки, сдерживая свою ярость. Джинджер же поправила свое платье и теперь испуганно смотрела на всех присутствующих в комнате.

- Сестренка! - Вафля очень беспокоился за Джи, слишком испуганной и бледной она ушла от него, поэтому, спустя некоторое время, спустился вслед за ней на второй этаж. Как оказалось не зря. Он бросился к ней и крепко обнял.

- Я жду объяснений! – повторила Импии, требовательно глядя на Вирда.

- Я разобрался, - выдавил из себя парень.
Импии, наконец, поняла, в каком состоянии он сейчас находится, и принялась разгонять зевак, выставив заодно Джинджер с Вафлей и Риму. Оставив Вирда одного в комнате.

***

Вафля лежал на кровати Кантикума в то время как Джинджер сморил сон после пережитого стресса. Сам владелец кровати сидел на полу и что-то старательно записывал в тетрадь. Никто не знал, что именно он пишет, Кан скрывал ото всех свое прошлое, как и брат с сестрой.
Вафле очень нравилось в комнате его друга, хоть она и была похожа на все остальные комнаты, в том числе и на ту, в которой поселились они с Джи, но в каждой все равно незримо присутствовал дух их владельцев. Все стены в комнате были заклеены листками с рисунками, и пол был усыпан ими же. В комнате царил полумрак, из-за плотных штор: Кан очень не любил, когда в комнату попадали прямые лучи солнца, и это тоже очень нравилось Вафле.

Кантикум вновь был без рубашки, и Вафля принялся рассматривать его затылок и костлявые плечи: кожа у Кана была белой, гладкой, без родинок и казалась бархатной на ощупь, но Вафля так и не осмелился к ней прикоснуться, хотя хотелось проверить.

- Когда ты расскажешь мне, что ты пишешь?
- Когда допишу.
- Ты пишешь уже целую вечность, я состарюсь, и тогда сразу же забуду, как только прочту, - Кан даже не оторвался от своего листка, казалось, он игнорировал мальчика, и тогда Вафля решился самостоятельно узнать главную тайну своего друга.

Он по-пластунски подобрался к парню, даже не подозревая, как громко пыхтит, и не видя хитрой улыбки разоблачившего его маневры Кана. Когда мальчику оставалось совсем чуть-чуть, чтобы разглядеть записи Кантикума, тот обхватил его за шею и скинул с кровати.

- Не честно! - закричал Вафля, под громкий смех парня.

Кан потрепал по волосам мальчика и отчетливо понял, что привязался к этому ребенку, хотя давным-давно пообещал себе не подпускать никого слишком близко: все еще была сильна боль от потери, ужасны воспоминания. Желание, мучившее его уже давно, проснулось вновь и сконцентрировалось на глупом мальчишке. Рука, только что дарившая ласку, жестко сжалась.

- Больно! – Вафля недоуменно смотрел в зеленые глаза, хотя был уверен, что буквально минуту назад они были голубые. – Кан?

Черты лица парня заострились, в них появилось что-то звериное, дикое, страшное. Кан за волосы подтащил к себе совсем не сопротивляющегося мальчика, уткнулся носом в шею и принялся жадно вдыхать его запах. От Вафли пахло кашей и молоком, детством и невинностью. Ему сносило крышу от этого аромата и чувства податливого тела подле себя. Вторая рука сжала майку на спине мальчика, и в этот момент маленькие ручки обняли Кана за шею.
Вафля не понимал, что происходит с его другом, он лишь понял, что тому нехорошо. Страха не было, было лишь волнение, все ли с ним в порядке. Он ощутил желание помочь и поддержать, поэтому ответил на эти странные объятья, прижавшись к очень горячему и твердому телу. Рука в волосах дрогнула и разжалась, и весь Кан сразу обмяк, дав понять, что Вафля все делает правильно.

- Прости, не знаю, что на меня нашло, - испуганно прошептал Кантикум. Приступ прошел, но внизу живота продолжало неприятно тянуть. Необходимо было выпроводить мальчика, во избежание повторения инцидента.

***

Но избавиться от Вафли оказалось сложнее, чем мог предположить Кан. Мальчик наотрез отказался покидать друга, видя, что тот «болеет». Спасла Вафлю Импии, явившаяся за ним для частных уроков. Женщина решила обучить детей хотя бы чтению, письму и арифметике.

- Вафля, идем, позанимаемся сегодня без Джинджер, - произнесла женщина, недовольно глядя на Кантикума.

- Кан болеет! Я не могу его оставить, - заупрямился мальчик.

- Ему нужен отдых, давай оставим его, он поспит и поправится, - убеждала Вафлю Импии.

- Серьезно? - недоверчиво спросил у Кана мальчик.

От взгляда хозяйки у парня ком встал в горле. Он дорожил своим местом в Доме, в месте, где его приняли таким, какой он есть, и позволили находиться рядом с собой. Никогда прежде ему не казалось, что его могут выгнать, но сейчас ему стало страшно.

- Конечно, мне нужно просто поспать и все будет хорошо, - вымученно улыбнулся Кан.

Он не был уверен, что ложь сработает, но Вафля все же ушел вслед за Импии, обещав заглянуть позже. Женщина уже в дверях обернулась и выразительно посмотрела на топорщащиеся штаны Кантикума:

- Впредь держи свои инстинкты при себе, животное.

Уже давно Кантикуму не было так плохо.

***

Расследование Легема зашло в тупик. Свидетелей нет, улик почти нет, преступника тоже нет. Есть только куча человеческого мяса, регулярно появляющаяся то там, то здесь. Прошел уже месяц, и за это время на руках эльфа был только коготь, явно не человеческий, найденный на очередном месте кровавой бойни.
Сейчас Легем сидел на кровати в своем номере и пытался писать отчет. Так как отчитываться ему было совершенно не в чем, процесс шел тяжело.

У автора случилась мини истерика. Но кризис пройден, цветы для музы.

(Написание книги Муни зашло в тупик. Сюжета нет, продолжения почти нет, здравого смысла тоже нет. Есть только ноутбук, регулярно работающий то там, то здесь. Прошло уже много месяцев, и за это время на руках Муни было только 19 страниц 12 шрифтом Times New Roman, явно требующие доработки, написанные в бреду.
Сейчас Муня сидела на диване в гостях и пыталась писать Кислотный дождь. Так как вдохновения совершенно не было, процесс шел тяжело. )

С прозрачных занавесок, раздувшихся от ветра из открытого окна, взгляд молодого эльфа плавно перешел на желтые обои с мелким рисунком и там застрял на некоторое время. Когда рисунок был детально изучен, Легем принялся рассматривать шкаф с одеждой, на половину пустой, письменной стол, заваленный множеством бумажек. Когда взгляд эльфа запнулся за это множество макулатуры, Легем не удержался и презрительно поморщился: он решительно не понимал значения половины из них. Буквально на каждый свой шаг ему требовалось написать прошение или справку в местные органы, чтобы ему позволили сделать то или иное действие. И половину необходимо было отнести лично. Это тормозило и мешало. На его родине все давно перешли на электронные носители. Озаренный новой мыслью, он написал в отчет жалобу на местных и снова завис.

От бессмысленного занятия его отвлек звук пришедшего на компьютер сообщения. По внутренней сети Тошруву ему пришло письмо, удивленный Легем открыл программу расшифровки, а потом и файл с письмом.

«6 октября 21:54»
«От 583984632895»
«Л5-0-12. Объект А покинул пределы Фейлонда. Возможны и более ранние утечки. Сравните генетическую цепочку [∞]. Сейчас. Р6-0-0.»

Легем почувствовал, как у него вспотели ладони. Он писал в отчете про коготь, но даже не догадался провести генетический анализ. Личная подпись главы Тошруву так же оказала свое воздействие, и уже через полчаса эльф с ужасом смотрел на результаты. Осознание того, с чем же на самом деле ему пришлось столкнуться, внушало ужас.

- Невероятно, этого не может быть. Объект А здесь?! Да как это вообще возможно? Нужно немедленно сообщить! Как можно скорее…

***

- Скажи, Вирд, а как ты это делаешь?
- Что именно?

Джинджер сидела рядом с парнем, положив голову ему на плечо. С того памятного инцидента они стали намного ближе, Джи больше не пыталась стоить стену между ними, и доверчиво рассказывала разные истории, и даже позволяла Вирду присутствовать на репетициях, хотя раньше всегда прогоняла его.
Вирд с большим наслаждением слушал ее, хотя никогда не рассказывал ничего о себе.

- Это, - Джинджер ткнула тонким пальчик в каменный бицепс Вирда. – Тебе 19 лет. Не так и много. Как и когда ты научился быть сильным?

- Ммм, - он уткнулся в ее волосы, - ты приятно пахнешь…

- Не меняй тему, - резко перебила она его, отодвигаясь не так далеко, но достаточно, чтобы суметь заглянуть ему в глаза.

Вирд вздохнут и ответил на взгляд Джинджер:
- Ты ведь не отстанешь, верно? – получив утвердительный кивок, он снова вздохнул.

- Агрх, развздыхался, ты что, старик?! Я тоже хочу быть сильной, научи меня!

- Ты? Для чего тебе? Пой, пляши, веселись. Живи беззаботно. У тебя есть возможность, пользуйся.

- Не решай за меня! – воскликнула Джи, вскочив на ноги, и рассержено уставилась на Вирда.

Ее крик отразился от стен зала эхом и повторно прозвучал в ушах удивленного Вирда. Он интуитивно чувствовал внутреннюю силу в Джи, но, столкнувшись с ней всерьез, растерялся. Джинджер настаивала, требовала и убеждала, и не подчинится ей было опасно. Что она могла сделать? Ничего. Вирд разумом понимал, но, привыкнув больше доверять чувствам, он как в тумане опустился перед ней на колени.

- Я буду тебя защищать. И тебя, и Вафлю. Я смогу, я ведь сильный.

И Джинджер поверила ему.

***

«6 октября 23:45»
«От 583984632895»
«Л5-0-12. Назначена встреча с агентом 6-0-0 на фабрике. Будьте там завтра в 9:00. Будете введены в курс дела. Р6-0-0.»

Вопрос: Понравилось?

1. Да		3	(60%)
2. Нет		2	(40%)
Всего:		5

@темы: фэнтези, сериал, проза, ужасы, приключения, драма, фантастика, насилие

---

Поверженный

[Кира Блювштейн]

Аннотация: Яркие огни ночного города. Дорогие женщины и богатые мужчины. Мир, где правят деньги и сексуальность. Мир, родивший порок. Это всё давно окружает нас и мы настолько привыкли к законам этой жизни, что на вопросы о подлинных чувствах часто не находим ответа. Он точно знает, что такое любовь. Но в его жизни наступил такой момент, когда он многое отдал бы, лишь бы об этом никогда не знать.


Фил.
В свете фонаря серебрились и мерцали крупицы снега. Они вились под лампой так же, как летней ночью мотыльки и прочая мошкара.
«Всё одно», - подумал Фил и перевел свой взгляд на массивную железную дверь популярного в городе ночного заведения.
- И зимой, и летом…- вслух произнес он, доставая из пачки сигарету.
- …одним цветом – доллары! – подхватила с заднего сидения Вера, пьяно хихикнув.
Фил поморщился. Не тот уровень. Не те люди.
Но в последнее время не те люди стали его постоянным кругом общения. Бессменным, родным, любимым и ненавидимым, от которого невозможно было спрятаться.
Бывало, едешь один по городу домой – глаз сразу выхватывает знакомые вывески клубов, баров. Адреса накладываются друг на друга, вплетая в мысли пряные голоса девушек-диспетчеров. Стоит вступить в эту жизнь – уже никуда не денешься. Куда бы ты ни шел, где бы ты не жил.
Он вспомнил, как они с Маришей ездили в отпуск, в Прагу. Было жаркое, знойное лето. Она снова страшно нервничала, потому что все шло не по плану. Фил же был спокоен. Он благодушно улыбался ей, зная, что так бывает всегда и что не стоит загадывать заранее – все равно ведь не получится. Не получится не совсем, просто будет по-другому.
Мариша была не такой. Она наперед знала, что найдутся проблемы. Всегда была готова к поворотам судьбы, свято верила в неотвратимость неудач.
Когда ехали в отпуск, она беспокоилась, что родители откажутся присмотреть за дочкой, что мама заболеет или, не дай Бог, Маруська.
Беспокоилась, что мест не будет в самолете, или что будут, но неудачные. Боялась, что забудет дома паспорт, поэтому по десять раз проверяла, точно положила ли его.
Когда она устраивалась на новую работу, боялась, что начальник окажется козлом, или коллектив – сборищем недоумков, или же наоборот – начальник будет добрым, отзывчивым, интеллигентным человеком, но ее сочтет недалекой и необразованной.
Машку когда в садик устраивала, все охала, что воспитательница может оказаться жестокой, бездушной, невоспитанной женщиной. Что дети могут быть больными или грубыми, что питание будет плохое.
И когда что-то из этого подтверждалось, например: по прилету выяснялось, что номер, который она хотела, занят, или в садике воспитательница оказывалась слишком молодой, или один из коллег был любителем пошлых шуточек, она победно констатировала: «Я же говорила!»
Скорее для самой себя. Она боялась неожиданностей и не любила сюрпризы. Ей лучше было наперед знать, угадать, предвидеть любую возможную неудачу, чем верить в лучшее и неожиданно получить вместо радости кучу проблем.
Она говорила часто: «Если долго что-то идет хорошо, значит жди беды. За все всегда рано или поздно приходится платить, в том числе и за счастье».
«Эх, Мариша, если бы ты знала, как ты была права», - подумал Фил, но тут же тряхнул головой, отгоняя от себя эту мысль. Горло уже начало сдавливать, но он молодец, быстро опомнился. К черту, к черту. Надо было срочно отвлечься.
Услышав чавканье на заднем сидении, он глянул в зеркало.
- Вера! - укоризненно произнес он и отвел взгляд. Она постоянно ела. Постоянно – это значит почти всегда. Разве что, когда она спала, ее челюсти прекращали привычные жевательные движения.
Ему по сути было все равно – ну хочет, ну пусть ест. Работа обязывала.
Девочки должны держать себя в форме. Вера же и так стандарту не соответствовала, так еще и умудрялась усугублять.
- Да что я? – возмутилась она. – Это просто жвачка!
Но он ее уже не слышал. Мысленно он вернулся в летнюю Прагу.
Когда они с Маришей катались в трамвайчике по старинным узким улочкам, она замечала маленькие магазинчики, причудливые названия, старинные скульптуры, а он видел все то же самое – машины с тонированными стеклами, сутулых парней с мрачным взглядом, молодых девчонок, улыбающихся с лишком призывно, слишком фальшиво, имеющих слишком глубокое декольте.
Он сразу подмечал все возможные точки даже в незнакомом городе, мысленно анализирую уровень услуг, автоматически отделяя городскую элиту от элиты для туристов.
Он силился не обращать на это внимания, нарочно отворачивался и занимал голову другими мыслями, другими впечатлениями. Но, если ты окунулся в этот омут, ты больше не станешь прежним.
«Ждет, никуда не делся», - подумала про себя Маша, увидев зеленые «Жигули». Сильнее толкнув худенькой рукой тяжелую дверь, она протиснулась в проём. Дыхание сразу стало превращаться в пар, а влажные волосы начали замерзать.
Сбегая по обледенелым ступенькам, она поскользнулась на каблуках и чуть не упала. Сердце тут же подпрыгнуло высоко, под самое горло, а ладони вспотели. В этот момент она краем глаза заметила, как дернулся водитель за рулем машины.
«Бойся, урод похотливый», - злорадно подумала она, все еще тяжело дыша от страха. Она сильнее укуталась в синюю дубленку, подбежала к машине и дернула за ручку двери.
В салон тут же проник пронизывающий до костей морозный воздух.
- Садись, давай, Машуня, не выпускай тепло! – крикнула на нее Веерка и шлепнула недовольно пухлыми губами.
Маша забралась в салон и нарочно сильно хлопнула дверью, тут же поймав в зеркале недовольный взгляд Фила.
Она сразу отвела взгляд, довольная своей выходкой. Ей нравилось изводить Фила маленькими пакостями. На большее она была не способна, она это знала, но даже бесить его этими мелочами было несравнимым удовольствием!
Она ненавидела его всем своим маленьким сердечком. Люди, не обладающие даром отзывчивости, нередко компенсируют его чувством юмора. У нее оно было, хоть и черное. Она мстила ему небольшими, но частыми дозами. Размеренно, методично. Она сравнивала свои действия со старинной японской пыткой, когда человеку в сыром холодном подвале капают на темечко ледяной водой. Конечно, это не производило такой эффект, но думать об этом было приятно. Ей нравилось быть жестокой. Не только по отношению к Филу, ко всему миру вообще. Как было сказано в ее любимом мультике: «Если мир отвернулся от тебя – ты должен отвернуться от мира!». Ей нравилась эта фраза. Она считала ее верной и ни в коем случае не хотела подставлять другую щеку.
Хотя за многое она не могла себя простить. Не хотела. В особенности за то, что ступила на эту скользкую дорожку. За то, что не пошла работать по профессии, как мама. Медсестрой, за копейки, за то совесть была бы чиста.
Тщеславие, жажда красивой жизни и богатства, привели ее сюда. К краю порочной чаши, которую ей предстояло испить до дна.
Это была и лень, и малодушие.
Маша была красивой, не глупой девушкой. И вполне могла учиться, могла поступить в институт, получить высшее образование, построить карьеру.
Семейной жизни она никогда не хотела, всегда верила в собственную независимость, хотела стать эдакой железной леди. Даже книжки читала такие, где главными героинями были сильные женщины, которые всего в жизни добивались сами, которых любили самые красивые и смелые мужчины.
Но, видимо, угодно было кому-то наверху, чтобы с Машей во время учебы в старших классах случилась большая любовь.
Да такая сумасшедшая и сильная, что терпеть не было сил.
Его звали Петр. Он был старше ее на много лет. Они познакомились случайно, на Новый год.
Она ловила машину поздним вечером. Времени до двенадцати оставалось в обрез, а еще нужно было успеть добраться до дачи, где ее ждали друзья с настоящим серьезным алкоголем, хмельные, веселые и абсолютно свободные этой волшебной ночью.
Волшебными ночами часто случаются чудеса. Она верила в чудо, ждала его. Но даже не подозревала, что оно окажется спрятанным в теплом кожаном салоне большой черной иномарки.
Красивый, голубоглазый, взрослый. Он заразительно смеялся и остроумно шутил. А еще говорил много интересных вещей, которых Маша никогда не понимала. Она замирала от восторга, кивала головой и поражалась, как точно, как красиво говорит ее спутник.
Это сейчас она понимала, что то был «дешевый понт», как было принято говорить в ее новом круге общения.
До дачи друзей они так и не доехали. Дорогу замело, и встречать Новый год им пришлось в его машине.
В ту ночь она стала взрослой. И после этого она уже не могла по-прежнему общаться со своими сверстниками, одноклассниками. Она даже с мамой не могла больше найти общий язык. Потому что с этого момента она поставила себя на ее уровень. Она поднялась в своих глазах до той черты, после которой ее уже не могли ни к чему принудить.
Она открыла в себе новое, женское. То, чем она могла чувствовать, что для нее лучше, не слушая чужих советов.
Учеба отошла на второй план. Ее закружила взрослая ночная жизнь. Вечеринки в дорогих клубах, на которых она была звездой, роскошные номера в отелях, иностранные машины, иностранные деньги.
Ее новые друзья относились к ней как к равной. Её уважали, ей восхищались.
Эти чувства пьянили её и засасывали.
Но, вместе со школой, кончилась и ее новая жизнь.
Все произошло по известному всем сценарию. Банально и больно.
Она забеременела от Пети.
Родителям не сказала ни слова. Не посчитала нужным. Зато Пете сказала сразу. Потому что любила и была в нем уверена. Она считала, что узнав о ребенке, он жутко обрадуется, сделает ей предложение и она сразу же поженятся. Она где-то слышала, что если девушка беременна, то расписывают сразу.
А потом они отправятся отдыхать заграницу на медовый месяц, где будет белый песок и голубое чистое море.
Много чего думала Маша в тот день, перед самым важным разговором.
Но Петя ничего подобного ей не предложил. Он принял это известие совершенно спокойно, ничуть ему не удивился и так же спокойно предложил ей сделать аборт. Потому что он сам давно женат, детей уже имеет и еще дети ему не нужны. Тем более разводиться с женой он не собирается – это вредно для бизнеса.
А если маленькая Маша рассчитывала на что-то другое, то она смело может отваливать.
Так прямо и сказал.
И Маша отвалила. Аборт, конечно, сделала – куда ей с ребенком в мамину малогабаритку!
Экзамены сдала с горем пополам – и то, благодаря шпаргалкам, которые писала полночи дома. Да и это она делала без всякого энтузиазма.
Когда она поняла, что поступить с тем набором знаний и таким аттестатом она никуда не сможет, было уже поздно.
Её одноклассницы счастливо волновались по поводу вступительных, ходили в кино со своими глупыми мальчиками. А она смотрела тупым взглядом в окно и нервно жевала фильтр сигареты.
Прятаться от мамы она давно уже перестала, да и мама потеряла всякую надежду вразумить дочь, и больше с наставлениями к ней не приставала.
Маша очень быстро постарела. Так ей казалось. В ее жизни уже всё было – большая любовь, боль расставания, красивые машины, деньги, страстные ночи, беременность даже была. Теперь ей не оставалось ничего, кроме как завершить свой жизненный путь.
Смысла жить дальше не было. Она не плакала, не билась в истерике. Просто тихо и спокойно осознавала, что больше в её жизни не будет возможности добиться всего самой, или встретить такую же сильную любовь. Не ради чего было землю топтать.
Но покончить с собой оказалось не так-то просто. В аптеке ей не продавали сильнодействующие препараты, поэтому идея наглотаться таблеток и уснуть отпала. Вены резать она не хотела – страшно представить, что почувствует мама, когда увидит свою дочь в ванне, полной крови и с развороченными как вареная сосиска руками.
Прыгать с крыши высотного дома она тоже не хотела. Вернее, сначала хотела, но после нескольких неудачных попыток вылезти на крышу затею эту бросила.
Да и опять же – мама будет не в восторге от вида кровавого студня на асфальте.
А вечером мама сказала ей, что подала её документы в медицинский колледж. Маша смирилась и пошла учиться. Безрадостно и бесцельно.
Но уже в середине обучения она поняла, что не может так жить. Не может каждый день есть вареную картошку и салаты «Оливье» по праздникам. Не может одеваться на рынках в эти бесформенные тряпки.
Она успела привыкнуть к той красивой жизни, что была у неё, пусть и не долго.
Тогда она сама купила газету, открыла её на странице «Досуг», выбрала наиболее приглянувшееся объявление и позвонила.
Машину качнуло на повороте и Маша ударилась головой об стекло. Резко вынырнув из воспоминаний, она вонзила свой ненавидящий взгляд в спину водителя.
Костяшки пальцев побелели – до того сильно он держал руль.
Они уже около пятнадцати минут мчались по заснеженной дороге, а у Фила перед глазами до сих пор стояли ее худые ножки. В облегающих голень, сапогах на длинной острой шпильке - они так неловко скользили на ступенях!..
Он вдохнул ртом и выдохнул через нос.
В ушах звенело от громкого хлопка дверью. Она специально это делает, совершенно точно.
Ну и пусть. Это самое меньшее, что она имеет право сделать по отношению к нему. Он же сам желал себе за содеянное смерти.
«Смерть есть избавление, а не наказание», - с иронией подумал он и резко крутанул руль, выходя на поворот.
Подумать только, когда-то он даже не задумывался о таком повседневном явлении, как смерть.
Она не ужасала его и не погружала в раздумья. Проще сказать – смерть не интересовала его вовсе. Она просто не существовала в его жизни.
Оба родителя были живы, равно как и бабушка с дедушкой по линии отца. По материной линии он их не знал, а значит, и повода для беспокойства не было.
Он глянул в зеркало заднего вида и сглотнул. Вера рылась в сумочке, то доставая, то складывая обратно косметику, духи, перчатки и все то, что она каждый день таскала с собой. Женщины часто перебирают содержимое своих сумок от скуки. Маша хмурила тонкие брови и смотрела в окно, скрестив руки на груди. Дублёнка собралась складками, и ее подол едва доставал до середины бедер, открывая взгляду ее маленькие острые коленки, обтянутые эластичными колготками. Или чулками. Он впился взглядом в её ноги, чувствуя, как рот наполняется слюной. Сейчас Фил все отдал бы, чтобы узнать, что же всё-таки на ней – чулки или колготки?.. Ему до удушья хотелось прикоснуться к ее ногам губами, почувствовать запах ее нежной кожи.
Фил сморгнул наваждение и вернул свой взгляд дороге, по обеим сторонам которой лежал позолоченный фонарным светом снег.
- Ну, наконец-то, - нарушила тишину Маша. Её голос вернул Фила к реальности. Действительно – почти приехали. За поворотом показалась высотка. В этом доме, на седьмом этаже находилась их штаб-квартира, как в хорошем настроении называла её Валентина.
Подъехав к подъезду, Фил заглушил мотор и уронил руки на колени. Девушки защелкали дверьми, выбираясь из машины, каждая со своей стороны.
Как только дверцы хлопнули, Фил закрыл лицо обеими руками и шумно втянул ртом воздух, как если бы у него неожиданно защемило сердце.
Но сердце не щемило. Он вообще, в последнее время, не испытывал никакого дискомфорта, связанного со здоровьем.
Ему даже начало казаться, что все его страдания и терзания надуманны. Он уже не знал, как сильнее унизить себя, как сделать себе ещё больнее. Да и сомневался, возможно ли это вообще.
Посидев пару минут в тишине и одиночестве, он всё-таки вышел из машины и поднялся в квартиру.
Она была очень просторная и светлая. Паркет в коридоре отзывался стуком из-под ног - радостным и частым, если по нему весело бежали чьи-то легкие ноги. А если на идущего давил непомерный для него груз, то стук становился угрожающим и тяжелым.
Коридор одной стороной закруглялся и сводил на себя двери в комнаты девушек, а другой стороной поворачивал на кухню, которая была соединена со столовой и одновременно являлась кабинетом Валентины.
Валентина сидела на кухне за дубовым массивным столом в черном кожаном кресле. На столе стоял телефон, валялись различные бумаги – сделанные ею записи, вырванные листки из блокнотов и календарей, квитанции об оплате и многое другое.
Помимо бумаг на столе стоял старинный графин. Не то чтобы очень старинный, но родом из сороковых, как минимум.
Он был наполнен коньяком. Валентина понятия не имела, как именно нужно хранить коньяк, но ей уж очень нравилась эта тяжелая рельефная бутыль. Она была в восторге ото всего вычурного, дорогого. Видимость богатства – это то, чем Валентина себя окружила.
Фил про себя назвал Валентину «мадам». Это было нечто среднее между «мамкой» из девяностых и чем-то более уважительным, чем-то, что имеет большее отношения к бизнесу как к таковому. Да и себя Фил считал не «сутером», как звали его за глаза девчонки, а охранником. И Марише почти не приходилось врать.
Девушки уже попрятались по своим комнатам, переодеваясь и готовясь воевать в очереди в душ. Фил прошел по коридору в сторону кухни. Он двигался медленно, чуть сутулясь, так и не сняв куртку и обувь, лениво переставляя ноги. Шаги его были тяжелыми, но почти не слышными. Руки с мороза из карманов джинсов он так и не доставал.
- Всё хорошо? – спросила Валентина, не поднимая головы и продолжая что-то записывать на клочке бумаги.
- Всё хорошо, - ответил Фил, заходя на кухню.
Он упал на кожаный диван, на котором валялись какие-то вещи, кем-то забытое полотенце, и закрыл глаза.
От полотенца, уже высохшего, исходил знакомый, почти родной запах фиалок. Он заставил Фила улыбнуться, веки его дрогнули, словно во сне.
Почувствовав на себе пристальный взгляд, он открыл глаза. Валентина выжидающе смотрела на него поверх очков.
Фил скривился и приподнял бёдра, залезая в карман. Подниматься полностью было лень. Он вообще в последнее время стал каким-то заторможенным.
Выудив на свет стопку денег, он бросил её на стол и уронил бёдра обратно на диван, оставаясь лежать так, чуть ли не съезжая с дивана.
Пока «мадам» считала деньги, он сунул руку за пазуху и достал из внутреннего кармана флягу. Открутив крышку, он поднес холодный металл к губам и опрокинул её. Огненная жидкость просочилась в его рот, наполнила его и скатилась по горлу в пустующий желудок.
Войдя в комнату, Маша села на диван и стянула сапоги с усталых ног. Тут же встала и вылезла из платья, оставаясь в синем кружевом белье и чёрных чулках.
- Привет, - улыбнулась ей Олеся и потянулась. Она только что проснулась и её тело ещё не остыло от теплоты постели.
Волосы, хоть и были не расчесаны, всё равно лежали так, что лучше их не уложил бы ни один стилист. Естественность – это был её конёк. Она была прекрасна в своей домашней реалистичности. Теплая, родная, она покорила этим не один десяток мужчин. Сероглазая, умная не по годам девушка.
Наверное, поэтому они и сошлись с мадам. Они обе были целеустремленными и расчетливыми.
Это в ней Машу особенно привлекало. Она тянулась к ней, как к эталону женственности, как к своему идеалу.
- Привет, - отозвалась Маша, снимая с себя бюстгальтер и чулки. Она достала из шкафа мягкий банный халат кораллового цвета и взяла с полки полотенце.
- Как всё прошло?
- Нормально. Единственное, ездить с ним в одной машине – для меня это пытка!
Олеся достала из тумбочки пачку сигарет и закурила.
- Почему?
- А то ты не знаешь! – Маша иронично усмехнулась. – Когда я сюда пришла, меня никто не предупреждал, что мой сутер будет мной пользоваться, когда ему вздумается.
Олеся промолчала. Она не хотела говорить на эту тему. Она знала, что произошло, и сама не могла понять Фила. Для неё он был не Фил, а Гриша. Они знали друг друга много лет, он был для неё другом. Она не знала более чуткого, отзывчивого и жизнерадостного человека, чем он.
Та злосчастная автокатастрофа очень сильно его подкосила. Да и это можно понять – он в одночасье потерял и жену, и дочь.
Как он их любил…
Олеся смотрела и завидовала их счастью белой завистью. А какой счастливой была Марина! Она не знала её до их с Гришей свадьбы, но познакомившись, полюбила её как сестру. Конечно, Гриша строго запретил её рассказывать Марине, чем она занимается, поэтому ей приходилось поддерживать легенду. Для Марины Гриша работал охранником в стриптиз-баре, в котором танцевала Олеся.
Марина никогда не ревновала его, а он никогда не давал повода. Они с Олесей стали живым примером того, что дружба между мужчиной и женщиной существует.
А потом её не стало. Её и их малышки, Маруси, Машеньки. Ей было три года, когда всё случилось. Тогда-то Гриша и начал пить. Он стал мрачным, не смеялся и крайне редко улыбался. Стал полностью пустым. И глаза его потухли, и голос стал бесцветным. Шел уже четвертый год с момента аварии, а он до сих пор не мог оправиться. Всё, конечно, было уже гораздо лучше, Олеся это видела. Видела, как в нём снова просыпаются чувства, как он начинает меняться, как смотрит на Машу.
Маша. Она стала той веревкой, которая потянула его наверх со дна, из пропасти, в которую он так старательно себя загонял.
Он не умел проявить к ней своих чувств. Может из-за ощущения вины, а может он просто забыл, как это делается. Но в один из вечеров он навсегда перечеркнул саму возможность их с Машей отношений.
Он был пьян. Пьян настолько, что его шатало от стены к стене. Маша никогда особенно не проявляла к нему симпатии, а этот день так и вообще демонстрировала своё презрение. Он не сдержался. Его переполнила злость, обида, ярость. Алкоголь еще сильнее подогревал его кровь. Он взял её силой. Маша тогда пообещала, что никогда его не простит. И она не простит – Олеся знала это. И Фил это знал.
Маша глянула на Олесю и быстрым шагом пошла в ванную. Она не понимала, почему Олеся так себя ведёт. Будто ничего ужасного не произошло. Будто это нормально. Хотя, откуда ей знать, может и Олесю он тоже насиловал? Может все здесь просто к этому привыкли.
Пока тёплые струи омывали её стройное тело, она думала. Думала о том, что снова влипла в историю. Деньги, конечно, хорошие. Она многое, что теперь могла себе позволить, не говоря уже о том, что она смогла делать для мамы. Но, тем не менее, она прекрасно понимала, что найти любовь ей не удастся, пока она находится здесь. А любви хотелось, как и любой девчонке. Она часто представляла себе перед сном его – красивого, темноволосого, с выразительными глазами и приятным голосом. Сейчас, почему-то, вместо привычного образа принца, перед её глазами появился Фил. Она раздражённо моргнула. Что ещё за новости?
Маша вылезла из ванны и насухо вытерлась махровым полотенцем. Тряхнув мокрыми волосами, она вышла из ванной и зашла на кухню.
Покосилась на Фила. Он лежал на диване, опершись на локоть и прикрыв глаза.
- Опять нажрался? – язвительно бросила Маша, выжимая волосы прямо на пол. – Что, кого на этот раз возьмешь? Может Олеську? Она как раз проснулась…
Фил открыл глаза. Они в момент потемнели. В них отчетливо плескалась злоба.
Он злился на себя и на неё. Злился на водку во фляжке, злился на Валентину, которая всё так же продолжала сидеть за столом.
Он медленно сел, не отрывая от Маши взгляда.
Маша холодно глянула на него.
- Так что? Уже определился?
- Да, - сухо ответил Фил вполголоса.
Эта интонация заставила по Машиной коже забегать мурашки под халатом. Ей стало не по себе.
- Тебя и возьму, - жестко произнес он, хватая её за плечо.
- Отпусти, мне больно! – вскрикнула Маша и жалобно уставилась на мадам, думая, что она мешается. Но ей было всё равно. Она продолжала заниматься своими бумагами, будто прямо под её носом ничего не происходило. Пальцы Фила продолжали сжимать её руку.
- Я закричу!
- Кричи.
- Аааааа! – Маша закричала и замолчала, уставившись растерянно на Фила. – Ааааа! – повторила она, но никакой реакции не последовало. Никто не вышел из комнаты. Валентина по-прежнему не поднимала глаз.
Фил грубо толкнул её к двери из кухни.
- Одевайся!
- Зачем?
- Я сказал, одевайся.
Смелости у Маши тут же поубавилось. Сердце застучало как сумасшедшее, его удары отдавались в висках, путая мысли.
И зачем она его провоцировала? Знала ведь, что он скотина. Ублюдок. Она ворвалась в комнату, с трудом сдерживая слезы.
- Что случилось, малышка? – с балкона выглянула Вера, жуя творожное кольцо. Она снимала с балкона постиранные вещи.
- Ничего! – крикнула в ответ Маша, натягивая платье.
Ничего. Ничего не случилось. Всё как обычно, в порядке вещей.
Она поедет. Поедет, потому что у неё нет другого выбора. Валентина всегда будет на его стороне, она давно его хочет затащить в свою постель и будет всячески ему потакать. А девчонкам всё равно. Им своих забот хватает. Она поедет к нему, чтобы лишний раз ткнуть его мордой в грязь.
Её лицо прояснилась. За свою жизнь она научилась быть циничной. Она поедет и сделает всё так, что Фил ещё долго будет жалеть о том, что сделал.
Она влезла в сапожки, застегнула молнию. Нижнее бельё она одевать не стала – смысл? Да и незачем перед ним красоваться. Поправив шелковое платье и мокрые волосы, она последний раз глянула в зеркало и вышла из комнаты, захватив сумочку. Фил стоял у входной двери.
Она прошла мимо него с высоко поднятой головой и прошла к лифту.
Она слышала позади его шаги, но так, ни разу и не обернулась, пока они спускались к машине.
Он сел за руль, несмотря на то, что выпил. Он так делал достаточно часто, поэтому все, включая Машу, уже давно к этому привыкли.
Она забралась на заднее сиденье и закурила. Он молча завел мотор и машина тронулась с места.
Маша смотрела в окно и не разбирала дороги. Её голову занимали мысли о своей судьбе. Когда она успела так оступиться? Когда она стала такой? Она спокойно ехала в машине с ненавистным ей мужчиной к нему домой, чтобы дать ему всё, что он попросит. Просто так, ни за что.
Они ехали долго, часто поворачивали, уходили во дворы. Наконец машина остановилась у высокого панельного дома.
Фил вышел из машины, не сказав ни слова. Маша вылезла вслед за ним. Он набрал код на домофоне и они вошли в просторный светлый подъезд. Этот дом был одним из тех, где постоянно дежурят консьержки, где всегда чисто, уютно, постелены ковровые дорожки, а на этажах стоят цветы в горшочках.
Фил жил на девятом этаже. Открыв тяжелую металлическую дверь, он пропустил её в квартиру.
Она прошла внутрь, цокая каблучками по паркету. Оглядевшись, она приметила ванну.
- Я пойду, приведу себя в порядок. Не будешь же ты набрасываться на меня, как животное? – бросила она и дернула на себя ручку двери.
Фил ничего не ответил и пошел в комнату, бросив ключи мимо полочки.
Они звонко ударились об пол. Маша проводила его взглядом, покачала головой и закрылась в ванной на щеколду.
Фил прошел в комнату и упал на диван. Перед диваном стоял журнальный столик, на нём стояла пепельница, полная окурков. Рядом со столиком валялись пустые бутылки, выпавшие из пакета, которыми тот был забит до отказа.
Он взял со столика пачку тонких сигарет, забытых какой-то ночной девушкой и закурил. От сигареты исходил какой-то невероятно противный запах.
Его плечо самопроизвольно дернулось, а стеклянный взгляд замер на шершавых обоях.
Сначала было терпимо. Первое время после случившегося. Он пил. Вечер, день, ночь. Не мог остановиться.
Никогда раньше не пил, а тут как заставлял кто-то. Будто бы и успокаивало, будто бы и забывался, засыпал.
Потом третий день – похороны.
Народу пришло – толпа. Все в чёрном, стояли, причитали, плакали навзрыд с диким животным воем. Он тоже в чёрном был. Рубашка ещё со студенчества осталась. Так-то он сам чёрное не очень…
Слез почему-то не было. И ему казалось, что все вокруг косятся на него, осуждающе смотрят и думают про себя: не плачет, не жалеет, черствое сердце.
А может, думали, что он вовсе с катушек слетел. Кто его теперь разберет.
Хоронили в закрытых гробах. Он стоял как вкопанный, не мог пошевелиться, сказать ничего не мог. Смотрел в одну точку. Вот как сейчас.
Его тронуть боялись, плечом задеть случайно. Рядом даже не стояли. Даже родители.
Мать с отцом стояли вместе с Маришкиными родителями, дядей Славой и тётей Женей. Тётя Женя рыдала навзрыд, глаза были красные, узкие, как щёлочки. Дядя Слава был чёрен лицом, тяжел плечами, дышал шумно, молча. Ненавидел. Фил это чувствовал.
По спине катился липкий пот, волосы мокли на шее. Стебли цветов, что он сжимал в руках, превратились в кашицу. На лбу вспухла жила, пульсировали виски.
Перед глазами, как после смерти, пролетали картины их совместной жизни. Эти кадры начали мелькать почти сразу после случившегося и до сих пор не остановились.
День их знакомства: прохладный осенний вечер, только что закончился дождь. В квартире накурено и тесно. Дурным голосом Ленька Шивцов орёт песню под гитару. Запрокидывая голову, смеётся именинница – Алёнка Мазепова. Яркая, солнечная, стриженная под мальчика, в маленьком чёрном платье, с крупными белыми бусами на шее.
Губы красные, зубы жемчужные. Боря Уланов всё шутит, вино ей подливает. Парочки жмутся на балконе, запуская дым в квартиру. А вот и она – сидит за столом в уголке, поглядывает серыми глазами строго, но губы еле заметно вздрагивают в улыбке.
Волосы тяжёлые, от долгого пребывания в косе, волной спадающие по плечу. Юбка чёрная, а на ней – светлые волоски собачьей шерсти. Сидит, согнувшись пополам, упершись локтями в колени, неловко переступает ногами в туфлях на толстенной платформе.
Смотрит на него и брови хмурит, но больше шутливо. Он тогда не стал курить «травку» вместе со всеми. Не потому что не хотел, наоборот, очень хотел! Опозориться боялся, первый раз ведь.
Сразу заметил, что она на него смотрит.
«Нравлюсь?» - спросил мысленно.
«Как думаешь?» - будто взглядом ответила ему. А он не думал, он знал. Просто поиграть хотел. Сам ведь ещё ни разу не играл, чтоб по-взрослому. А тут по-другому и быть не могло.
Вышел на лестницу, будто покурить, хотя сам никогда в жизни не курил. Даже не пробовал. А она – за ним. Тоже – будто…
Он тогда её до дома проводил. Пешком через полгорода.
Или вот: родителей знакомят. Его оба родителя – профессора. Отец – биологии, а мать – математики. И её – мать швея-лекальщица, отец – слесарь разрядный.
Его Марина такая же – не пошла в институт после школы. Пошла на курсы машинистки, сама не зная, зачем. Закончила, работать в издательство пошла. Без особых амбиций карьерных. Он же – напротив. Высшее математическое образование.
Родители грызлись весь вечер. Её - громко говорили, искренне обижались и резко отвечали, а его – интеллигентно, намёками и полутонами. Только на Фила поглядывали, мол, кого же ты нашёл себе, сыночек?
А они с Маришкой сидели счастливые, смотрели друг на друга, да салаты за обе щеки уплетали.
Им нравилось смотреть друг на друга. Ему нравились ее волосы, затянутые в тугой хвост до пояса и брови тёмные, чётко очерченные. А ей нравились его короткие, тоже тёмные волосы, с торчащей чёлкой, и брови, странно сдвинутые к середине. От его смешливого выражения лица он на дурачка был похож. Это тоже нравилось.
Свадьба: Мариша вся в белом, торжественном. Платье пышное, рукава-фонарики, венок с фатой на голове, перчатки кружевные и корсет.
Ох, и намучился же он ночью с эти её корсетом!..
Перед свадьбой они специально брали уроки танцев, по настоянию Марины. У него в крови это было – и ритм, и такт, и темп чувствовать. Мариша же двигалась, как корова на льду. Отдавила ему все ноги, стулья вокруг сносила своими крутыми бёдрами. Злилась, краснела, ноздри раздувала, а он улыбался снисходительно.
- Ненавижу, когда ты так смотришь! – кричала она.
- Как? – он продолжал улыбаться и смотреть, влюбляясь сильнее.
Свидетелем на свадьбе был его лучший друг, Генка Кураев.
На похоронах он стоял позади и с опаской поглядывал на спину друга. То ли обморока боялся, то ли нервного срыва.
А на свадьбе раньше всех проснулся, всех гостей обзвонил, нашёл кольца, которые Фил потерял, стопку водки в него влил на голодный желудок – для храбрости, пояснил.
От этой храбрости Фила всё время нахождения в ЗАГСе мутило так, что в пору было свадьбу откладывать.
С выкупом невесты он тоже справился блестяще, обманув всех гостей и родственников. Филу вообще почти ничего делать не приходилось. Он никогда не обладал такой неуёмной энергетикой, никогда не умел так заводить публику, так шутить, чтоб смеялись все, даже те, кто шутки не понял. Гена был физиком-астрономом.
- Мы с тобой – два светила мировой науки! – говорил он, обнимая друга за шею.
- Да уж, светила… не столько светим, сколько коптим, - весело отзывался Фил.
Вообще Генка был излишне самоуверенным и смешливым. Мариша его не очень любила. Она вообще считала, что Фил не умеет выбирать себе друзей. И это было единственным, в чём его мать была с ней согласна.
Ей претили все эти праздные беседы, мех без причины, поэтому она была готова даже встать на сторону невестки, лишь бы убедить сына не общаться с друзьями, которые портят карму.
А когда Марина сказала «да», он словно дара речи лишился. Стоит, словно немой, глазами хлопает и молчит. Она тогда не на шутку разозлилась, ткнула его в бок острым локтём и зашипела в самое ухо: «Да! «Да» скажи, кретин!»
И выдохнул это, заветное слово. И сразу легче стало, и мутить перестало и всё встало на свои места. Вот так вот и должно быть. Вот Мариша, а вот я. И скоро, совсем скоро у нас появится третий. Сыночек или дочка. Всё в порядке. И этот порядок казался ему настолько удивительным и непостижимым – аж дух захватывало!
А теперь никакого порядка в его жизни не было. Более того – что-то страшное начала происходить с ним. Не правильное.
В ванной шумела вода. Маша. Маша – первое, чем он начал интересоваться после долгих лет пустоты и одиночества.
Этот интерес к другой девушке его очень пугал. От него болело внутри, от него он не мог уснуть и часто смотрел на фотографию Марины с Марусей. Прощения пытался просить, но как-то неискренне выходило. Он сам не понимал, что с ним твориться и заливал это своё непонятное состояние алкоголем.
Маша была полной противоположностью Марине. Разве что цветом волос они были схожи.
Маша была тоненькая, намного младше его, со вздернутым носиком и злыми глазками.
Но чем-то она его зацепила. Зацепила настолько, что он голову терял. А однажды потерял окончательно. И причинил ей такую боль, за которую сам себя простить не мог, не говоря уже о ней. И вот опять он делает тоже самое. И опять не может себя понять. И опять ему страшно.
Маша выключила воду. Она включила её специально, чтобы не слышать ничего из-за двери, и чтобы он не слышал, что она делает. \она накрасила губы ярко-красным, ресницы тушью, глаза подвела чёрным. Ну чисто распутная девка. А что? Пусть получит, что заказывал. Довольная собой, она щелкнула замком и вышла из ванной.
Вышла и замерла. Её взгляд приковали к себе фотографии, висящие на стене в коридоре. Она их не заметила сразу, а сейчас прямо в глаза бросились. Она подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть.
На фотографиях была запечатлена семейная пара – молодой мужчина и женщина. Были еще фотографии маленькой девочки. Должно быть, их дочка. Красивая такая, с задорным взглядом, с двумя косичками. Что-то в ней ей показалось знакомым. Она перевела взгляд на другое фото. Она не сразу его узнала. Конечно же, этот мужчина - Фил. Никаких сомнений.
Только всё равно что-то в нём было не то. Он был не таким, каким она привыкла его видеть. И женщина. Женщина рядом с ним выглядела такой счастливой и так они вместе смотрелись гармонично, что было ясно – она счастлива, благодаря ему.
Голова закружилась. Она всё поняла. Сложила в одну картинку эти, ничего не значащие, фразы. Она тогда не придавала им значения, а теперь поняла. У Фила была семья. Он потерял её. И из-за этого, должно быть, он стал таким. А сколько раз Олеся пыталась ей намекать на это…
И она, Маша, ему нравилась. Совершенно серьезно, искренне.
Ей вдруг стало так стыдно, так мерзко от самой себя. Она вытерла ладонью губы, размазывая помаду по щекам, и заглянула в комнату.
Фил курил, обнимая себя рукой и согнувшись пополам.
В той же рук, в которой он сжимал сигарету, он держал фотографию.
Он гладил изображение большим пальцем, а губы беззвучно шептали: «Простите меня…»
Маша закусила губу и потерла щёку, пытаясь стереть остатки помады.
- Фил… - робко позвала она, не решаясь войти в комнату.
Он дернулся и положил фотографию лицом вниз на столик. Посмотрел на неё влажными красными глазами, хмельными от выпитого.
- Я вызвал тебе такси.

Вопрос: Понравилось?

1. Да		3	(50%)
2. Нет		3	(50%)
Всего:		6

@темы: история о любви, проза, рассказ, драма

---

Атлантида

[D-r Zlo]

...Умирая на дне, Зверь знает, что никто его не найдет.
Все становится липким, вязким. Осознание бьет как нож:
Атлантида всего лишь сказка.
Атлантида
всего лишь
ложь.
(с) Сидхётт, «Атлантида»

Вода прибывает не волнами, подобно цунами; она поднимается постепенно, медленно, но в то же время неумолимо. Ты черпаешь её, черпаешь, но думаешь о ней как о досадном недоразумении, сильных осадках, которые всего лишь сильно раздражают, но не более. Даже когда вода у пояса; даже когда вода по грудь; даже когда по подмышки; даже...
– Эй, иди обратно! – кто-то хватает за плечи и резко тянет наверх; лицо щиплет от влаги, и резкий вдох – не то задыхаешься, не то напротив, родился и впервые набрал себе воздух в грудь...

Пробуждение мистера Васкхавета всякое утро было тяжёлым и длительным. Виной тому являлись продолжительные кошмары, то отпускавшие его, то возвращавшиеся с новой силой и как будто бы ярче, чем прежде. Разумеется, это был сущий бред, но не доставлявший мистеру Васкхавету ничего приятного.
Он всегда просыпался раньше будильника и был доволен этой своей привычкой. Иногда, впрочем, его мучила бессонница, а иногда он даже и был ей рад, но, припоминая свои старые и, казалось бы, истинные реакции на вещи, он вспоминал своё удовлетворение от раннего пробуждения. Ведь за это время можно было бы многое сделать, в частности посвятить это самое время самому себе. Он не так часто занимался подобным: такие желания приходили к нему тоже волнообразно, что, впрочем, не доставляло ему удовлетворения, так сильно он привык к постоянству.
Марго лежала в смешной позе и на лице её застыло выражение, похожее на усталость: мистер Васкхавет не находил это удивительным, ведь по нынешним временам женщинам нужно слишком много работать и слишком многого добиваться. Разумеется, тут не хватит никаких сил... Впрочем, и раньше было работы не меньше, зато и требований не много, и не являлись они такими противоречивыми.
Странное время. Васкхавет не любил его, по-стариковски сдержанно и ворчливо, вспоминая то, как было всё раньше.
Хотя, как показало развитие мира, нет пределов падению нравов.
Когда он готовил на двоих яичницу, Марго уже встала с кровати. Она шлепала босыми ногами по налаченному служанкой паркету, уже успела закурить сигарету, с женским восторгом смотрела на своего престарелого возлюбленного, и, обняв его рукой за шею, громко и искренне воскликнула:
– Мар, душка, сейчас ты был великолепен!

Нет ничего более страшного, чем сон.
Нет ничего более правдивого, чем сон.
Нет ничего более, чем сон.
Воспоминания предают. Воспоминания сильно зависят от того, что ты чувствуешь в конкретный момент – или ты ничего не чувствуешь... или ты не знаешь, что и думать об этом всём. Воспоминания – пройденный путь, на который его прохожий, может, и внимания не обращать. Сон не предает никогда, как не предает раз записанная на носитель информация. И то – её можно стереть, сон же ты не сотрёшь никогда.
Он ненавидел свои сны.
Впрочем, он и память свою не любил: но от памяти можно уклониться, можно отбить ту пережитую боль новым опытом, новыми впечатлениями, новыми страданиями...
Но что поделать, когда жизнь так велика, что душа перестает воспринимать новый опыт и новые впечатления?
Что если оно попросту не лезет больше?
Что если ты всё настолько хорошо знаешь, что не можешь получить ни новый опыт, ни искренние чувства?
Раньше бы он непременно стал решать этот вопрос. Раньше бы он врал себе, пытаясь убить себя или хотя бы оживить новыми впечатлениями. Раньше бы он написал об этом работу и удостоился чего-нибудь; и стоял бы он такой, старый и важный, и это было бы так же смешно, как выступления комедиантов...
Это было бы смешно, потому что эта работа была бы бредом и неправдой. Как является неправдой нынешний он сам.

Завтрак они обыкновенно проводили на балконе, выходящем во двор; впрочем, Марго ненавидела однообразие, а мистер Васкхавет покорно подчинялся ей в этом вопросе. Правда, далеко не всегда, и на поводу больше нравилось идти ей, чем ему: её всегда восхищала мужская сила характера. Хотя не на столько авторитарная, чтобы ей нельзя было играючи сопротивляться.
– Прекрати курить за завтраком, – в очередной раз упрекал он её.
– А то, что со мной будет? – спрашивала она игриво, отодвигаясь от стола. Она прекрасно знала, что последует в дальнейшем, и посему сигарету благоразумно тушила о стеклянную, аквамаринового цвета пепельницу: а сколько раньше было скандалов из-за этой милой её привычки! – Ну, ты и зануда. Ненавижу тебя.
– Я тоже тебя люблю, – покорно отвечал ей он.
Из-под недлинных светлых прядей Марго выбивались кольца серёжек: она любила одеваться ярко и необычно, иногда этим напоминая мистеру Васкхавету ребёнка, так тянули её к себе стеклянные украшения неожиданных цветов, этнические юбки и платья и яркие, но стильные аксессуары. Он выражал ей своё умиление этим её причудам, хотя иногда намекал ей, что желал бы видеть её в более взрослых и менее вызывающих костюмах. Марго, разумеется, его не слушала.
– Какие у тебя планы? – спросила она. – Всё то же самое?
– Я бы хотел отвести тебя вечером на «Короля Лира». Вердт обещал необычайное зрелище – и я в этом не сомневаюсь, учитывая то, насколько плохой у него вкус.
– Но ты боишься его расстроить, – Марго вспыхнула. – А меня расстроить ты не боишься, ну, конечно же.
– Ну да. Всё равно же успокоишься.
– Нет, так не пойдёт совершенно. Мы сделаем так...
Марго не часто шла на переговоры, но являла собой уникальный случай, когда и пребывая в порыве истерики, и здраво взвешивая все за и против, она являла собой удивительно притягательное и сексуальное зрелище. Особенно приятным мистеру Васкхавету казалась неизменность такого их времяпрепровождения, дающая ему иллюзорное представление о незыблемости некоторых вещей в природе. То, чего ему так сильно не доставало.
После завтрака он непременно отвозил её на работу, эпатируя и, в то же время, восхищая завистливых коллег своей любовницы, принося ей тем самым чувство удовлетворения и гордости. Они давали богатую пищу для сплетен, но всё, увы, упиралось в один непреложный факт: парой они были яркой, колоритной, необычной и, в то же время, удивительно нежной и верной. Причём, сомневались как раз не в молодой Марго – тридцатилетней актрисе с короткими светлыми волосами, живыми серыми глазами и длинной прекрасной шеей, – а в мистере Маре Васкхавете – липовом молдаванине, отметившем на работе своё шестидесятилетие, замдиректоре государственного колледжа, в котором как раз проходили съемки одного из фильмов Марго... Хотя ей нравилось вызывать у него приступы ревности, и, надо отметить, ему это нравилось тоже, так как в такие моменты он говорил ей, что чувствует себя живым.
Вот и сейчас Марго поцеловала его на прощание и направилась ко входу, где её уже ждал улыбчивый рыжий менеджер Джек. Мистер Васкхавет понаблюдал за ней, и, решив про себя, что принцесса имеет право на любые свои капризы, поехал в сторону работы.

Он знал этот сон наизусть. Он помнил подробно каждое изменение своих немногочисленных, но таких ярких чувств. Он видел, как растерянно смотрел на пузыри на воде, и ужасная догадка охватывало его существо. Как потом он замирал в этой воде, мелко трясся, и из горла не мог вырваться ни шепот, ни крик. Он до сих пор ненавидит воду, не живёт рядом с морем и старается не иметь дела со странами, где часто идут дожди. Он хотел нырнуть, чтобы посмотреть, куда все ушли, и куда чуть не ушел он сам, но не хватило сил. Вода продолжала прибывать, но уже куда медленнее: дождь почти заканчивался, и небо светлело. А люди, покорно шедшие в глубины своей смерти, уже нашли её, и нет никакого смысла идти за ними вслед, искать... Хотя он попытался, честно, попытался, перешагнул через свой страх, но не нашёл никого, кроме рыб.
И он пытался найти того, кто за подмышки вытащил его оттуда. Он хорошо помнил его лицо, но с течением времени всё больше и больше убеждался, что это сон.

Мистер Васкхавет тяготился своей работой в школе: не то чтобы он не любил детей, это-то как раз было бы понятно, но ему было некомфортно с ними общаться, особенно с теми, кто учится в младших классах. Поэтому, когда возникло свободное место в колледже от того же института, он с некоторым облегчением перешёл работать именно туда. Со взрослыми детьми было меньше проблем, да и ощущал он себя среди них более своим, если это можно так выразить. Чем младше ребёнок, тем он ближе к природе и, соответственно, более хаотичен, а его это всегда напрягало.
Впрочем, со старшими детками было вполне достаточно проблем.
– Говорите, Джон?..
– Моншарж. Третий курс.
– А-аа, да-а-а, я его помню. Странный толстый мальчик.
– Не самый странный на потоке.
– Которому не столь давно нашёлся опекун по отцовской линии?
– Мутная история. Впрочем, его старики были рады сплавить подростка: у них были напряженные отношения с его матерью. А этот... Леонард Томас Арнольду возник вообще ниоткуда.
– Когда он должен придти?
– В ближайшее время. Впрочем, я бы не рассчитывала на его пунктуальность: молодой человек явно из этих, – секретарша сделала неопределенное движение рукой около виска, – творческих.
– Да уж, знаем таких, – усмехнулся мистер Васкхавет. – Благодарю.
Секретарша довольно кивнула. Вероятно, она думает, что мистер Васкхавет действительно испытывает отрицательные чувства к творческим людям: совсем давно такое действительно было, но одним из полезнейших знаний, подаренных ему временем, было, в частности, то, что твоё непонимание совсем не та вещь, которая делает людей преступниками.
И с этими мыслями мистер Васкхавет приступил к работе.

И почему этот сон снился именно сегодня? Это ведь не просто так. Совсем, совсем не просто так, уж ему-то это знакомо. Ничто не бывает просто так, особенно такие вещи.

– Мистер Васкхавет, мистер Арнольду пришёл.
Мистер Васкхавет поднял взгляд и выронил на стол свою перьевую ручку.

***

Другая опасность сна заключается в том, что ты не всегда знаешь, когда ты очнулся.
Он до сих пор не мог понять до конца, снится ли ему эта бесконечная жизнь, не впал ли он в ещё больший сон, увидев себя в воде, а свой город, своих соотечественников – под нею же; а, может, именно тогда и наступила та точка, после которой невозможно спать, и наступил момент пробуждения? Он не знает.
Важно одно: после испуганного «Эй, иди обратно!» ему на какое-то время показалось, что он проснулся. Или переродился, всё равно смысл будет один и тот же. Да вот только это знание уйдёт за долгие тысячелетия... или нет.

– Мистер Арнольду?
Вошедший мужчина не был похож на опекуна пятнадцатилетнего подростка, скорее, на его старшего брата. Он был довольно высоким – не таким высоким, как, предположим, мистер Васкхавет, который даже к старости не согнулся ни на сантиметр, чем бесконечно гордился, но всё равно – не заметить его было невозможно. Он представлял собой тип, который мистер Васкхавет искренне не любил, терпел, но не любил: длинные, взлохмаченные, кудрявые волосы, окрашенные в красный цвет, порванная джинса на коленях и чуть выше, непристойно цветная туника в пятнах от краски, позвякивающие на руках браслеты, спутанные среди длинных полосок фенечек... Да уж, действительно, этот человек явно из «этих». Творческих.
Тем не менее, в нём было что-то такое, что заставило мистера Васкхавета уронить ручку на стол.
– Мистер Васкхавет?
Он не сводил взгляда с вошедшего, и мучался от того чувства, принятого называть «когнитивным диссонансом». Он прекрасно слышал, что происходило вокруг, но туман невероятного потрясения, испытанного им в эти секунды, не оставлял его голову. Ощущения, сродни легкой слабости после сотрясения мозга или же сильному, но не полному опьянению: когда ты понимаешь, что происходит вокруг, но не знаешь, как на это реагировать естественно и специально, вымученно подбираешь себе ту модель поведения, которая приемлема на данный момент. И туман в голове, один сплошной туман.
– Простите, я задумался.
– Ничего страшного, я понимаю!
Вошедший тоже смотрел на него и как будто бы тоже старательно подбирал слова для своей речи. Но ему это удавалось намного проще, и мистеру Васкхавету оставалось только позавидовать вежливой легкости и беспечности его тона.
Мистер Арнольду сел в кресло напротив него, поджав под сидение длинные ноги.
– Мистер Васкхавет, всё в порядке? – обеспокоенно спросила секретарша, переводя недоуменный взгляд с него на гостя.
– Да... да. – Он с трудом заставил себя расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки и выдохнуть. – Простите, мне нездоровилось с утра.
– Такое бывает, я понимаю, – закивал мистер Арнольду, и секретарша с неодобрением посмотрела на его длинные красные космы. – В таких случаях надо погулять и подышать свежим воздухом. Моим знакомым это всегда помогало.
Мистер Васкхавет медленно, как будто в полусне, закивал.
– Да, наверное, Вы правы. Но это не отменяет нашего разговора о Моншарже. – Мистер Васкхавет повернулся к секретарше: – Прошу вас меня извинить. Я... ненадолго.
Ответом ему был не скрывающий изумления взгляд. Он, впрочем, не удивился такой реакции: на её месте он бы и сам поразился невероятно. Зная себя, свои принципиальные привычки и железное здоровье...
Он встал и медленно, слегка шатаясь, направился к выходу. Мистер Леонард Арнольду заботливо подставил ему локоть, и вместе они вышли из кабинета.

Ему до последнего не верилось, что всё, что с ним происходит, более реально, чем снившийся этой ночью кошмар. Они оба шли медленно, уже не смотрели друг на друга; старик огромного роста и чуть менее высокий мужчина. Люди, пересекавшие улицу параллельно с ними, бросали на эту странную парочку взгляд, мимоходом отмечая удивительное сходство этих двоих («родственники, должно быть»), и убегали дальше, а мимолетное воспоминание о старике и парне с крашеными волосами передавалось следующему прохожему, чтобы затем снова выпасть из его памяти.
Люди никогда не умели собирать воспоминания об увиденном. За редким, редким, редким исключением.
А ведь кому-то только этим и жить.
– Ты ничуть не изменился, – внезапно заговорил его собеседник.
Он вздрогнул ещё сильнее. Ему было одновременно и странно, и раздражительно: он сейчас шёл рядом с существом, таким же... да просто – таким же. Как он сам. И от этой мысли становилось ещё страшнее и... спокойнее. Странно это было. Странно. И мысли воедино всё никак не соберутся.
– Поразительно.
– Что?
– Мы ведь так до конца и не стали людьми. За десять-то тысячелетий.
– Не такая уж большая разница между нами.
– Я знаю. Но она есть.
– Скажи, это ты меня спас?
– Ты не помнишь?
Он замедлил шаг.
– Помню. Я всё помню.
– Тогда почему ты спрашиваешь?
– Я хочу услышать это от тебя. И я до сих пор не знаю, как отнестись к этому.
– Я тоже не знаю, как мне к этому отнестись. Если ты захочешь меня убить, я не буду слишком против. Многие уже пытались, но лишь убивали себя.
– Многие?
– Ты не один, кого я вытащил. И я был не один, кто вытаскивал.
– Что тогда произошло?
– Я не знаю. За эти годы я думал об этом, но так и не понял.
– Похоже, что мир тогда устал от нас.
– Похоже. Но это было страшно. И даже не потоп... толпы людей, которые идут на дно. Я тоже шёл... поначалу. Я споткнулся. Это очень глупо, но я споткнулся и спасся. И увидел это. Мы ведь все могли спастись, мы же ушли, когда начался потоп. Ночью все просто встали и пошли к воде, огромной толпой.
– Я не видел этого. Я очнулся только тогда, когда ты вытащил меня.
– Ты был первым, за кого я схватился.
– Почему? Ты мог бы начать с детей. А я старик... к тому моменту.
– Я слишком сильно испугался. Мне было всё равно, кого спасать. Но дети там были, я их вытаскивал.
– Куда же они делись? Нас должно было быть больше.
– По-разному. Я много видел смертей.
– Почему ты тогда ушёл, когда ты меня вытащил?
– Я забыл.
– Забыл!
– Я был занят другими. Прааби[1], три женщины и один мужчина, мой ровесник. Двенадцать детей. Я тащил их на сушу, а они были мертвы, все двенадцать. Вытаскивал трупы. Заполнены водой, от пяток до ушей, никак нельзя было откачать. Один был сыном женщины, которую я вытащил – я достал их одновременно из воды. Она потом ходила с его трупом, пока не ушла в реку. Не знаю, сколько я тогда работал, но потом я свалился и заснул.
– Я потерял сознание, когда ты вытащил меня.
– Но, всё же, был жив. Я только потом вспомнил о тебе. Тебя уже не было там. Я решил, что ты тоже пошёл...
– Лучше бы и в самом деле это сделал. Но я начал искать хоть кого-нибудь.
– Нашёл?
– Нет. Только людей. Приняли меня за бродягу и погнали из города. Моя спина до сих пор помнит эти палки.
– Вот и не знаешь, что надо было сделать.
– Никогда не знаешь.
В полном молчании они обогнули колледж. Он сделал медленный, слегка прерывистый вдох и поёжился: в связи с грядущим дождём влажность в воздухе повысилась, и стало холоднее обычного. А, может, это всё просто нервы...
Чем дольше живешь с людьми, тем больше ты человек, это определенно.
– Я могу тебя ещё увидеть в скором времени? Мне нужно многое рассказать тебе... и многое услышать.
Он поднял взгляд на собеседника. Тот казался абсолютно серьезным, несмотря на свой далеко не официальный и помятый вид. Он скривился: на мгновение ему показалось, что над ним издеваются.
– Вряд ли.
– Почему?
– Разве нужны объяснения?
– Мы всё-таки должны держаться друг друга. Даже если прошло десять тысяч лет.
– Говоришь так, будто прошло два года.
– Так почему нельзя?
– Я разве сказал, что меня нельзя увидеть? Я сказал, что это вряд ли возможно, и только.
– Ты всё-таки ненавидишь меня.
– Я не уверен в этом.
– Что там с Моншаржем? Мы ведь так и не поговорили об этом.
– Кто он тебе?
– Никто.
– Понятно.
– А какая разница?
– Для меня или для документации?
– Я не про документы.
– Тогда никакой.
– Мне стало его жаль. Он славный парень, просто с родителями не повезло. Сделать себя чьим-то родственником оказалось намного проще, чем я думал.
– Это очень просто, согласен. Но он когда-нибудь умрёт.
– Я знаю.
– Тогда какой смысл?
– Помочь ему?
– Ты до сих пор об этом думаешь.
– Может, смысл жизни такой, – неловко пожал плечами собеседник.
Он ему не ответил. Резкий порыв ветра волною смёл переполненную, неуверенно стоящую на своих жестяных ножках, урну, и тогда он резко направился к школьной калитке.
– Ты помнишь, как будет «прощай»? – неожиданно спросил он.
Его собеседник неуверенно запустил пятерню в волосы, и колечки кудрей растрепались ещё больше. Он отчаянно закусил губу.
– Я не помню, – наконец выдохнул он с каким-то детским отчаянием.
Услышав это, он остановился на пороге школы, обернулся и посмотрел на юношу. Он стоял как школьник, который не смог вспомнить урок, и испытывающий из-за этого невероятные муки – он таких видел. И это всегда было... ну, не больно, боль он давно не испытывал. И не сострадательно, так как не страдал он тоже давно. И не сочувственно...
Жалко, вот. Пожалуй, именно так.
– Я тоже не помню, – сказал, наконец, он.

Проблем с переоформлением документов не возникло: Леонард Арнольду был хоть и растерянным молодым человеком, но, в то же время, понятливым и не строптивым. Он внимательно выслушал все претензии администрации к своему племяннику, горячо защищал его и не менее горячо обещался, что больше с ним проблем не будет.
Мистер Васкхавет наблюдал за ним исподтишка.
Школьная администрация заметила, что с момента появления Леонарда Арнольду мистер Васкхавет очень изменился: как будто бы постарел на десять тысяч лет, осунулся, прежде спокойно-дружелюбное отстраненное лицо приобрело выражение муки и растерянности, сам он путался и не справлялся с теми задачами, с которыми справлялся ранее...
Определенно, в таком душевном расстройстве был виноват нынешний опекун одного из учащихся, Леонард Арнольду.
Директор попытался деликатно осведомиться у мистера Васкхавета, что же такое между ними произошло – мистер Васкхавет всё так же деликатно ограничивался милым, но нереалистичным рассказом о собственном плохом состоянии здоровья. Под конец рабочего дня он не выдержал и, бесконечно извиняясь перед начальством, отпросился пораньше – под предлогом, что он невероятно плохо себя чувствует. Это был последний гвоздь, вбитый в гробовую крышку спокойствия администрации – нельзя не удивиться, когда твой коллега, чьи привычки и традиции казались незыблемыми, меняется в какое-то смехотворно короткое время, непонятно отчего...
Хотя, может быть, это действительно было из-за здоровья. Морального, по крайней мере, точно.
Об этом на секунду задумался даже вахтёр, проверяющий здание школы, перед тем как закрыть его на ключ. Это случилось тогда, когда он увидел оставленный мистером Васкхаветом мобильный телефон с миллиардом не принятых вызовов от беспокоившейся Марго. На мгновение его эта мысль посетила, да так и ушла: к утру хозяин вернётся – заберёт непременно.
Ну, если вернётся.

***

Никто осознал чётко момента, когда мир от них устал. Просто погода была чуть более дождливой, чем всегда, просто море чуть поднялось, по улицам текли ручьи, с которыми играли дети... Неприятно, но ничего страшного. И неприятной-то она была не для всех – молодым было проще, ему, школьному наставнику, мастеру заморских письменностей, тяжелее, кости ломило невероятно.
Но это было совсем не страшно. Даже когда воздух набух от влажности и морозил землю. Даже когда дожди не прекращались шестидесятый день. Даже когда вода дошла до самых щиколоток...

Обыкновенно мистер Васкхавет старался не оставлять самого себя в депрессивном настроении. Он слишком хорошо знал, чем это обыкновенно оборачивается и куда приводит. Несмотря на стальные нервы, отсутствие так называемого «эмоционального фона» и полнейшую невозмутимость, являющуюся следствием богатого жизненного опыта, когда его пробирало на какие-то эмоциональные срывы, это всегда было очень страшно. Как сейчас. Нет, его не тянуло разбить себе кулаки, как когда-то, давным-давно, ему не хотелось кричать, срываться или каким-то другим образом вымещать свой гнев и отчаяние... По правде говоря, ему вообще ничего не хотелось. И от этого было намного страшнее: избытки агрессии можно было выместить на чём-нибудь – хотя бы на работе, но полнейшее нежелание что-либо делать ничем не заткнешь, ни на что не направишь.
Да и желания избавиться от этого состояния тоже нет.
Помотав немного по городу, дорога привела его к набережной. Было уже темно, и накрапывал дождь – хотя это нельзя было даже назвать дождём, так, не более чем мокрая пыль. Мир вокруг был размазан ночью и этой влажностью, что создавало ощущение ирреальности происходящего – ну или плохого зрения у наблюдающего.
В своих мыслях мистер Васкхавет бесконечно возвращался к сегодняшней встрече, и душа его сворачивалась в отвратительно липкую половую тряпку.

Он постоянно задавался вопросом, для чего же он живет. Зачем ему такая жизнь? Зачем ему вообще жизнь? Быть немым свидетелем истории? Но какое это имеет значение, когда ты ни к чему не привязан, когда у тебя нет ни народа, ни дома, ни хотя бы постоянного места жительства? Оставлять потомков? Старику? Для чего он живёт?..
Одно время он успокаивал себя тем, что живёт исключительно для того, чтобы увидеть своего спасителя. Сказать ему спасибо. Или убить за все свои несчастья – что куда вероятнее. Но вот он его встретил, и теперь он по-прежнему не знает, что ему делать.

Мистер Васкхавет спустился ещё ниже, к пирсу. Речка, проходящая через город, не была глубокой – по ней-то паромы не ходили, как в других городах, лишь лодочки, похожие на гондолы. Иногда говорили, что кто-то когда-то в ней утонул, но жители склонны были полагать, что всё это бред и глупости – в ней даже котята выплывали, что уж говорить про людей!
А ещё она была невероятно грязной.
Однако чем-то она всё же была симпатична мистеру Васкхавету. Может быть, своей малой глубиной, которая никак не могла сравниться с бесконечностью моря, может, крайне слабым течением, не способным сбить с ног даже случайно упавшего в воду пьяного человека... Это были достойные плюсы для страдальца, больного аквафобией.
Он сел на край пирса и медленно выдохнул. От долгой ходьбы рубашка намокла, а нос противно щипал запах «дикой» воды. Он смотрел на мутные отблески огней на водной глади, медленно уносящей за собой старые газеты, предметы одежды, трупы каких-то птиц, использованные презервативы, детские мячики...
Всё-таки слишком грязно.
Он посмотрел на небо: по краю горизонта каёмкой шёл догорающий закат. Остальное небо морской волной заняла толстая синяя туча.

Иногда он пытался покончить с собой. Это был занимательный опыт, но не оборачивающийся ничем полезным: такие вещи надо делать исключительно для результата, но уж никак не ради того, чтобы оставить это себе на дальнейшую память. Всякий раз эти попытки кончались провалом; чего уж там, он просто почему-то не мог пересилить внутренний запрет, мысленное твёрдое «Этого не надо делать!» – и самое интересное, для него не было понятно, почему.
Жизнь давно не представляла ценности – когда ты один из старейших сынов мира, сложно увидеть что-то, невиданное прежде... да он и не стремился к этому, ибо не умел и не желал получать от этого удовольствие. У него не было привязанностей, которые бы заставили его тут остаться – в конечном счёте, все эти женщины, мужчины, дети сливаются в единую массу с редкими проблесками отдельных гениальных единиц, но и только. Ему это также было неинтересно. К тому же стремиться домой для него было бы самым верным; отчего тогда он не делает этого? Что мешает ему с достоинством уйти и наконец-то принять смерть как дорогого, долгожданного друга?..

Позади раздался резкий, отдающийся острым эхом цокот женских каблуков. Мистер Васкхавет даже вздрагивать не стал: он знал, кто к нему шёл.
– Мар, о чём ты только думаешь! – всплеском раздался надрывный и яростный женский голос.

И ведь он так хотел увидеть спасшего его человека... почему он теперь ничего не чувствует? Хотя бы облегчение от выполненного долга? Неужели прошло так много времени, что ему это перестало быть интересным? А может, он просто больше не верил в это, и не желал в это верить сейчас, краем души продолжая считать эту встречу сном?..
Что должно было произойти, что теперь их больше ничего не связывает?

– Мар, ответь же мне, наконец!
Марго плакала искренне, как девочка, навзрыд. Мистер Васкхавет пусто смотрел на неё, не желая думать о том, как следует повести себя сейчас, чтобы она успокоилась.
– Всё в порядке, – негромко проговорил он. – Как ты видишь, всё в порядке, я живой.
– Да что же ты за человек такой! Да ты не человек даже, ты... ты! А я!..
Дождь усилился; туча окончательно поглотила собой всё небо, не оставив ни малейшего проблеска задорного красного неба. Марго рыдала, мистер Васкхавет смотрел на пузыри на воде, и ему было нехорошо.

Сколько ещё времени должно пройти, чтобы вымерли последние чувства?

– Ты понимаешь, что я сейчас чувствую? Ты хоть понимаешь, что значит чувствовать? Ну конечно, куда же нам! Я звоню тебе, звоню, звоню, звоню! Какого черта ты не берешь трубку? Почему ты стоишь тут? Я ненавижу, ненавижу, когда так делают! Я же боюсь за тебя! Мало ли, что случается! Боже, я так боюсь!..

«Мне кажется, я пережил самого себя. В тот момент, когда я увидел его, я умер окончательно. А это теперь – лишь мои рефлексы. Так точно. Это можно объяснить только так. Иначе... иначе...».

– Я встретился с человеком, который спас меня. Давным-давно.
– И что?! И...– Марго внезапно осеклась, – из-за этого?
– Да. – Уголки его губ поднялись к ушам, сам он начал вытирать тыльной стороной ладони лицо Марго, на котором слёзы смешались с дождём. – Слишком много оказалось вспоминать. Ты теперь не беспокойся, я в полном порядке. Полном.
Марго хотела накричать на него, обидеться, как обижалась на прочих мужчин, может быть, ударить его, уйти со скандалом... по крайней мере, так она поступала обычно, будучи уважающей себя женщиной. С мистером Васкхаветом всё было иначе: она робко, как ребёнок, прижалась к нему, продолжала плакать и, ощущая, как она гладит её по волосам, всё больше и больше понимала, что он её не любит. И от этого становилось только мучительней, горше и обидней.
– Пошли домой? – по-девчоночьи наивно вдруг спросила она.
Марго приняла предложенную мистером Васкхаветом руку, и они пошли по склону наверх. По дороге текли ручьи, обгоняющие друг друга, как играющие дети, вода в реке поднялась до края низко выстроенного пирса, а мистер Васкхавет впервые за долгое время испытывал мучительную боль в костях.
Пахло гнилой водой. Начинался новый день.

Вопрос: гуд?

1. вери гуд!		3	(60%)
2. не гуд.		2	(40%)
Всего:		5

@темы: фэнтези, мистика, проза, рассказ

---

White Rain (вариация на тему одной легенды)

[Элхэ.]

Привет Ден,пишу тебе что бы рассказать куда же я так внезапно пропал.
Когда-то вся эта история началась как обычная шутка на "слабо".Мол "а слабо тебе Михаил"...Впрочем ,ты и сам это помнишь-ты был одним из участников спора и помнится поставил 300 убитых енотов на то что я не сумею.
-Не,не слабо,-ответил я,и на следующий день пошел покупать все необходимое. Гипс по нынешним временам не так уж и дешев но я надеялся покрыть расходы выиграв спор. Потом я обложился порножурналами и различными дисками с записями конкурсов красоты.Не верьте тем кто скажет что "каждая девушка красива по-своему",стандарты красоты они для всех общие-ноги от ушей,сиськи размера №4 и при всем при том желательно блондинка.Вобщем,выбрал я образец и начал творить.Не смотря на то что заканчивал я художественный по классу скульптуры но только кому сейчас "церителли"местного разлива нужны вот и пахал днем в офисе а по вечерам,в подвле лепил ее.И до того долепился что бывало сижу днем в конторе,отчет для начальства кропаю а мысленно перед глазами-она,да и мыслишки уже не об отчете а о том как бы правильно складочку между бровями обрисовать что бы живой казалась.Месяц прошел и я закончил ее.Она наверное была красивой-по крайней мере ноги росли "от ушей",грудь была хорошего размера а ягодицы-подтянутые.Но только я в тот день плакал-может и красивая но не единой живой черты.Следующей ночью я разбил ее на тысячу мелких белых осколочков и начал работать снова.В этот раз я не смотрел не журналы,не диски-я вспоминал.Какая она-идеальная женщина Михаила Глазкова? Она "прекрасна как фирца и грозна как полки со знаменами".Я засыпал за работой и по ночам видел ее силуэт стоявший в потоках дождя.Просыпался и лепил то что увидел.Я сделал ее более молодой и более гибкой.Исчезли груди размера №4 .Ноги от ушей остались но стали тоньше,пропала монументальность,тело девушки все больше и больше начинало казаться живым.Только лица я до сих пор так и не смог увидеть,разглядеть в дожде.В офисе начальник обратил внимание на мой нездоровый вид и предложил взять отпуск чем я с благодарностью воспользовался.Что бы творить ЕЕ.Как бы это глупо не прозвучало ,но я дал ей имя-White Rain.Но ласково называл просто Бланкой.От своей девушки Дарьи я Бланку держал в тайне до поры но когда она приперла меня к стене с криками что я стал уделять ей меньше времени пришлось признаться что на спор с Денисом и Василием я решил слепить идеальную девушку.Сначала Дарья хохотала а потом пожелала увидеть Бланку.Я уже тогда чувствовал что дело пахнет керосином но отказать ей не сумел.Даша ходила кругами вокруг статуи рассматривая каждую мелочь,каждую деталь вроде гипсового кленового листка застрявшего в волосах Бланки или прочерченных линий на ее ладонях а потом сказала что я псих.Да-да самый натуральный.Да при том еще и педофил.Потому что если судить по параметрам статуи девушке которой принадлежит данное тело едва ли исполнилось 15 лет.Ох,как же мы тогда поскандалили....На следующий день я нашел Бланку разбитой.Не так уж сложно было догадаться кто это сделал.Я плакал над осколками,звонил Дарье и проклинал ее матерно и грубо.Потом нажрался как свинья. Пил я примерно неделю,не просыхая.По ночам я снова видел Бланку и звал ее ,но она все терялась,уходила куда-то в дожде.Примерно через 7 дней пришли из полиции и обвинили меня в убийстве Дарьи.Я этого не делал,клянусь тебе!Они сказали у нее горло было залито затвердевшим гипсом а кто-то из соседей слышал нашу ссору тогда...Вобщем,я запаниковал и сбежал из города,возможно даже был объявлен в розыск.Но слушай,не это главное-я нашел ее,Бланку,она живая!Знаешь,просто брел под дождем и столкнулся с девчонкой в старой куртке с капюшоном.Капюшон упал от толчка и я сразу узнал ее,она такая же как в моих снах,правда зовут ее сейчас не Бланка а Наталья.Я увел Бланку в тайное место и спрятал ее там-больше никто и никогда не причинит ей боль я хорошо забочусь о ней.Меня поймали и пытают что бы узнать где я ее прячу но я молчу-они никогда не смогут больше найти ее и отнять у меня.Боже,если бы ты только знал как сильно я ее люблю!
С уважением,Михаил

Денис прочитав письмо, со вздохом отложил его в сторону и обхватил лицо ладонями.Эх Мишка...если бы только тогда во время этого дурацкого спора они знали что выйдет так.А теперь вина за смерть Дарьи и смерть той девочки Наташи-на них,на всех троих. И меньше всего на тебе,Мишка,тебя-то они признали шизофреником и лечат...Ден коротко рассмеялся и вышел на балкон закурить.Первые капли дождя упали на землю

Вопрос: Ня?

1. Ня)))		3	(50%)
2. Ня(((		3	(50%)
Всего:		6

---

снова софи и мелинда.или один шаг от любви до ненависти.

[Элхэ.]

Косые лучи солнца лежат на полу пустой белоснежной комнаты.Тихо тикают невидимые глазу часы.Нас в комнате двое-она и я,одна взрослая другая маленькая.Та что маленькая-опасна.
-Я раскаиваюсь-шепчу почти плача,по крайней мере слезы уже стоят в глазах и вот-вот побегут по щекам ручейками.
-Я так раскаиваюсь что бросила тебя-пол ледяной и грязный,а юбка-белая и чистая...была.
-Дура Софи-рыжеволосая девочка стоящая в двух шагах от меня ухмыляется с недетской порочностью(как?как я могла раньше не замечать кто она...какая...) и вонзает острые зубки-клычки в большое спелое яблоко которое держит в пригоршне.Хруст яблока.Хруст костей.Я ору что бы заглушить этот звук.И просыпаюсь.
Дэн уже рядом,прибежал на мой крик.Садится рядом со мной и ласково поглаживает мой живот.Идеальный муж,в будущем-идеальный папочка.Я ласково улыбаюсь ему стараясь улыбкой отогнать кошмар и вернуть мир в привычное состояние равновесия.
-Опять кошмары,мамочка?-Дэн шутит,нежно целуя меня в висок.-Доктор предупреждал что такое бывает и что нужно просто перетерпеть.
Я киваю,сохраняя на лице идиотскую позитивную усмешку.За окном-май 1993 года и я снова жива.Это так приятно.
Дэн гремит чем-то на кухне и мурлыкает модный мотивчик этого лета-что-то про ресницы благодаря которым можно летать.Комнату заполняет запах гренок. Я блаженно закрываю глаза.
Дэнни,что бы со мной было без тебя...Я вспоминаю колледж и то как была шокирована сама я и все мои подруги когда такой парень как Дэн обратил на меня свое внимание.Можно сказать снизошел с олимпа.Богатый.Красивый.И как потом оказалось безгранично любящий и терпеливый.Когда после беременности у меня начались кошмары и я стала на полном серьезе уверять людей что я-призрак девочки умершей в далеком 1924 году от какой-то странной эпидемии он не отвернулся от меня покрутив пальцем у виска а терпеливо возил по врачам и успокаивал как мог.Дэнни...
Вечером отходят воды.Схватки похожи на то будто кто-то внутри старается прогрызть себе дорогу в моей плоти.Мы несемся в больницу.Лицо Дэна сосредоточенно,он цепляется за руль как утопающий за круг.
В больнице меня сразу увозят.
-Потужься-говорит мне медсестра-Головка уже показалась.
То же самое она мне говорила и два часа назад...а может и три-время тут резиновое,оно замирает и тянется вечно,я в нем завязла как муха в сиропе.
-Жжжжжж-абсурдная идея с мухой захватывает меня и жужжжу вслух между криками,боль уже нестерпима.
-Возможно нужно было кесарить-врач подходит ко мне и вытирает с моего лба пот платком.Я благодарна за это.Сейчас мушка-Софи способна быть благодарной за все.
Боль алого цвета и она качается на качелях-то вверх то вниз.
-Еще чуть-чуть Софи,ребеночек выходит,выходит!-На этот раз по голосу медсестры я слышу что дело и вправду идет на лад и бросаюсь с головой в водоворот боли .Господитолькобыоновсекончилосьскорееянемогубольшетерпетьэтуогненнокраснуюболь.
Крик ребенка.Я открываю мокрые от слез глаза и ищу его источник.Медсестра держит на руках маленький визжащий кроваво-красный комок.Значит вот кто катался на моих качелях боли-мысль настолько абсурдна что я невольно хихикаю и протягиваю руки к младенцу.
-Поздравляю Софи,у вас чудесная девочка -медсестра сияя протягивает мне крошку-с качелей,девочку причинившую мне столько боли,девочку которую я уже люблю всем сердцем и я протягиваю руки ей на встречу.
Крик.Темнота.Этого не может быть.Дура Софи.
Сквозь темноту я слышу испуганные голоса врачей и голос Дэна,милого Дэна.
-Просто увидела ребенка и отключилась,не переживайте вы так,с молодыми мамочками бывает.А девочка ваша просто чудо,даже волосики у маленькой уже есть-как назовете?-врач.Тот смешной старик в очках который вытирал мне пот со лба когда я жужжала.
-Чудесной девочке-красивое имя.Я думаю мы назовем ее Мелиндой-Дэн.Мой Дэн.
-Дура Софи-третий голос хихикает перекрывая собой первые два.Вот мы и снова вместе.
Моя жизнь с Мелиндой напоминает постоянный кошмарный сон в котором я стараюсь убежать от чудовища гонящегося за мной по бесконечному коридору с тысячами запертых дверей и молюсь что бы ни одна из них не открылась потому что то что будет за дверью может оказаться страшнее того что догоняет меня.

Мелинде год.Она уже уверенно ходит и пробует произносить первые слова.Если бы я не знала что она такое то была бы очарованна этой крохой-у нее на голове уже густая шапочка рыжих волос и потрясающие,светлые колдовские глаза,а кожа не смотря на то что она рыжая-белая,без единой веснушки.Как просто было бы поверить что все-ошибка если бы не небольшая красная родинка на правой щеке.

Мелинде шесть лет.Мелинде шесть и она начинает меняться.Иногда я вижу как она играет с другими детьми-в ней столько злобы и ярости что я боюсь ее.Вчера они вместе с дочерью миссис Грей нашли котенка,Алиса хотела забрать его домой а Мелинда не хотела отдавать.Я видела как она просто тянула котенка изо всех сил из рук Алисы пока что-то не щелкнуло и котенок не обмяк как тряпка после чего Мелинда сказала заревевшей Алисе "Не тебе,не мне" и рассмеялась.
Мелинде 10 лет.Она...от нее исходит что-то...потоки сексуальной энергии?Нет,глупо-какая сексуальность она же совсем еще крошка но вокруг нее постоянно крутится куча парней,и сверстники и те что постарше.Дэн решил отдать ее в школу танцев,надеется что это направит ее энергию в другое русло.Он очень привязан к девочке и не может понять цитирую его"почему я так холодна с бедняжкой".

Мелинде почти 14.Жизнь в доме превратилась в кошмар.Я не могу об этом писать но я должна...должна.Я застукала ее в постели с Дэном.Господи,все это время я видела как он смотрел на нее.Видела один раз как он когда считал что находится в комнате один прижимал к лицу ее красное платье,то что на пуговицах спереди.Он просил прощения.Четыре дня непрекращающихся звонков.Дэнни это же даже не просто любовница это наша с тобою дочь.Ты превратил нашу семью в кошмар достойный фильма ужасов.Нет не ты.Когда я вас застукала Мелинда смеялась.Как в шесть лет когда разорвала котенка.Как в семь когда в школьной столовой выколола глаз какому-то мальчику.Сегодня ночью она забралась в постель ко мне и сказала что если я ее поцелую то почувствую вкус яблока."Это же твой любимый вкус,правда мама?"-а потом смеялась,смеялась,вот что я не могу терпеть больше всего-ее смех.Он похож на то как кто-то разбивает хрустальные бокалы один за другим.Прости Мелинда но я тебя боюсь.Очень. Я долго думаю над тем как мне все это сделать правильно.Девочку нельзя оставлять в живых потому что я видела сны и Бог говорил со мной.Он сказал мне "Софи-твоя дочь зло" он сказал мне"Очисти мир от скверны Софи пока она не поглотила его".Я должна исполнить предназначение.Воскресенье.Мы едим с Мелиндой в магазин что бы купить ей чего-нибудь из одежды.В такие дни она покладиста и почти не откалывает своих ужасных штучек.Жарко.На обратной дороге я предлагаю ей минералки в которой до этого растворила несколько таблеток клофелина.Потом...потом самое сложное.Мне необходимо изуродовать тело так что бы полиция не узнала если ее найдет.Но они не найдут ее.Я знаю особое место,место из моих кошмаров ставших реальностью.Там она может пролежать вечно.Когда все будет конченно придет мой черед.Прости меня Дэн.И ты прости Мелинда.Я не знаю сколько моей вины в том что моя дочь воплощенное зло но я готова заплатить за свою ошибку.Перед тем как зарыть твое тело Мел я целую тебя в твое обезображенное лицо,в твои залитые кровью губы.Знаешь,ты права-у твоего поцелуя действительно вкус яблока.

Вопрос: Ня?

1. Ня)))		4	(33.33%)
2. Ня(((		8	(66.67%)
Всего:		12

---

очередной обеденный бред вчерашнего дня

[Элхэ.]

Выкладываю сегодня так как вчера руки не дошли -)

Мелинда Лоренс появилась у нас в середине учебного года,зимой.Вообще это было странным само по себе-наша директор миссис Томас отличалась любовь к правилам и никогда бы
не приняла новенькую после начала учебного года.И уж конечно никогда не приняла бы в нашу элитную школу такую как Мелинда вообще.Многие девочки не сомневались что если открыть словарь с картинками на слове
"уродина" то портрет Мелинды непременно окажется там в качестве иллюстрации.Высокая для своего возраста(ей было что-то около 13-14 лет) и с красивыми рыжими волосами.Более ничего красивого в Мелинде заметить было
нельзя.Костлявая,неуклюжая,с непонятным цветом глаз,остреньким лицом и достаточно большой родинкой на правой щеке.В добавок к прочим недостаткам она отчаянно сутулилась.Идеальная девочка на роль козы отпущения которой она и стала.

В отличии от своих подруг я не травила новенькую.Когда расшалившаяся Бланш кидала в нее тряпкой испачканной мелом или Дебора в слух интересовалась на какой же помойке мисс Томас нашла это свое новое сокровище,я просто отворачивалась и старалась уйти подальше.Мне было жалко Мелинду но продемонстрировав жалость хоть раз я рисковала оказаться изгоем сама.Мелинда не отвечала на насмешки-она вообще казалась первое время какой-то заторможенной и погруженной в самою себя.
Все что произошло дальше казалось предначертанным судьбой.
-Прости меня пожалуйста-Мелинда робко улыбнулась потирая лоб после столкновения со мной.Конечно я могла бы ответить какой-нибудь резкостью как наверняка поступила бы та же Бланш но я промолчала и опустившись на колени принялась собирать рассыпавшиеся тетрадки.Мелинда опустилась рядом со мной и стала мне помогать.
-Я хотела бы стать твоей подругой Софи.Ты мне понравилась с первого же дня-Мелинда произнесла это неожиданно.Казалось,в тот день отгороженность от мира спала с нее-на меня смотрел совершено другой человек,вполне уверенная в себе девочка.
Я поднялась что бы уйти но что-то словно толкнуло меня в спину.Мелинда все еще сидящая на полу,в освещенном скудном зимнем солнцем коридоре казалась такой одинокой и потерянной...и одновременно почему-то очень красивой и хрупкой.Так началась наша дружба которую мы привыкли скрывать от других.
Мне было хорошо с Мелиндой.Она знала много удивительных вещей и интересных историй,она же нашла заброшенный чулан на третьем этаже и украсив его заявила что отныне он будет нашим королевством.Именно там мы поцеловались первый раз и ее губы на вкус были как спелое яблоко.
Чем больше я общалась с ней тем больше попадала под ее чары и тем больше начинала привязываться к ней.Меня восхищала ее странная распущенность и дерзость-как потом оказалось не меня одну.
Очень скоро положение Мелинды в классе изменилось и из парии она превратилась чуть ли не в королеву.Я отчаянно ревновала видя как как на перемене она идет под руку с Брук или же перешептывается о чем-то с Эммой но там,на третьем этаже Мелинда была только моей.Мы наслаждались каждой клеточкой тел друг-друга,переплетая тела,стремясь хоть на краткий миг стать единым существом .Любила ли я ее?Если потребность в ком-то становиться такой же сильной как необходимость дышать то наверное да-я любила Мелинду.
Все рухнуло в одну минуту.Моя голова как обычно лежала на ее плече.Ее кожа пахла чем-то приятным -когда я спрашивала как называются ее духи она смеялась и уверяла что никаких духов нет,так пахнет ее собственная кожа.В такие моменты людей иногда тянет на задушевные разговоры и я не удержалась как наверное в свое время Ева не удержалась от того что бы не принять яблоко от змея.
-Мелинда?-я произнесла ее имя достаточно робко понимая что хочу коснуться запретной темы.
-Мммм?-она смешно промычала и потянулась,ее волосы защекотали мне щеку.
-Расскажи пожалуйста о себе и своей семье.Мы никогда не обсуждали это а мне так интересно знать откуда ты.К тому же,возможно мы смогли бы провести летние каникулы вместе...Я не договорила.
С необычайной силой Мелинда сжала мне запястья оставляя на них красные отпечатки пальцев.
-Дура Софи-прошипела она и выскочила из кладовки почти отшвырнув меня.
Больше она со мной никогда не разговаривала.Подчиняясь желанию своей королевы остальные девочки тоже стали меня избегать.Нет,меня не оскорбляли я словно бы просто в один момент стала невидимкой слившейся со школьными стенами.
Мне было плевать.Во всей школе для меня существовала только одна девочка.Я могла бы часами наблюдать как на уроке танцев Мелинда вальсирует то с одной то с другой партнершей и ее огненные волосы горят в полутемном танцевальном зале .Красивые,осенние волосы цвета ярких,опавших листьев. Я писала ей стихи-корявый бред ,детский лепет:

Осень в сердце мое бьется
Листопадом за окнами плачет
Хмурый день над нами смеется
И улыбку твою прячет

И тут же рвала их понимая как жалки мои попытки выразить на бумаге то что разрывало мое сердце.
Несколько раз я пыталась с ней поговорить и извиниться но она ускользала под тем или иным вежливым предлогом.Отчаяние и толкнуло меня на то что я сделала.Перед уроком я просто подошла к ней и поцеловала на виду у всего класса.Это так говорится-просто.На самом деле те несколько шагов до ее парты я проделала словно в кошмарном полусне,на дрожащих от ужаса ногах.Мелинда сначала оттолкнула меня.Так же на негнущихся деревянных ногах я отвернулась что бы уйти.Заползти в какую-нибудь щель и умереть.И тут она подбежала ко мне и обняла с каким-то судорожном то ли вздохом то ли полу криком.Наши губы соприкоснулись.
Я плохо помню что было потом-все происходило словно в каком-то тумане.Нас отволокли к Миссис Томас а та сказала что мы испорченные,мерзкие девчонки позорящие школу и потому с этого дня обе исключены и завтра должны будем покинуть учебное заведение так как в его стенах нет места пороку.Я видела как Мелинда дрожа всем телом опустилась перед директрисой на колени умоляя простить нас и рыдала.И видела как скрестились их взгляды.И во взгляде Мэл и во взгляде директрисы было какое-то странное понимание чего-то,пока еще недоступное мне.
-Оставьте в школе хотя бы Софи,она все равно ничего не знает-выкрикнула она молитвенно складывая ладони.
Сама я стояла точно в соляной столб обратившись.Почему Мелинда так плачет?Есть же много других школ и даже если она бедна я уверенна мои родители помогут нам обеим...
Потом когда мы вышли из кабинета она уже не плакала и не кричала только словно бы погасла изнутри.
-Мел,не расстраивайся ты так ,мы обязательно поступим в другое учебное заведение и там ты будешь танцевать а я рисовать как ты танцуешь-Я подняла пальцами края юбочки и крутнулась надеясь развеселить подругу.
-Нет Софи...завтра ты все поймешь другой школы для нас уже не будет-Мелинда грустно улыбнулась в ответ на мою шутку-Но знаешь в эту последнюю ночь я и правда буду танцевать для тебя.Она вынула из кармана руку с зажатым в кулаке ключом от танцевального класса.

Мелинда танцевала всю ночь а я сидела обхватив колени и смотрела как огненный вихрь ее волос мечется в темноте пустого зала как огонек свечи готовый погаснуть в любой момент.Серым утром мы вместе с ней стояли перед дверями школы.Любопытные ученицы висли на перилах холла,за окнами завывала метель.
Дверь перед нами торжественно открыли.
Мелинда странно всхлипнула и схватив меня за руку скользнула в открывшийся проход.По узкой каменной дорожке ,ведущей через сад с мертвыми,черными от морозов деревьями от пансиона до выхода за территорию школы мы прошли молча держась за руки.Пальцы Мелинды были такими холодными что обжигали.Калитка распахнулась и свет ударил в глаза.
Я зажмурилась от неожиданности а когда открыла глаза то обнаружила что стою практически на чьей-то могиле.Вскрикнув я отскочила в сторону и споткнулась о Мелинду сидевшую на корточках и рассматривающую что-то в траве.Траве?!Но ведь была зима и снег...Я ничего не понимала и чувствуя что вот-вот свалюсь в обморок ,кинулась к единственному близкому мне человеку.
Подойдя к ней я положила руку на плечо и наклонилась что бы прочитать надпись на надгробии.

Софи Эванс
1910-1924 г.
Лучик солнца просиявший так мимолетно

Все поплыло у меня перед глазами.По щекам текли слезы-я не понимала что происходит.Мелинда обняла меня и заставила опуститься в траву рядом с ней.
-Я не понимаю Мел...Я ничего не понимаю-прорыдала я буквально вцепившись в нее.
-Тут не надо ничего понимать-голос Мел звучал устало а ее пальцы ласково перебирали мои волосы.-Мы как Адам и Ева,согрешили и были изгнаны из рая...из того места где могли быть почти живыми.
-Но я и так живая!-я сильно дернулась в руках Мел желая отстраниться но она удержала меня
-Ты умерла в 1924 Софи.И Бланш.И Каролина.И миссис Томас.Вы все умерли в том году в этой школе а ее саму снесли лет 60 назад.
-А ты?-я подняла на нее мокрые глаза.
Мелинда сорвала одуванчик и задумчиво крутила его в пальцах.
-Я умерла в 2007 году.Просто шла по дороге из магазина и на меня напал педофил... то есть убийца-увидя что я не понимаю этого слова Мел поправила сама себя
Она поднялась с колен и взяв меня за руку повела через все кладбище.
-Вот тут-ткнула туфелькой в ничем не примечательной холмик земли.-Я лежу тут Софи и в отличии от тебя у меня нет даже памятника-мое тело так и не нашли.
-Когда ты была там в школе ты знала ...помнила что ты мертвая?-слова давались мне непривычно тяжело,казалось рот был набит наждачной бумагой и я боялась поранить язык.
-Знала...какое-то время после того как попала туда к вам.Я же слышала историю об этом кладбище и вообще-Она пожала плечами.
-А потом стала забывать.Призраки помнят только то что хотят помнить сами-Мелинда неловко замолчала снова усаживаясь в траву и обхватывая себя за колени.
-Что теперь с нами будет?!-Я то ли вскрикнула,то ли застонала падая на траву рядом с ней
Мелинда улыбнулась и закрыла мой кричащий рот поцелуем.Ее губы все так же хранили вкус яблока

Ты не плачь о листе упавшем
Не тревожь мою душу слезами
Помни-зорко лишь только сердце
Не увидеть любовь глазами

Вопрос: Кавайно?

1. Няяяяяя!!!!		4	(36.36%)
2. Ня(((((		7	(63.64%)
Всего:		11

---

Тараканы

[Мелифасент]

Аннотация: одна голова -> много голов. Это не раздвоение личности, это просто мои личные чудовища.
От автора: то, что содержится в моей крови.

Писалось вот по этому рисунку:

смотреть дальше

Маленькое баловство.

- Хей, Натир, завтра будет второй нуль!
- Круглая дата. Надо придумать, что дарить.
- Я уже все придумал. Ты даришь цветы и толкаешь прощальную речь. А потом мы все танцуем.
- Хорошо, - согласно качнул лысой головой огромный великан. Его длинная шея позволяла ему кивать, не опуская лицо вниз, что выглядело бы жутковато, если бы не несчастный и печальный взгляд.
Натир еще некоторое время качал головой, а потом скривил бескровные губы.
- Ты снова меня выгоняешь, ты такой гад, Гад!
- Поздно, дорогуша, ты уже согласился, - захохотал кроль, обнажая ряд острых зубов. Все его тело, кроме лица, покрывала белая мягкая шерстка. Мимика была у него как у человека, а уши заострялись на концах, что делало его похожим на эльфа.

Давняя любовь его хозяйки к этим фэнтезийным существам приложилась ножницами к ушкам Гада, поэтому он исходил ко всем волшебным существам особым ядом. К волшебным существам он относил и своего давнего соседа Натира, хотя тот ни в одном месте таковым не являлся: он был больше похож на робота, с шарнирными суставами и отсутствием внутренних органов. Грудная клетка присоединялась к нижней части туловища одним лишь голым позвоночником, лишенным кожи и мяса и состоящим из тех же шарниров.

Гад еще некоторое время адски хохотал, но скоро ему это надоело, и он стал искать еще способ, чтобы расстроить Натира.
- А новенькая нам помогать будет? – обреченно спросил великан, уже уверенный, что никто им помогать не будет.
Вопрос застал Гада врасплох. Он отыскал в красном месиве огромную белоснежную птицу, что таращилась в окно, и согласился с товарищем:
- Вряд ли. Я даже сомневаюсь, что она говорить умеет, она маленькая еще. Пусть сидит, если доживет до следующего года, значит наша, а нет, ну и черт с ней.

Объект их разговора вздохнул и перевел взгляд с облаков на землю: перебитые крылья не позволяли воспарить в любимое небо, но жить без полетов не было возможности. Молодое пернатое существо думало о своем скором последнем полете, правда вниз.

- Будем вдвоем все делать? – спросил Натир, уже готовый, что Гад всю работу свалит на него.
- Конечно, - почесал свое ухо кроль и зевнул.
- Хорошо, - согласно закивал головой великан. Его белая голова качалась перед носом Гада, от чего тот не выдержал и стукнут того мягкой лапкой по отсутствующему носу.

Натир загрустил еще больше и пошел в магазин за цветами. Его ждало ужасное испытание: какой же букет выбрать. Ведь любимые хозяйкины астры цвели только во второй половине лета, а сейчас конец июня лишь. Ему предстоял сложный выбор.

Гад еще раз оглядел птицу, решив, что стоит дать ей имя, а еще научить говорить. Разговаривать с одним лишь Натиром было ужасно скучно: тот был нытиком и унылым говном. Себя же кроль ассоциировал исключительно с озорной какашкой. Мнение хозяйки на этот счет ему тоже было известно, и оно несколько не совпадало с его, но в целом утраивало.
Завтра их хозяйке исполнялось двадцать лет, они все хотели бы поддержать ее, даже птица, хотя на первый взгляд казалось, что ту ничего не интересует кроме неба.
Они все были готовы забыть собственные распри, позвать с нижних этажей соседей, закатить развеселую вечеринку, а на утро помочь с приборкой.
Они любили ее. А она любила их, своих тараканов.

На следующий день:

смотреть дальше

Вопрос: Как?

1. Хорошо.		4	(100%)
2. Не очень.		0	(0%)
Всего:		4

@темы: миниатюра, проза

---

Тень всадника

[Clavicula]

Я ласточкой кричу под крышей,
И на карнизе вью гнездо,
Где мраморной фигурой в нише,
Застыл чудовищный ездок.

И лишь туда лечу я снова,
И в клюве прутик свой несу,
Пока не будет здесь готовый –
Мой дом, моя вторая суть

А между ним, и целым миром,
Лёг тенью всадник на стене,
И мраком тяготит порфира,
Его нависшая – вдвойне.

Так между прошлым и грядущим,
Повисло и моё гнездо,
Которое вот-вот расплющит,
Этот таинственный ездок!

И что мой крик, и крыльев острых,
Безукоризненный полёт?
Ему… иль ей чей грозный остов
На дом мой ветхий упадёт!

Вопрос: Понравилось?

1. Да		7	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		7

@темы: поэзия