[polina-kolpakova]

Когда, наконец, иссякнут твои вопросы,
Когда не останется слез, (и котлет на ужин),
Отточенный скальпель возьму,
Перережу веревки, тросы,
Державшие вместе мятежные наши души.
Летите, летите, свободные, будто птицы,
Отныне свобода не будет казаться спорной.
Прощайте,
Теперь мне с земли вас не слышно, не видно…
И пусть назовут меня глупой, жестокой, вздорной,
Возможно, однажды мне станет за это стыдно.
А ты… обещай, что больше не будешь сниться.

Вопрос: Понравилось?

1. да		6	(85.71%)
2. нет		1	(14.29%)
Всего:		7

@темы: поэзия

---

Тыквенная книга, глава 1.

[Reine Salvatrise]

Тыквенная книга.
Аннотация: О девочке Элле, рыжем коте, мрачном доме с тыквами и о воображённых людях, которые исчезнут, когда закончатся страницы.
Примечание автора: закончено, 22 главы, редактирую.

Глава 1.

Элла читает на подоконнике, и на коленях притих пушистый рыжий кот. Ей тринадцать, хотя порой за умные зелёные глаза дают и больше. Тёмные, почти чёрные волосы заплетены в косу. Ворот длинного свитера натянут по самый подбородок. Синие колготки протёрты на пятках и не заштопаны.
Девочка отрывается от книги и смотрит в окно. Она только что прочла главу из «Трёх мушкетёров» и теперь воображает, как храбрецы скачут во весь опор за подвесками королевы, а за ними лихо мчатся гвардейцы кардинала, звенят скрещенные в бою шпаги, а солнце играет на клинках. Элла не видит пасмурных качелей за окном и не слышит барабанной дроби дождя по стеклу. Только мушкетёры в шляпах с перьями.
Элла не знает: так ли читают остальные ребята? Но она – именно так. Заглотить буквы, пропустить через себя и вообразить; как в кино прожить кусочки выдуманных жизней, погрузиться в океан чудес, блаженно закрыв глаза.
— Элла! — зовут.
Девочка вздрагивает. Разве опекуны уже вернулись с работы?
— Элла! — с кухни.
Она закладывает книгу атласной лентой, берёт на руки кота и спешит на кухню. Никого. Только чёрный ворон царапает когтями раму открытой форточки.
— Ты кто?
Птица наклоняет голову и улыбается агатовым бисерным глазом.
— Чего тебе?
— Кар-р-р!
Рыжий разбойник поводит ушами и прыгает на стол.
— Нельзя, Тошка!
Но незваная гостья-птица успевает упорхнуть с форточки. Кот лишь недовольно мяукает и бьёт лапой по стеклу. Ох, уж эти пернатые! Вечно дразнят и нарываются на неприятности, но улетают, хитрюги! Ничего, ещё допляшутся!
— Эх ты, Тошка. Вспугнул, — вздыхает Элла и обнимает друга. — Как думаешь, зачем ворон к нам пожаловал?
Кот недовольно мяукает.
— Я вот, шалун мой ненаглядный, думаю, мы упустили важное послание. Ну, ладно. Король-Ворон ещё пришлёт к нам гонца. Ты ведь его не ощиплешь?
Элла пристально смотрит Тошке в глаза. Разбойник протяжно мяукает. Он бы с радостью потрепал птичку.
— Обещаешь?
В глазах рыжего мелькает понимание, и Элла вместе с любимцем спокойно возвращается к «Трём мушкетёрам».
Её иногда посещает воспоминание о крылатом посланнике. Тот проносится меж строк и разрывает ряды букв, перемешивая их в несуразное зелье. Опускается на шляпу д’Артаньяна и кричит о смертельной опасности. Тогда Элле отчаянно хочется заглянуть в конец книги и убедиться, что с любимым героем не случится плохого.
Вечером возвращаются Демидовы. Милая бездетная пара, охотно приютившая бестолковую сироту. Они далеки от идеалов. Демидов курит, дымя паровозом на балконе, и часто скрючивается от кашля. А Демидова любит сетовать подругам на тяжёлую долю и на девочку-юродивую, что они взяли на иждивение. Элла никогда не обижается. Ей даже жаль приёмную тётку. Та лишена огромного счастья каждый день открывать новый мир и тонуть в его удивительности. Она ходит на скучную работу, переваривает офисные дрязги, выплёвывает сплетни подругам, по вечерам жарит котлеты и смотрит телешоу.
Впрочем, Демидова не всегда называет Эллу блаженной, а только если девочка забудется и расскажет об охоте на Моби Дика или сражении с гвардейцами кардинала Ришелье.
Сегодня Элла молчит о гонце Короля-Ворона, и опекунша достаёт с верхней полки три конфеты к чаю. Сами Демидовы никогда сладостей не едят, хотя Элла знает, что в святилище их припрятано два пакета. Однажды девочка залезла посмотреть, нет ли там волшебного колодца, из недр которого берутся шоколадки и конфеты, но нашла лишь кульки вкусностей.
Элле очень нравится у Демидовых, уж куда лучше, чем у Романовых, оставшихся в прошлом и на другом конце необъятной Москвы. По правде сказать, Элла немного кривит душой: Романовы её не обижали. Но у них вся жизнь подчинялась гнетущему расписанию: завтрак ровно в семь десять, всегда овсяная каша с комочками и вязкий кисель, домашнее задание под надзором и полчаса телевизора перед сном, даже если хочется почитать. Шаг влево, шаг вправо – укоризненные вздохи. Два шага – нудная лекция. Но всё справедливо. И если не раздражать взрослых, то в субботу плетущаяся, словно пьяная гусеница, бабушка-старушка вела девочку в зоопарк и протяжно охала всю дорогу. Элла даже сочинила небольшую песенку под её монотонное бормотанье.
Так, возвращаясь из зоопарка, Элла и встретила Тошку. Маленький грязно-рыжий исхудалый котёнок едва держался на тонюсеньких лапках. Бабка покрепче стиснула руку Эллы и с неожиданной прытью поволокла прочь. Бездомный заморыш жалобно пищал и обречённо брёл за девочкой, оступался, но упорно вставал. Наконец, Элла извернулась и подхватила бедолагу на руки.
— Родители будут недовольны, — только и сказала бабка.
Вечером квартира взорвалась страшным скандалом. Притащить блохастого зверька с помойки в чистую квартиру с недавним ремонтом и итальянской мебелью. Обдерёт обои, изгрызёт ножки кресел, загадит ковры!
Безропотного котёнка вышвырнули на улицу. Холодную дождливую ночь он провёл под неприветливым осенним небом.
Утром Эллу отвели в школу за руку, чего не случалось давно. Но после первого урока она сбежала. Котёнок нашёлся у подъезда под урной, куда забился в поисках сухого места. Он трясся от холода. Уши прижаты, шкурка черна как половая тряпка после уборки. Домой с ним нельзя, но и расставаться не хотелось до боли в груди.
Элла села в автобус и доехала до парка, где иногда гуляла летом с бабкой. Пассажиры жалостливо поглядывали на девочку, прятавшую под курткой комочек счастья.
В магазине Элла купила баночку сметаны и села на скамейку кормить котёнка. Тот неуверенно высунул мордочку из куртки, но тут же вжался обратно. Девочка чувствовала, как трепетно билось его сердце. Пушистый комочек потихоньку отогревался. Она поставила сметану на скамейку и пододвинула котёнка ближе к еде. В первое мгновение зверёк съёжился от холодного ветра, но Элла ободряюще погладила его по голове. Котёнок учуял сладкий запах сметаны и осторожно облизал краешек баночки. Распробовав, он жадно накинулся на еду.
— Красивый. Как его зовут? — раздался голос позади. Элла обернулась и увидела высокую женщину в драповом пальто, похожую на величественную скульптуру из чёрного мрамора. Волосы цвета вороного пера собраны в конский хвост, яркие стрелки у хитрых зелёных глаз, тонкие алые губы, чуть приоткрытые, словно что-то мешало их сомкнуть.
— Тошка, — ответила девочка, всё ещё любуясь незнакомкой, изучая волнообразный изгиб бровей, тонкий нос и скрещенные на животе кисти рук.
— Хорошее имя.
— Ага.
Элла тяжело вздохнула. Кто знает, может, это её последняя встреча с Тошкой? Он долижет сметану, вновь забьётся под куртку, но вечером? Что делать, когда неминуемо возвращение к Романовым?
— Почему ты не в школе?
Девочка прикусила губу.
― Вообще-то не стоит разговаривать с незнакомыми.
Женщина тепло улыбнулась.
― Конечно, не стоит. Но ведь я не зову тебя в тёмный переулок?
От дамы не веяло опасностью, тревога не витала в воздухе. Да и непохожа она была на тех, о ком говорят в криминальных новостях.
— Надо Тошку покормить, поэтому я и ушла из школы, ― Элла спрятала сытого котёнка под куртку.
— Что же, больше кормить некому?
— А у него никого, кроме меня, нет.
— И что же ты будешь делать вечером? Оставишь его одного?
— Не знаю…
Пока не пришла незнакомка, Элла молилась, чтобы вечер никогда не наступил. Оставить котёнка на улице – сердце разорвётся, глаза выплачешь. Но принести его домой, вновь переживать оглушительные пушечные выстрелы скандала, видеть, как кривится и расползается, подобно краске, лицо Романовой. Это выше сил.
— Я… Я убегу из дома! — глаза Эллы загорелись огнём. Конечно! Как отчаянные и храбрые герои книг бросить вызов обществу, расправить крылья и взлететь!
Но незнакомка сердито нахмурилась, и девочка сникла.
— Побег из дома – это не решение проблемы, а ребячество, безответственность. Но ты ведь взрослая девочка, правда?
Элла кивнула, ловя солнечную улыбку.
― Что ты будешь делать одна на улице? Замёрзнешь и оголодаешь. И коту никак не поможешь. Ты же не хочешь, чтобы Тошка страдал ещё больше?
— Не хочу, ― Элла опустила глаза. Слёзы подступали.
— Вот что. Пойдём ко мне.
— Не могу. Нельзя ходить к незнакомым людям в гости.
Женщина довольно щёлкнула пальцами.
— Ты права, я сглупила. Тогда давай я возьму котёнка и позабочусь о нём.
— Правда, позаботитесь?
— Честное мушкетёрское.
Элла нахмурилась.
— Я не читала о мушкетёрах. Говорят, девочкам моего возраста Александра Дюма ещё рано читать.
Женщина призадумалась.
― Сколько тебе лет?
― Одиннадцать скоро.
— Даю честное слово Василисы Премудрой. А «Мушкетёров» всё-таки прочти.
И обе звонко рассмеялись. Ветер подхватил пожухлые листья и закружил их в такт смеху. Элла отдала котёнка, уверенная в его судьбе. Девочка и незнакомка условились встречаться по воскресеньям, чтобы Элле больше не прогуливала школу. А дома девочка сказала, что записалась в кружок рисования. Романов презрительно фыркнул: «Глупости!» Сам-то он был экономистом по образованию и трудоголиком по складу души. Всё, что он ни делал, приносило выгоду и чаще всего – деньги. Поначалу Элле это даже нравилось: ведь её дважды в год возили на море. Но вскоре взрослые ей наскучили: они совершенно не думают о сказках.
Каждое воскресенье Элла и незнакомка, так и не назвавшая имени, гуляли по парку, ели ванильное мороженое в хрустящих стаканчиках, а иногда женщина водила Эллу в кино. Девочке нравилась темнота кинотеатра. Откинувшись на спинку кресла, она сочиняла свои истории, и пока персонажи на экране творили одно, в воображении Эллы всё развивалось иначе.
Женщина соловьём рассказывала о далёких странах, куда ездила по работе, о прыжке анаконды и тыквенном вареве аборигенов, о разрушенном замке, поросшем столетним мхом. Она пересказывала книги и придумывала небылицы об Иване-царевиче, будто он вовсе и не женился на лягушке, а сам случайно заколдовал невесту и отправился за тридевять земель искать противоядие, пока заклинание не стало необратимым. И говорила она о заморском принце, который ради власти пожертвовал невестой. Элла слушала, затаив дыхание. Успеет ли принцесса Констанция спастись от гончих тьмы? И вот когда бешеные псы уже настигали несчастную, незнакомка печально замолкала. Она поджимала губы и отводила взгляд. Элла нетерпеливо дёргала женщину за рукав.
— Ну, а дальше? Она спаслась?
— Это неважно, Элла. Когда подрастёшь - дорасскажу. А пока просто помни: израненные души всегда остаются в шрамах.
Элла грустнела. Но когда незнакомка рассказывала о смекалистом коте в сапогах, девочке вновь становилось тепло и уютно. И совсем не хотелось домой.
— Вот бы и мне быть такой же, как вы, — однажды сказала Элла на прощанье.
— Ты будешь лучше, — таинственно улыбнулась женщина.

После пробирающих до дрожи зимних вьюг работники социальной службы огорошили Эллу известием о новой приёмной семье. Романовы так и ничего и не объяснили. Но они не выглядели ни расстроенными, ни счастливыми. Молча скрывали тайну и топили чувства в равнодушных минах, собирая Эллины вещи.
— Что ж, это даже хорошо. Теперь ты сможешь жить вместе с Тошкой, а то он скучает по тебе, — весело пропела незнакомка, узнав новости.
— А вас я когда-нибудь увижу? — с надеждой спросила Элла.
— Я уезжаю, — помрачнела женщина. — Понимаешь, я живу в удивительном, волшебном мире. Если бы только знала, как он прекрасен! — её голос смягчился; словно расцвели незабудки. — Но мой мир в страшной опасности. Он умирает, и я ничего не могу сделать… И всё же я должна быть там.
Элла с грустью смотрела на женщину. Слёзы навернулись на глаза. Неужели больше не будет полуденных походов в кино и мороженого? Принцессы, убегающей от тьмы, и странствующего Ивана-царевича?
— Я пришлю ворона, Элла, когда тебе исполнится тринадцать. Я вернусь за тобой. Обязательно однажды вернусь и всё объясню. Обещаешь ждать?
— Да.
Сердце трепетно забилось. Волнующе. Неужели, наконец, всё будет как в сказке?
— Помни, Элла, у тебя чудесный дар, дар воображения. Береги его.
Женщина задумчиво убрала прядь со лба.
— Я слишком многое рассказала тебе, а ведь рано ещё. Ты забудешь, но вспомнишь позже.
Женщина, сложив губы трубочкой, подула на Эллу, как горный ветер, и девочка почувствовала: мысли разбегаются, мгновения испаряются из памяти, точно стремительно сгорающая свеча. Впрочем, после всегда остаётся расплавленный воск.
— Я пришлю за тобой ворона, Элла. Главное, не забудь: воображение – это самый ценный дар, какой только может быть дан человеку, — и ушла, не дав попрощаться.
Эллу привезли к Демидовым. Новый дом, школа, районная библиотека с молодой и весёлой работницей, которая с упоением пересказывала остросюжетные детективы. Первые недели Элла смутно помнила безымянную незнакомку и обещание о вороне, но вскоре стала забывать и перестала ждать, уступая новым впечатлениям и мурлыканью кота, греющегося на коленях.

Ночью Элла просыпается, точно от удара током. Сквозь сон всплывает давно забытый разговор о вороне. Два года назад.
— Значит, она вернулась за мной, Тошка. Её не похитил Кощей Бессмертный, не съела анаконда с Амазонки. Она вернётся и заберёт меня. Мы вместе уедем в Париж или в Лондон. И откроем своё сыскное агентство. Как Шерлок Холмс. Она будет Шерлоком, а я Ватсоном. Мы столько преступлений раскроем! Или, может, она увезёт меня в тот странный, волшебный мир, о котором говорила на прощанье. Будет здорово, если он на самом деле существует.
Утром Элла причёсывается аккуратнее, чем обычно. Надевает синее платье в белый горошек и новые колготки.
Сегодня они уедут на поезде далеко-далеко, на море разгребать завалы голубых ракушек, строить замки из песка и танцевать в волнах.
Воскресенье.
Демидовы умчались на строительный рынок за шпаклёвкой. Затевают ремонт. Пора бы привести в порядок Эллину комнату. Девочка же отказалась от поездки. Незнакомка может приехать в любую минуту.
Тошка лениво гоняет клубок фиолетовых ниток. Элла читает «Двадцать лет спустя», но то и дело отвлекается. Ей всё кажется, что на лестничной площадке кто-то есть, подходит к двери и нажимает кнопку звонка. Она вздрагивает. Прислушивается. Нет, показалось. Разочарованная, утыкается в буквы.
— Может, завтра.
И вечером, когда темно и зажигаются бусины звёзд, раздаётся звонок в дверь. Демидовы никогда не звонят, просто отпирают дверь. Значит, это она. Всё-таки пришла.
От волнения вот-вот выпрыгнет сердце из груди! Элла подбегает к двери и смотрит в глазок… вот только это вовсе не чудо-женщина в драповом пальто.

Вопрос: Понравилось?

1. Да.		3	(75%)
2. Нет.		1	(25%)
Всего:		4

@темы: фэнтези, детское

---

[CaptainMiuro]

Глава первая.
Не забудем, не простим.

- Извините, молодой человек, это не вы ли наступили мне на туфлю вчера в районе семи вечера на улице города Москвы у красного кирпичного дома размером с девять этажей, изобразив при этом нехитрое довольство своим поступком?
- Вы мне?
- Конечно. По-моему тут только вы способны на сие ужасное действие. Мне это было чревато затратой энергии на поиск влажной салфеточки в сумке, чтобы протереть ненавистную туфельку.
- Женщина, вы в своём уме?
- Неужели вы можете во мне распознать только принадлежность к определённому полу? Я такая неприметная и примитивная?
- Я не могу вас судить.
- Это всё потому, что я не ваша жертва?
И вот тут я понял, что она не простая сумасшедшая прохожая, а тот, кто знает обо мне больше, чем родная мама, не говоря уже про подставную. Я был ошарашен опасностью момента и удивлён причудливым шармом этой дамы одновременно. Не знаю даже, какое чувство меня переполняло больше.
- Вы ещё придёте ко мне, и будете рады видеть меня,- она резко встала, поправив аккуратным движением руки своё бежевое пальто, что отдавало мягким хрустом кожаных бордовых перчаток,- я вас уверяю,- наивный и одновременно строгий взгляд ребёнка сменился лёгкой улыбкой.
Она удалилась.
И вот я стою, смотря в след ушедшей пустоте, не понимая ничего, что есть в этом мире. Почему я стою, а не бегу за ней следом и не пытаюсь узнать кто она или что она? Почему я не способен думать настолько трезво, насколько покупаю хлеб в магазине? Да и когда я в последний раз покупал хлеб в магазине? Я не знаю, можно ли оставить то, что было сейчас в памяти и при каждом удобном моменте думать о случившемся, или же удалить всё напрочь и заниматься своим делом. При нынешней системе возможны оба варианта. Я выбираю второй.

- Девушка, вы потеряли, подождите!
- А?
- Остановитесь, - она, заглатывая куски воздуха от недостатка кислорода, запыхиваясь и размахивая руками, подбежала ко мне, - вы обронили.
- А?
- Зачем вы это сделали?
- Ч-что?
- Не делайте из себя глупенькую, - она улыбнулась, - вы же не просто так выронили ту вещь.
- А? Какую?
- Как же? Ваш неосторожный взгляд упал прям передо мной!
Я совершенно не понимала эту обезумевшую, но по её взгляду было видно, что она твёрдо убеждена стоять на своём, и ведь понимает, безрассудная, о чём идёт речь. Я продолжала стоять и смотреть на неё, даже ощущала, как моё лицо скривилось гримасой отчаяния и ущербности.
- Прикройте рот, - продолжала она, - нынче ходит инфекция, говорят, от неё умирают, а вы ещё пригодитесь народу. И мой вам совет: не роняйте больше таких взглядов на людях, иначе вы можете потом сильно поплатиться.
Она оставила меня с озадаченным лицом стоять и осмыслять происходящее, ускользнув в замысловатые переулки. Я теперь даже идти никуда не хочу, мне нравится стоять на этом месте. Всю жизнь бы тут провела, если бы не дела, которые имеют первую срочность. Но стоит только представить мою размеренную жизнь, когда ты ходишь и выполняешь долг перед страной, как вдруг твои незначительные недостатки делают настолько материальными, что ты уже не можешь за них ответить.

Вопрос: Понравилось?

1. Да		0	(0%)
2. Нет		3	(100%)
Всего:		3

@темы: проза

---

[Тедди-Ло]

Название: Сказка про женитьбу и способы её избежать
Размер: 1290 слов

Жил да был один принц. И давно уже пришла пора ему женится, а он всё сидел в замке, читал книжки, играл во флеш-приложения в королевских социальных сетях, охотился с друзьями на королевских угодьях, ходил по клубам, а о жене и не подумывал. Много раз устраивал король балы, чтобы принц присмотрел себе там невесту по душе, но принцу было не до того — на балах он сам играл в оркестре первой флейтой, а танцевать и вовсе не умел.
Тогда король отбросил в сторону свои невинные отцовские хитрости и однажды прямо и заявил наследнику: мол, мы, король, своей королевской волей повелеваем тебе жениться и настрогать наследников престола и по совместительству королевских внучат.
Принц в свою очередь горячо не хотел ни жён, ни детей. Ну что за глупость жениться, потому что так надо. Сидеть за столом с одной из жеманных дурочек — принцесс соседних королевств. Ещё и сопливые дети. Ну нет, лучше продолжать вести приятную и необременительную жизнь холостого принца. Но как же это отцу объяснить? Есть же сыновний принцевый долг! Тогда возьми он и брякни, что, я, мол, папа, не могу женится, потому как я — гей.
После такого заявления весь дворец пришёл в сильнейшее замешательство.
Отец-король, бросая короткие косые взгляды на единственного наследника, собрал великий совет. Совет заперся в тронном зале и долго шушукался. Потом из зала вышел самый младший советник, который вытянул короткую спичку, потупился и сказал принцу:
– Извините, ваше высочество, но вы должны быть отосланы из королевства, потому что для таких как вы существуют свои тусовки.
Так принцу собрали чемодан, посадили на автобус и отправили в местечко, где жила тусовка принцев-геев. Принц даже и опомнится не успел и «мама» сказать, как его уже высадили в сельской местности, в центре которой стоял огромный клуб со стеклянным потолком и зеркальными стенами. Там жили принцы-геи. Делать было нечего, и пошёл принц в клуб.
Там его встретили тепло, обнимашками и целовашками. Нарядили его в боа и шмотки в обтяжку в качестве обряда посвящения и потащили танцевать.
Жить с принцами-геями было весело — каждый день тусовки, дискотеки, охота, спортлото и футбол. Не жизнь, а малина. И принц окунулся в пучину этой жизни с головой.

Прошло три месяца. Мама-королева исправно слала принцу письма с лекциями о спиде и безопасном сексе и о том, что они с отцом усыновили лабрадора, который станет новым королём. Часто пыталась советоваться с принцем по поводу того, какую скатерть заказать в большой тронный зал. От этих писем принцу становилось почему-то очень невесело, и он уходил к другому принцу-гею, с которым особенно сдружился, они вместе слушали Мадонну и нюхали кокс, пока принц снова не становился весёлым и жизнерадостным.
И вот однажды друг принца пробежался пальчиками по его коленке и нежно сказал:
– Милый, мы с тобой уже долго дружим, а до сих пор ещё даже не целовались.
Принц поперхнулся "сексом на пляже" и вежливо ответил в том духе, что спасибо, мол, котик, но мне и так неплохо. Его друг отчего-то ужасно оскорбился и заявил, что если он его сейчас же не поцелует, то между ними всё кончено. Принц пожал плечами и ушёл к барной стойке.
Тут принцы-геи что-то заподозрили.
Утром, часов в четырнадцать, к принцу вошли официальные старейшины гей-общины и сказали:
– У нас для тебя плохие новости. Если ты не целуешься и не занимаешься сексом с другими мужчинами, ты не гей.
– Очень нужно, – пробормотал принц. – Не очень-то и хотелось.
– Вот и вали давай отсюда, натурал позорный, – сурово ответствовали старейшины. – Нельзя безнаказанно пить космополитен и отрываться под Мадонну, если ты не порешься в попку.
Принц от души послал их всех в область фаллопиевых труб, собрал вещи и уехал из клуба принцев-геев.
И стало ему грустно-грустно, он подумал, что теперь-то его непременно женят.

И вот когда он шёл очень грустный, пытаясь поймать очередную попутку в никуда, то споткнулся и упал в логово дракона. Дракон очень обрадовался, потому что крайне любил мясо, пропитанное лонг-дринками, но поскольку лонг-дринки преимущественно употребляли до стадии пропитывания только принцы-геи, а они принцесс спасать от дракона не рвались, то ел он такое мясо редко.
Но только дракон примерился захавать принца (который в принципе решил не сопротивляться и получать удовольствие), как ему в обе головы прилетело по туфле на каблуках. Дракон потерял сознание, а таинственный спаситель (в темноте логова принц не разглядел его) схватил принца за руку и потащил скорее на волю. На воле принц пришёл в себя и увидел, что его таинственный спаситель оказался очень миленькой принцессой.

Тем временем дракон в пещере тоже пришёл в себя, плюнул и решил отныне красть не принцесс, а принцев-геев, пропитанных коксом и лонг-дринками. И было ему счастье.

– Ну ладно, – мрачно сказал принц. – Шутки в сторону, ты меня прижала, окей, я согласен.
– На что ты согласен? – не менее мрачно спросила принцесса. – Даже не мечтай на мне жениться, в гробу я видела эти свадьбы. Меня папенька и маменька за это дракону и отдали, посиди, мол, без сети и светского общества в захолустье, посмотрим, как ты запоёшь.
– А чего ж ты от него сразу не сбежала? – изумился принц.
– Мампапе на зло, – сообщила принцесса. – Да и толку? Много разницы в том, где сидеть. Тем более, у дракона вай-фай нормальный. Был.
Короче, принц её уверил в том, что он никоим образом на её руку и сердце не покушается, несмотря на то, что принцесса самая обаятельная и привлекательная из всех, кого он видел. Но дело в том, что принц сам имел у графа Ануса в виду все свадьбы и женитьбы, потому что у него вообще охота, флейта и международный блог Слизеринский Принц 90210 на пять тысяч подписчиков.
Принцесса слушала его, слушала, а тут перебила и говорит, что знает этот блог, и она на него подписана и вообще просто «абажает» его фанфики по Гарри Поттеру, только она думала, что принц на самом деле девочка. А в блоге сама принцесса под ником Морган 3310 действует.
– А я наоборот думал, что ты мальчик, – признался принц. – Но вообще-то мне всё равно. Я и слешные фанфики пишу, потому что они популярны, а не потому что я гей.
И рассказал принцессе о своём печальном асексуальном опыте с принцами-геями.
– И что теперь думаешь делать? – спросила принцесса. Когда принц кончил рассказ, уже стемнело.
– А вот что, – сказал принц и потащил принцессу из леса в сторону своего королевства.

Прибыли они ко двору как раз в день всенародного праздника. Во дворце были гуляния, король и королева сидели на своих тронах, а между ними на месте принца сидел большой лабрадор в его короне.
Тут принц и принцесса вошли во дворец, а за ними все пять тысяч принцевых подписчиков с самодельными обрезами. Принц встал на стол и хорошо поставленным голосом объявил:
– Дорогие папа, мама и подданные. Я не гей, но жениться я не собираюсь, мне это не интересно, и человечество прекрасно обойдётся без моих генов, а королевство прекрасно перебьётся монархической демократией до поры до времени, чтобы не было всей этой фигни с королевским наследованием, а чтобы страной управлял избранник из числа народа. А если кто-то не согласен, мы с удовольствием устроим кровавый дворцовый переворот.
Пять тысяч подписчиков выразительно помолчали, и их обрезы тоже, а подданным и королю с королевой ничего не оставалось, как принять предложение принца.

Принцесса осталась жить с ним и ничуть не скучала, потому что вай-фай во дворце был ещё круче, чем у дракона.
Принц, избавленный от трона, с упоением предался флейте, охоте и блогу. И неплохо зарабатывал на первом и последнем.
Принцесса же в свою очередь кроме интернета занималась самодельными куклами и пошивом модных брюк всех размеров и тоже не бедствовала.
До самой старости они так и не встретили тех единственных и неповторимых людей, которые сделали бы их счастливыми, и поэтому они были счастливы просто так, сами по себе. И никогда не переживали по поводу того, в чём именно заключалось их счастье. Ведь что бы кто ни говорил, а счастливым быть не стыдно.

Вопрос: Понравилось?

1. Да		9	(69.23%)
2. Нет		4	(30.77%)
Всего:		13

@темы: фэнтези, сказка, история о любви, проза, юмор, рассказ, приключения

---

[Тедди-Ло]

Название: Компаньон
Размер: 815 слов
Примечание: фантастика

— Даш? Смотрела этот фильм, говорю? — я трогаю её за колено.
— А? Да... наверное, не помню, — она рассеянно срывает травинку и берёт её в рот.
Мне нравится дашкин выбор места: я знаю, что сейчас редко кто выбирает обычную природу. Все в основном стремятся во всякие фантастические, экзотические места: иные измерения, аляповатые парки аттракционов, кратеры вулканов, эльфийские замки. Всякое... такое. Я видел, потому что она мне показывала, мы вместе смеялись над этим. Я не замечаю, как снова над поляной повисает тишина.
— Тебе тут не надоело? — осторожно спрашиваю я, — может быть, хочешь в какой-нибудь замок? Шотландский?
Она пожимает плечами и небрежно откидывает с лица светлую прядь.
— Да нет, и так нормально...
Мы снова молчим. Её молчание меня тревожит. Мне кажется, ей со мной скучно. А это значит, что... Что я ей надоел. Мне становится жутко.

Меня запустили в сеть семьдесят лет назад, задолго до дашкиного рождения. Программа добровольной борьбы с перенаселением планеты. Вы понимаете, что означала добровольность, о которой я говорю, не так ли? У меня просто не было выбора — либо смерть, либо помещение сознания в сеть, в служебные программы. Будь у меня ай-кью пониже, пришлось бы отвечать на звонки в каком-нибудь сервисном центре. А так, можно сказать, мне повезло: виртуальная реальность программы «Компаньон» очень высококачественна. Программа «Компаньон» разработана для нужд молодых людей с особыми коммуникативными требованиями. Проще говоря, для тех, кому по той или иной причине комфортнее общаться в сети. Или для тех, кто не смог в реальности найти компаньона для бесед, игр, споров. Никаких прицелов на реальные отношения — это особенность «Компаньона». Каждый пользователь заключает договор, запрещающий развиртуализацию.

Когда я отдавал свой разум во владение компании, я знал: у меня совсем небольшой шанс на то, что однажды меня выберут компаньоном и вытянут из небытия, в котором пребывали все программные модули до активации. Но этот шанс выпал. Дашка меня выбрала. Я был её компаньоном уже три года. Я жил, только когда она приходила в сеть, это не фигура речи. Всё прочее время сознание модуля выключено. Он включается только по требованию пользователя. Каждый раз, когда Дашка прощается со мной, я думаю, что она может больше не вернуться, и тогда я никогда не проснусь. Но она всегда возвращается. Даже теперь. Раньше нам было хорошо вместе, темы для разговоров казались неисчерпаемыми. У Дашки был живой, пытливый ум и отличное чувство юмора: вместе мы обсудили и обсмеяли, кажется, всё в мире — начиная мультиками, заканчивая современным политическим устройством (в «Компаньоне» нет цензуры, это делает его ещё более модным в глазах молодёжи). Я даже рад, что всё так вышло. Если бы не случилось столетнего кризиса, добровольной борьбы с перенаселением, я бы просто никогда не узнал Дашку. Я был бы девяностолетним стариком с другого конца страны, а в «Компаньон» не пускают людей старше тридцати лет. Компания считает, что после тридцати человек обязан заниматься своей семьёй... А «Компаньон» этому мешает. Иногда я думаю, если бы Дашка знала, что я модуль программы, а не живой человек... Что бы тогда случилось? Как бы она себя повела?

Но для модулей тоже есть правила — не разглашать секрет компании, в том числе. Кроме того, это было бы нечестно по отношению к ней. Я хорошо изучил её. Она стала бы воспринимать меня как обузу, постоянный укор, навязанную ответственность. Этого я не хочу гораздо сильнее, чем того, чтобы она не уходила.

Мы молчим уже очень долго, так что я снова начинаю беспокоиться. Вообще-то, когда-то для нас это было нормально, нам нравилось помолчать вместе и подумать о своём. Но сейчас дашкины мысли слишком далеки отсюда. Я чувствую это. Я тоже срываю травинку и нервно сую её в рот, зеркально повторяя дашкино движение. Она рассеянно смотрит на меня и вынимает свою травинку изо рта.

Месяц назад она предложила мне обмануть программу и встретиться в реальности. Я отшутился, как мог перевёл разговор на другое. Дашка не возвращалась больше к этой теме, но мне показалось, именно тогда произошёл в наших отношениях надлом. Отношения «Компаньона» не длятся всю жизнь. Среднее время их продолжительности — три года. Я это знаю, потому что в самом начале знакомства мы с Дашкой изучали информацию о программе. Ту, что была в свободном доступе, конечно. В то время я почти с болезненной навязчивостью хотел, чтобы она взломала коды и нашла информацию о модулях. Хотел и боялся этого. Но Дашка не была хакером. Она так ничего и не узнала. И не узнает.
— Я, наверное, пойду, — говорит она. Я киваю и поднимаюсь с травы. В этом нет никакой нужды — просто наш ритуал. Я мог бы сказать, что она уходит слишком быстро, но не стал. Зачем? В последнее время её визиты планомерно укорачивались. Ясно, к чему всё идёт.
— Пока, — говорит Дашка и без улыбки машет мне рукой. Я очень хочу спросить её перед тем, как отключиться, вернётся ли она. Но не буду. Дашка — честный человек, я боюсь услышать от неё то, что и так понимаю. И ещё, я хорошо усвоил за эти годы — иллюзии сильно ск...

Вопрос: Нравится?

1. Да		8	(80%)
2. Нет		2	(20%)
Всего:		10

@темы: миниатюра, проза, фантастика

---

Незаслуженно забытые

[Merry Loony]

Аннотация: история о стремлении к идеалу.

Незаслуженно забытые

Жертвенный огонь вознесся на двадцать локтей в высоту, поглотив освежеванные оленьи туши. Из пламени вылетел рой сверкающих ярко-золотых искр и закружился над головами воинов. Те из них, кто видел призыв впервые, невольно вздрогнули и пригнулись; остальные же знали, что малых слуг бояться не следует.

Костер ослепительно вспыхнул, и из огня навстречу людям вышел Четвероногий Кёрст. Его конечности, похожие на длинные обугленные жерди, подожгли траву и опавшие листья, по которым он ступал. Кёрст приближался, и многие отворачивались от него или пытались укрыться щитами, будучи не в силах переносить исходивший от его тела жар.

Воины расступались, пропуская Кёрста вперёд.

- Есть лишь один, кто мог устроить для меня столь щедрый пир! – протрещал Кёрст, изрыгая красные искры из беззубого рта. – Где же ты, друг мой?
- Здравствуй, хозяин огня! – громко произнес Тгарават, по привычке подняв руку в знак приветствия, хотя безглазый Кёрст и не мог её видеть.
- И ты здравствуй, воевода! Вижу, ты собираешься не на охоту.
- Нет, не в этот раз. Я хочу просить тебя о помощи, Кёрст.
- Я слушаю тебя.
Воины Тгаравата сделали несколько шагов назад, видя, что трава под их ногами начала тлеть. Тгарават же, напротив, приблизился к своему собеседнику.
- Сегодня будет битва, Кёрст. Ты согласишься снова сразиться на моей стороне?
- О да! – проревел хозяин огня, и его слуги закружились в воздухе еще быстрее и засверкали еще ярче. – Да, Тгарават, я буду на твоей стороне! Мой рой явится, как только ты попросишь. Пусти огненную стрелу – и я сам приду тебе на помощь. Ты знаешь – я не подведу!
- Я благодарю тебя, Кёрст.
- Встретимся на поле битвы, воевода.

С этими словами Кёрст развернулся и прыгнул обратно в костер, мгновенно растворившись в пламени, а вслед за ним в огонь вернулись и его слуги.

***

Тгарават вспотел с головы до ног. Он вылил на себя не меньше десяти ведер ледяной воды, прежде чем его тело перестало пылать. Кожа на его руках заметно покраснела. Вероятно, таким же теперь было и лицо. К счастью, в этот раз хотя бы не загорелись волосы.

Фаулим подал своему воеводе полотенце.

- Говорить с хозяевами огня – всё равно, что целовать кузнечный горн, - сказал ему Тгарават, утерев лицо. – Но это того стоит.
- Ты говорил, что дело не в победе…
- Наша победа неизбежна. Вопрос в том, какой ценой мы её получим. И я надеюсь, Кёрст поможет нам сохранить их жизни.
- То есть, ты всё еще надеешься на сдачу крепости?
- Да. Я говорил, что деревянные стены их не защитят, но они мне не поверили. Возможно, Кёрст их убедит.
- Но Ригнвиг этого не испугается.
- Да. Она боится только себя, но её люди не таковы. А она может прислушаться к ним, – Тгарават вернул полотенце оруженосцу. – И еще. Мы должны поднять не мои знамена, а знамена отца.
- Я распоряжусь. Но разреши узнать, почему.
- Потому что они должны видеть, что здесь нет брата, который желает присвоить земли сестры, и нет сестры, которая бросает вызов каким-то несуществующим предателям. Нет никакой междоусобицы, нет никакой войны за трон в Волчьем Чертоге. Они должны видеть, что здесь есть только они, идущие против воли Великого Вождя.

***

После полудня, когда свинцовые облака скрыли солнце, армия Тгаравата выступила из Тасфару. Они шли через поля и редкие леса растянутым строем, не опасаясь нападения – посланные вперед разведчики докладывали, что путь свободен. Замыкавшие строй обозы везли огромные вязанки дров, смолу и сено, чтобы по приказу воеводы тотчас же возжечь огонь и призвать на помощь хозяина.

Ополченцы из числа горожан, участвовавшие в походе впервые, спрашивали своих более опытных товарищей: когда и как сыну Великого Вождя удалось завести дружбу с одним из хозяев огня? Но никто не мог им ответить. А тот, кто мог, не хотел этого делать.

Фаулим никогда не верил до конца истории Тгаравата. Со слов воеводы выходило, будто однажды во время охоты он погнался за подстреленным оленем, догнал его, но оторвался от товарищей и заблудился в лесу. Смеркалось, и ему пришлось развести костер, чтобы отпугнуть ночных хищников, а заодно зажарить добычу. Сидя на крохотном островке света посреди непроглядно темного леса, Тгарават ощущал одиночество и страх. Желая побороть их, он обратился к костру, предложив ему часть своей добычи, и тогда Кёрст, наблюдавший за ним сквозь стену пламени, явился и разделил с Тгараватом трапезу и беседу.

Было ли всё так на самом деле, или же воевода что-то скрыл? Увы, правду знали лишь двое. И потому Фаулим считал, что только эти двое и вправе рассказывать что-либо.

***

На вершине покрытого зеленью горного склона возвышалась твердыня, которую войска Ригнвиг заняли несколько дней тому назад. Узнав об этом, жители Тасфару хотели бросить свои дома и укрыться в лесах, но вовремя прибывший посланник их правителя велел им оставаться в деревне. Он передал им слова сына вождя: Тгарават был уверен, что Ригнвиг не покинет крепость, пока он не ответит на её требования. И его ответом стали двенадцать сотен воинов, вставших у её оплота, - столько откликнулось на его призыв в тот же день, что он объявил о походе.

Ворота открылись, и защитники твердыни, выйдя наружу, построились вдоль земляного вала. Их было всего восемь сотен – преданных Ригнвиг настолько, что они согласились пойти за ней даже против воли вождя. У многих тысяч её людей не хватило на это смелости. «Предательство» - это слово в последние дни она повторяла особенно часто, о чём бы ни шла речь.

Две армии встали друг напротив друга. Тгарават ждал, до последнего надеялся, что его сестра одумается, пошлет к нему гонца или, если ей позволит гордость, принесет предложение перемирия сама – но тщетно. Ригнвиг не стала дожидаться, пока Тгарават перейдет в наступление, и повела свою армию вперед. Войско Тгаравата выдвинулось навстречу.

Засияли костры. Питаемые налетевшим с гор ветром, они разгорались всё сильнее и сильнее, а затем с ослепительными вспышками их искры ожили и двумя сверкающими потоками устремились вверх по склону.

Первые залпы лучников Тгаравата уже накрыли наступающих воинов Ригнвиг. Вскоре ряды обеих армий дрогнули под градом копий застрельщиков, а мгновения спустя началась свалка. Тем временем искры упали в траву, и та запылала, распространяя густой белый дым. Две огненные полосы, поравнявшись со сражающимися, двинулись навстречу друг другу, готовясь сомкнуться и разъединить армию Ригнвиг.

Центр войска Тгаравата отступал, согласно плану. Все больше и больше воинов Ригнвиг бросалось вперед – якобы в брешь – ослабляя фланги, позволяя коннице Тгаравата продавливать их, продвигаться вперед всё дальше и захватывать противника в клещи. Огонь врезался во вражеский строй, разделив войско Ригнвиг напополам. Поначалу её бойцы самоотверженно бросались вперед сквозь огонь и, уже охваченные пламенем, рвались в бой, но стена становилась всё шире, и храбрость оставшихся по ту её сторону таяла. Расправившись с врагом на флангах, бойцы Тгаравата зажали остатки войска Ригнвиг с трех сторон – а четвертой стороной стал огонь. Наконец, страх возобладал: уже несколько десятков её воинов бросились в бегство и попытались прорваться сквозь огненную стену, но никому не удалось выйти из неё живым.

- Сдавайтесь! – прокричал Тгарават, приблизившись вместе со своими всадниками к сражающимся. – Сдавайтесь, и я сохраню вам жизнь!

Его призыву вняли немногие. Не больше полусотни из окруженных противников успели сложить оружие прежде, чем их настигли огонь и мечи.

К тому времени все, оставшиеся по другую сторону пламенной преграды, уже бежали: некоторые укрылись в твердыне, а многие, не видя иной возможности уйти с поля боя, бросались вниз с крутых склонов. Они надеялись спуститься по уступам и уйти на северные и восточные плато, но острые камни ломали их руки, ноги и спины – теперь почти все они, изувеченные, лежали в оврагах у подножия горы и кричали от боли.

Сбежать удалось лишь единицам; остановившись у обрывистого края, Тгарават долго смотрел на темные фигуры, которые неслись без оглядки все дальше и дальше, прочь от битвы, – он был уверен, что узнал бы сестру даже с такого расстояния, даже со спины, даже сквозь пелену дыма. Но среди них её не было. Да и не могло быть.

***

Когда Тгарават приблизился к огненной преграде, пламя стало ослабевать, а вскоре и вовсе исчезло, оставив после себя дымящееся, тлеющее черное пятно.

Со своим отрядом воевода остановился у ворот твердыни.

- Вы либо сложите оружие, либо свои головы! Выбирайте! – крикнул Тгарават.

Этого оказалось достаточно. Ворота отперли, и навстречу ему вышли два десятка еще совсем молодых мужчин и женщин. Всего их стало шестьдесят пять – столько воинов из восьми сотен Ригнвиг избежали гибели. Тгарават повелел вернуть им оружие и позволить уйти, если они того хотят, взяв с них, однако, слово, что впредь они не выступят против воли Великого Вождя. Все шестьдесят пять дали своё слово, и все шестьдесят пять остались с Тгараватом: они хотели узнать, удалось ли выжить их властительнице.

Вскоре Фаулим принёс дурную весть: среди тел сраженных они обнаружили сперва коня Ригнвиг, а потом и её саму. Тгарават до последнего не хотел в это верить. И он не верил до тех пор, пока не увидел её изуродованное ударом палицы лицо и пропитавшиеся грязью и кровью короткие каштановые волосы. Вне всяких сомнений, это была Ригнвиг. Тгарават хотел обратиться к её людям, но заметил, что взоры всех воинов оказались устремлены наверх.

На поле брани опустилась тень, как будто в одно мгновение день сменился ночью. Небо заполняли бесчисленные стаи падальщиков – тысячи птиц собирались в черные тучи и затмевали облака, а их преисполненные злобы крики заглушали все прочие звуки. Их темный водоворот предшествовал появлению их вожака – огромного, грозного и неутолимо голодного хозяина когтей. Он медленно спускался, приковывая к себе взгляды изумленных и напуганных воинов, описывая над твердыней один круг за другим, пока, наконец, не сел на деревянную стену, сжав её своими десятипалыми лапами с такой силой, что треснули доски. Его крылья были не меньше тридцати локтей в длину, и когда он взмахнул ими, стоявших неподалеку людей посшибало с ног.

- Я – Тгарават! - крикнул воевода, обращаясь к незваному гостю. – Назови себя!
- Тебе ни к чему знать моё имя! – взревело чудовище всеми четырьмя ртами. – Ты уйдешь отсюда немедленно и отдашь мне мою добычу! Ты не посмеешь спорить с хозяином когтей, если хочешь жить!
- Нет, - отвечал ему Тгарават, - уйдешь отсюда ты! Ты явился сюда без приглашения, просишь меня о чем-то, а сам даже не желаешь назвать своего имени! Убирайся отсюда со всей своей стаей, - Тгарават достал из колчана длинную стрелу с пучком пакли на наконечнике, – если хочешь жить!
- Я не прошу тебя! – взревел хозяин когтей, и из его ртов распространился такой смрад, что у воинов перехватило дыхание и заслезились глаза. – Я приказываю тебе!

Черные стаи снижались. Падальщики-слуги готовились наброситься и растерзать наглецов, дерзнувших перечить их повелителю. Но Тгарават решил, что в этом бою он не позволит умереть ни одному из своих людей. Из дыма появились несколько огненнокрылых мошек и ударились о наконечник стрелы.

- В моих землях приказываю только я! – ответил Тгарават, натягивая тетиву.

Прежде чем чудовище успело сдвинуться с места, его ослепила ярко-красная вспышка взорвавшейся стрелы. Кёрст набросился на хозяина когтей, обхватил его тело своими ногами и сдавил со всей силой, на которую был способен. Повелитель падальщиков взмыл в воздух и вцепился лапами в Кёрста, пытаясь разорвать его казавшиеся хрупкими конечности и туловище. Кёрст разогнул десять колен одной из своих ног, сделав её подобной огромному пылающему копью, вонзил её в грудь хозяина когтей и пробил того насквозь.

Небо и земля содрогнулись от оглушительного рёва. Падальщики-слуги, бросившиеся было на помощь своему господину, в страхе отвернулись от него, и их стаи рассеялись. Хозяин когтей, видя их предательство, в отчаянии утроил свои силы, освободился от хватки Кёрста и сбросил его с себя. Продолжая неистово реветь, он помчался прочь, сея под собой дождь из горящих перьев. Под радостные возгласы своих соратников лучники Тгаравата выпустили вслед хозяину когтей сотню стрел и тысячу проклятий.

Воины кричали, смеялись над «поджаренной курицей», поздравляли друг друга с победой, нахваливали то доблестного Тгаравата, то его верного товарища-Кёрста, то друг друга. Тгарават смотрел по сторонам, видел обагренные кровью счастливые лица людей и их оскаленные в улыбках зубы. Теперь победу праздновали оба воинства. И ничто не могло доставить Тгаравату большей радости.

Оседлав своего скакуна, воевода помчался в поле, где в тлеющей траве окруженный облаком густого дыма его ждал Кёрст.

- Дичь ушла! – воскликнул хозяин огня. – Но лишь на этот раз.
- Спасибо, Кёрст, - ответил Тгарават и поклонился хозяину огня, хотя и знал, что тот не видит его. – Сегодня ты спас жизни сотням людей. Я уверен, что все они воздадут тебе. Каждый из них еще не раз выйдет на охоту.
- Я это знаю. Но если ты захочешь устроить особую охоту - охоту в честь победы! - то повелитель загонных факелов с радостью присоединится. До встречи, Тгарават. Я чувствую, что костры у подножия горы еще горят. Пойду к ним.

Неспешно передвигая свои гигантские ноги, хозяин огня шел по почерневшей траве, и с каждым его шагом из-под обугленных стеблей вырывались маленькие стайки живых искр, которые, сверкая и потрескивая, устремлялись вслед за ним.

***

В наступившем мраке на поле расцветали новые огни – но эти уже не принадлежали Кёрсту: пришло время отдать тела умерших другому хозяину огня – Скрефарету, повелителю погребальных костров.

В тот день Скрефарет был по своему обыкновению разговорчив: касаясь тела очередного павшего воина, он обращался к его товарищам и спрашивал, как жил покойный, каким он был человеком, был ли любим родными и близкими или ненавидим, был ли одинок или всегда окружен верными друзьями.

- Этот? Славный парень был, - говорили про одного, - на охоте его не перестрелять, за столом не перепить. Жалко его.
- Ни с кем не говорил, всё в себе держал, - рассказывали о другом. – Бывает, спросишь его о чем-нибудь, а он в два слова от тебя отплюётся, и никак ты с ним не разболтаешься.
- Копье-то тем концом держала, а на большее ума не хватало, - говорили о третьей. – Учишь-учишь, а она всё лучше тебя знает – ну да и что толку? Так дурой и померла. Ничего из неё не вышло.

- Кто знает эту воительницу? – Скрефарет обратил свой взор на бездыханное тело Ригнвиг.
- Это моя сестра, - отвечал Тгарават.
- Расскажи мне о ней, - прошипел Скрефарет, вплетая языки своего пламени в волосы павшей.

Тгарават знал, что за ним пристально наблюдают осиротевшие воины Ригнвиг. Потому он решил начать свой рассказ с того, задумывал уже давно.

- Семнадцать лет назад мы с сестрой еще жили при дворе нашего отца. Ригнвиг тогда уже училась владеть настоящими мечом и луком, а мой меч еще был деревянным. Однажды мы с ней понарошку сражались, и я случайно обронил свой меч под колеса повозки; повозка была тяжелой, и меч раздробило натрое. Ригнвиг принялась кричать на возницу, а потом, увидев, что я плачу, стала меня успокаивать и сказала, что сама сделает мне такой же меч. Я не поверил ей: мне казалось, что сделать такую игрушку очень сложно, а сестра ведь даже никогда не пыталась вырезать что-то из дерева. Но Ригнвиг украла тренировочный меч, отрубила от него треть и стесала рукоять так, чтобы она ложилась в мою руку. Отец потом строго наказал нас обоих, но я всё равно был счастлив – счастлив, потому что чувствовал, что у меня есть, на кого положиться. И еще много лет после она поддерживала меня, помогала мне, не давала мне чувствовать себя одиноким – ей всё это удавалось, даже несмотря на её вздорный нрав. И я проклинаю себя за те мысли, которыми я проникся после.

Она была самым храбрым человеком из тех, что я знал. Гораздо храбрее меня. Наш отец уважал её за это, а также за её настойчивость, за её трудолюбие, за силу её характера. Но он боялся её вспыльчивости и резкости и потому не доверял ей. Было время, когда я радовался каждый раз, видя, как она проявляет свой гнев, срывается на крик, оскорбляет меня, мать, отца, своих учителей, своих воинов. Я надеялся, что это подорвет веру отца окончательно. Я надеялся, что это заставит его сделать меня единственным наследником.

Я был глуп и многого не понимал тогда. Со временем я начал ощущать жалость к ней: в пешем и конном бою она могла одолеть кого угодно, но была бессильна перед своей собственной яростью. Когда наша мать умерла при родах полтора года назад, Ригнвиг удалилась от семьи в свои владения. Я беспокоился за неё – мне сообщали, будто она пыталась покончить с собой. Не знаю, правда это или нет. Я пытался навестить её, но стража даже близко не подпускала меня к её чертогу – она никого не желала видеть.

Когда наш отец заболел, она единственная из всей семьи не приехала к нему. Когда он впал в беспамятство, его писарь показал мне завещание. Великий Вождь чувствовал свою слабость и заранее сообщил свою последнюю волю еще год тому назад. В завещании говорилось, что никто из трех детей не станет следующим Великим Вождем. Отец велел разделить землю на три неравных части, большая из которых досталась бы мне, меньшая – Ригнвиг, а самая маленькая – Хисакине. А до совершеннолетия Хисакины её землями поручалось управлять мне. Узнав о завещании, Ригнвиг сперва обвинила писаря и меня в том, что мы его подделали. Затем она заявила, что даже если завещание подлинное, то она не станет подчиняться воле выжившего из ума старика. Со своим войском она перешла границу моих владений, изгнала гарнизон из этой крепости и отправила ко мне гонца.
Тгарават снял с пояса кожаный кошелек и достал из него кусок веленя.

- Она велела мне отречься от своих земель и в случае смерти отца передать ей всю власть по праву старшинства. «В противном случае, - писала она, - я сожгу дотла все города и деревни тех предателей, что встанут на твою сторону». Она знала, что я не соглашусь.

Тгарават скомкал письмо и метнул его в огонь.

- Она решилась на самоубийство. Но она хотела совершить его моими руками. Увы, я не смог помешать её намерению сбыться. Я скорблю как по ней, так и по тем несчастным, которых она привела с собой на смерть. Но я не виню их в том, что они поддержали её – Ригнвиг была достойна того, чтобы за ней следовали. И я обещаю стать не менее достойным вождем для её людей. И я хочу, чтобы все знали: сколько бы ошибок моя сестра ни совершила в последние дни своей жизни, это не затмит всего добра, что она принесла мне, нашей семье и нашему народу.

Воины Ригнвиг окружили Тгаравата, встали на колени и сложили своё оружие к его ногам.

- Во всех наших землях нет человека честнее и мудрее тебя, - сказали они. – Мы пойдём за тобой!
- Не в этот раз. – отвечал Тгарават. – Завтра вы отправитесь домой и расскажете обо всем, что видели: о битве, о Ригнвиг и о хозяине когтей. И передайте всем мои слова: войны не было и не будет; а ваша земля не осиротеет без правителя до тех пор, пока жив Великий Вождь и пока жив я.

Снова заговорил Скрефарет:
- Спасибо за твою историю, Тгарават. Быть может, и ты хочешь спросить меня о чем-то?
- Да. Не было ли предано твоему огню тело моего отца?
- Нет. Последний раз я принимал вождя вашего племени больше двадцати лет назад. Скорее всего, твой отец еще жив.
- Кто напал на нас? Кто пытался забрать тела, предназначенные тебе?
- Кёрст рассказал мне о вашей битве. С его слов я узнал того, кто бросил тебе вызов. Это Хлактахаму, хозяин когтей, повелитель падальщиков. Мы много раз схватывались с ним, но мне так и не удалось уничтожить его. Не удалось и Кёрсту. Хлактахаму ранен, но он восстановит силы, вновь соберет свою стаю и вернется, чтобы мстить тебе, воевода. Так он поступал всегда. Я думаю, что и на сей раз он себе не изменит.

Отблагодарив Скрефарета и распрощавшись с ним, Тгарават уединился в одной из башен твердыни, где провел ночь в воспоминаниях о сестре и раздумьях о будущем её людей. Он не сомневался в том, что его слова будут переданы сперва семьям, друзьям и соседям побежденных, а потом и всему краю. Не сомневался он и в том, что его история будет принята за правду: к сожалению или к счастью, люди верили не только тому, чему были доказательства, но и всему благозвучному. Если его история покажется им достаточно красивой, они примут её. Если же нет, то Тгарават придумает другую. И так будет до тех пор, пока он сам не узнает всю правду.

***

Наутро из Лгорифара прибыл гонец. Он передал Тгаравату письмо от главного писаря Олшенказа, который просил воеводу как можно скорее вернуться. Олшенказ не уточнял причину, но Тгарават и так её знал. Преисполненный дурных предчувствий, он отправился домой, желая лишь одного: увидеть отца еще раз прежде, чем тот лишится жизни.

В Лгорифар воевода прибыл через три дня. Его встретил Олшенказ; дрожащим от волнения голосом писарь рассказал Тгаравату о том, что случилось в его отсутствие: Великий Вождь очнулся, но его рассудок оказался поврежден. Вождь не видит никого и ничего вокруг себя, постоянно бредит и не может сам есть, так как, по-видимому, не ощущает голода.

- Наш лекарь даёт вождю свои снадобья, чтобы тот спал… потому что, бодрствуя, он себя увечит, - говорил Олшенказ. – А когда он просыпается, нам со Скаателу приходится кормить его, как маленького ребенка.

Скаателу звали деда Тгаравата по материнской линии. Как оказалось, тот единственным из всей родни остался в чертоге, чтобы ухаживать за своим зятем. Ни разум, ни сила не покинули Скаателу за его восемьдесят лет. Он пережил свою супругу, затем всех своих детей, а теперь – как сообщил ему Тгарават – еще и внучку.

- Войди в его покои, Тгарават, - говорил Скаателу, сжимая запястье юноши своей костлявой рукой. - Лекарь сегодня не давал ему отвар, так что твой отец не спит. Послушай, что он говорит.

В спальне отца Тгарават обнаружил дряхлого старика, который был, казалось, старше самого Скаателу. Великий Вождь сидел на кровати с закрытыми глазами и что-то тихо бормотал. На нём не было надето ничего, кроме пеленок, а по всему телу были заметны синяки и ссадины. Тгарават приблизился к отцу; ему показалось, что тот на мгновение приоткрыл глаза, но тут же закрыл их снова.

- Отец! - прошептал Тгарават и коснулся его плеча.

Но вождь не заметил этого. Затаив дыхание, Тгарават начал прислушиваться к шепоту отца и следить за движениями его губ.

- Скоро… ора, - шептал вождь, - Лис придет… ешать нос… пять… и еще. Домах нет.

Вождь пропускал то буквы, то слоги, то целые слова, обращаясь к невидимому собеседнику. Через некоторое время он начал повторяться, и Тгарават на секунду задумался, пытаясь понять, что ему напоминают речи отца – он был уверен, что уже слышал это прежде.

- Зеле… ты тоже. Только тогда…

Внезапно вождь вскочил с кровати и быстро зашагал вперед, споткнулся о высокий подсвечник, упал, громко стукнувшись о пол коленями, но тут же поднялся и пошел дальше. При этом он начал бормотать громче, размахивал руками и, казалось, отчетливо видел перед собой того, с кем говорил.

Тгарават со страхом наблюдал за действиями отца, не понимая, что ему нужно сделать. Он хотел позвать Скаателу, но в этот момент вождь, упершись лбом в стену, громко вдохнул и закричал:

- Гоним!.. частокол! Частокол! Лис, как вчера… да! Да…

Тгарават заметил, что по ноге отца струится кровь. Тот же, видимо, не чувствовал боли. Тгарават схватил вождя за руки и с трудом дотащил до кровати – тот упирался и всё быстрее произносил какие-то слова, но теперь разобрать их было уже невозможно.

Послали за лекарем. Тот перевязал рану и попросил Тгаравата впредь не давать отцу вставать с постели – каждый раз это заканчивалось для вождя новыми ссадинами и ушибами. Вместе они с трудом влили в рот вождя снотворное, и вскоре тот уснул.
Но Тгарават теперь ощущал горечь втрое более сильную, чем любого отвара. Ему казалось, будто что-то острое стало ранить его изнутри, пытаясь сломать ребра и выбраться наружу. Он, наконец, понял, о чем говорил отец. Это была история, которую вождь десятки раз рассказывал своим детям и которую сотни раз рассказывали им другие. Это была история об основании Лгорифара.

Тридцать лет назад, когда Акаватал – тогда еще не вождь, но сын вождя – пришел сюда, на этих холмах стоял лишь десяток охотничьих хижин. Жители этой крохотной деревни просили помочь им в борьбе с хозяином когтей, повелевавшем стаями волкоподобных чудовищ. Как и прочие его сородичи, этот хозяин был жаден и считал своим всё, до чего мог дотянуться. С ним невозможно было заключить перемирие, невозможно было договориться – хозяин считал всех зверей своей добычей, и только своей. Добычей же он считал и людей.

Акаватал счел, что если не словом, то силой им удастся изгнать хозяина когтей из леса. Каждый день он со своим отрядом выходил на охоту в угодья, принадлежавшие хозяину, каждый день они оскверняли их, бросая выпотрошенную добычу, на все лады кляня хозяина и его слуг; они говорили, что сам повелитель волков будет подбирать за ними объедки – говорили так, чтобы он это услышал. Высокомерный и заносчивый по своей природе, хозяин когтей не мог оставить наглецов безнаказанными. Введенный в заблуждение малочисленностью отряда Акаватала, под покровом ночи он со своей стаей напал на деревню, но был застигнут врасплох подоспевшей на помощь сотней Вуаткарота. Хозяин когтей был побежден. Его гигантская шкура стала одеждой его убийц, а кости легли в основание будущего Волчьего Чертога.

Вуаткарот по прозвищу Лис был с отрочества дружен с будущим вождем. Отец рассказывал Тгаравату, что Лис был человеком необычайно талантливым: то был и сильный воин, и искусный охотник, и умелый кузнец. Благородные семейства были уверены, что рано или поздно Лис породнится с вождём, тем более что ходили слухи, будто на Лиса заглядывается двоюродная сестра Акаватала. А сам Акаватал верил в это даже больше других и, пожалуй, желал этого, как никто другой: он вот уже десять лет считал Лиса скорее братом, нежели другом. Но Вуаткарот погиб раньше, чем сбылись надежды будущего вождя: рваная рана от удара кабаньим бивнем загноилась и на третий день принесла его другу мучительную смерть.

***

Всю следующую ночь Тгарават провёл у постели отца. В этот раз снадобье не подействовало, и Великий вождь не спал; он, не переставая, снова и снова пересказывал события, которые когда-то происходили, людям, которых уже давно не было. Но Акаватал будто видел их всех вокруг себя: своего друга детства, своего отца, свою тетю, свою жену, скончавшуюся при родах, и свою дочь, о смерти которой еще не знал. Вождь называл их всех по именам, говорил с ними, ссорился и мирился. Он заново переживал дни своей славы, дни своей радости и горя, а его сын слушал его, уже не пытаясь сдерживать слезы.

Отец уснул лишь после рассвета, и тогда Тгарават, наконец, оставил его, покинул чертог и отправился бродить по улицам просыпающегося города. Несмотря на ранний час, на площадях местные и заезжие торговцы уже открывали лавки, а из ремесленных домов слышались голоса людей, стук молотков и жужжание пил.

Над Лгорифаром всё еще висел туман. Сквозь его пелену Тгарават не мог видеть ручей, но слышал журчание его воды, омывавшей каменный желоб. В это время горожане обычно вели сюда своих коней на водопой. Тгарават остановился в нерешительности: он не знал, стоит ли ему сейчас выходить навстречу людям. Однако тут ему пришло в голову, что вне его надела его могут знать в лицо лишь немногие. И действительно: когда он приблизился к собравшимся у ручья, они заметили его, но не обратили никакого внимания.

Да, теперь об этом уже и вспоминали-то не часто, но ведь не так давно народ знал в лицо едва ли не каждого члена семьи вождя. Акаватала, впрочем, бы узнали и сейчас, будь то в Лгорифаре, в южных или западных владениях Тгаравата или в землях, что принадлежали Ригнвиг. Но сам Великий Вождь сделал всё возможное, чтобы стать последним, кого знают все: за последние двадцать лет он утроил размеры их страны.

Но кем теперь будут его наследники? Не более чем именами на устах. «Слыхал? – будут говорить они. – А Хисакина-то скоро станет матерью!» А вдруг и наоборот? «Хисакина оскопилась и хочет вести дружину, как и её тётка тогда, помнишь?» - «Хисакина? Это та самая, что ли?» Та самая. Сказал – и сразу ясно, что за «та самая». А какая она есть, «та самая»? Кто будет это знать? Хорошо, если хотя бы все придворные.

Тгарават знал, что вестники прибыли в город раньше него. Жители Лгорифара уже несколько дней как знали о поражении и гибели дочери Великого Вождя. Но что они чувствуют? Кажется ли им, что их жизнь от этого изменится или уже изменилась? Тгарават хотел бы задать кому-то прямой вопрос, но знал, что не получит прямого ответа. Сам же он отвечал себе так: для этих людей Ригнвиг была «наместницей Великого Вождя в соседнем краю», и не более.

Но ему непозволительно быть столь же безразличным. Вскоре Тгарават отправится на восток, во владения, лишившиеся правительницы. Он объедет все её земли и ободрит её людей, убедит их никогда впредь не идти войной на своих братьев и сестер и непременно выяснит, что толкнуло Ригнвиг на измену. Однако прежде нужно было решить другую, куда более сложную задачу.

Тгарават еще какое-то время бесцельно бродил по улицам города, а затем, окончательно себя утомив, вернулся к Волчьему Чертогу. Скаателу ждал его у ворот.

- Я хотел, чтобы ты сам увидел и услышал его, - сказал старик, закрывая тяжелые створки за спиной Тгаравата. – О случившемся пока что знает только двор. Ты…
- Скаателу, - Тгарават обернулся к деду, - что будет, если я убью его?
- Он навсегда останется в памяти людей героем, основателем Лгорифара, объединителем земель, победителем четырех хозяев и другом трех, справедливым судьей, храбрым воином и искусным полководцем. Но не выжившим из ума стариком, который испражняется в кровати и не умеет держать в руках ложку. Ты сделаешь это ради него даже в большей степени, чем ради себя. Никто не сможет упрекнуть тебя, Тгарават: так ты станешь великим вождем всего на четырнадцать лет – до совершеннолетия твоей сестры, а своего отца ты оставишь героем на целую вечность.

Скаателу говорил так, словно задумал эту речь уже давным-давно и много раз повторял её про себя снова и снова, ожидая момента, когда можно будет произнести всё вслух. Тгарават понимал, что двигало его дедом в тот момент. Он, потерявший в прежних междоусобицах двух сыновей, надеялся, что теперь Тгарават сможет понять его, понять, зачем им нужен подлинно Великий Вождь.

Не ответив ему ни слова, Тгарават вошел в чертог.

***

- Круг! Круг. Круг.

Это слово Акаватал повторял вот уже в сотый раз. Тгарават сидел на кровати рядом с ним и слушал, надеясь понять что-то из безумных речей отца. Наконец, тот на мгновение умолк, а затем медленно произнес:

- Нет мора, Иждатев… он солгал…

Вождь закрыл глаза.

Кто такой Иждатев? Тгарават пытался вспомнить, слышал ли он это имя раньше.

- Гончара здесь, - продолжал тем временем Акаватал, - неты и серп… Олшенказ подождет. Скоро.

Тгарават невнимательно слушал последующие слова – его умом завладело это странное имя, не слышанное им прежде. Иждатев. Тгарават был уверен, что не знал никого с таким именем. Он как будто слышал его на рыночных площадях, в солдатском строю, но ни разу при дворе. Видимо, было у отца что-то, что он не хотел открыть даже своей семье.

Вождь зашевелился. Он открыл глаза, повертел головой из стороны в сторону и медленно поднял туловище.

- Ол… шен… ка-аз! – крикнул Акаватал, глядя при этом куда-то сквозь своего сына.

От неожиданности Тгарават вздрогнул и обернулся – но позади него никого не было. Ему становилось не по себе. Этот вскрик и это выражение лица сейчас пугали его в сто раз сильнее, чем любые чудовищные хозяева. Зубы Акаватала были оскалены, мышцы лица подергивались, а не моргающие глаза как будто пытались просверлить своим взглядом тело Тгаравата и увидеть что-то за ним, там, в дальнем темном углу комнаты.

Вождь вскочил с кровати и чуть ли не бегом бросился в сторону дверей, но Тгарават схватил его за руки и потащил назад. Отец упирался, пытался вырваться, и при этом боролся с необычайной силой, так что Тгаравату казалось, будто он пытается удержать не одного больного старика, а дюжину здоровых молодцов. С трудом уложив вождя обратно на кровать, Тгарават вытащил из ножен кинжал и положил его рядом с собой.

- Ворота… не лай… - сказал вождь и снова закрыл глаза.

Тело Акаватала дрожало, будто его бил озноб. Довольно долго он молчал, а потом перевернулся на бок и уткнулся головой в подушку, но, тем не менее, отчетливо произнес:

- Река донесет. Просто вниз. Они внизу, Ригнвиг. Там по полям скачут целые табуны. И они ничьи – бери, какого хочешь. И тебе возьмем. Хочешь?

Сказав это, вождь улыбнулся.

Тгаравату никогда прежде так сильно не хотелось вновь оказаться десятилетним мальчишкой. Теперь он, кажется, понимал стариков, которые скучали по прошлому – они-то, должно быть, пережили и худшее в своё время. Но есть вещи, которых нельзя избежать. Более того, он всегда знал, что их нельзя избежать. Так кем он будет, если сейчас скажет, что не готов к наступлению будущего?

Тгарават вглядывался в лицо отца. Землистого цвета кожа, испещренная глубокими морщинами, глаза, будто провалившиеся внутрь черепа, сухие растрескавшиеся губы. Как долго можно себя обманывать? Его отец мертв вот уже три поры. Уже три поры у их народа нет вождя: не важно, спит ли он в беспамятстве или, бодрствуя, бредит – его больше нет. А его гниющая оболочка, лишенная рассудка, теперь только напоминает человека, но уже не является им.

Тгарават никогда прежде не представлял себе, что он будет чувствовать, приставив клинок к груди родного отца. Теперь же он с ужасом осознавал, что его отец – мудрый, сильный телом и духом герой – уже давно существовал лишь в его воображении. К лежащему перед ним телу он не испытывал никаких родственных чувств.

***

Тгарават осторожно приоткрыл дверь в комнату Хисакины. Внутри никого – видимо, кормилица ушла за водой. Он подошел к колыбели сестры и откинул полог. Хисакина узнала его, улыбнулась, потянула к нему ручки и сказала что-то на своём языке. Увы, язык этот понимали только отец и кормилица, и потому Тгарават только улыбнулся ей в ответ.

Он осторожно вытащил сестру из колыбели и, держа её на руках, смотрел в её голубые глаза. Отец говорил, что в младенчестве и его глаза были голубыми, но с годами изменили свой цвет на болотно-зеленый. То же самое произошло с Тгараватом. Будет ли так и с Хисакиной? И что еще она унаследует от своих родителей?

Ригнвиг унаследовала от отца целеустремленность, храбрость, силу. Тгаравату достались терпение и рассудительность Великого Вождя. Быть может, все эти качества слились бы воедино в одном из тех девяти детей Акаватала, что умерли в младенчестве? Кто знает. Так или иначе, ни Тгарават, ни Ригнвиг не считали себя достойными наследниками отца. Видимо, так же считал и отец, коль скоро он решил не передавать свой титул кому-то одному, но разделил власть между всеми детьми. Но, быть может, Хисакина будет достойна великого звания? Время покажет.

Сверху послышался скрип половиц. Положив сестру в колыбель, Тгарават поспешил вернуться на второй этаж. Там, у раскрытых дверей в покои Акаватала, стоял Олшенказ. Он оставался неподвижен долго – Тгарават думал, что успел бы досчитать до ста. Поборов оцепенение, писарь едва слышно прошептал:

- Вождь…
- Я здесь, Олшенказ, - немедленно отозвался Тгарават. – Я слушаю тебя.

Вопрос: Понравилось?

1. Да		2	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		2

@темы: фэнтези, сказка, проза, рассказ

---

[polina-kolpakova]

Ну почему любовь сопряжена с печалью,
А одиночество - побочный сын свободы,
Смыкаются непроницаемые воды
Над всем чего желали, но молчали.
Зачем мечтать о том, чего не будет,
Копить грехи, чтоб после повиниться,
Душа моя, сплетенья наших судеб –
Лишь жалкая подземная грибница,
Рождающая раз в тысячелетье
Сияющую искреннюю душу.
Судьба, судьба, позволь не умереть ей,
Ну а для нас земля все глубже, глуше…

Вопрос: Да/Нет

1. да		2	(33.33%)
2. нет		4	(66.67%)
Всего:		6

@темы: поэзия

---

[polina-kolpakova]

Взгляд обратив вовнутрь смотри смотри
Гудвин Великий живет у тебя внутри
Робкую сферу света очертит твоя свеча
Гудвин уже выходит тебя встречать встречать
Вы на разных концах дороги из желтого кирпича
Я стою за твоим плечом вперед вперед
Рок хохочет над нами а может белугой ревет
Над дорогой из желтого кирпича (ты видишь?) лицо из снов
На дороге из желтого кирпича сомнения тают тают
Попроси для себя сердце для меня мозгов
Ну а храбрости нам и так с головой хватает

Вопрос: Да/Нет

1. да		5	(71.43%)
2. нет		2	(28.57%)
Всего:		7

@темы: поэзия

---

Глаз нарисованной птицы

[deride]

Аннотация: сказка-полусказка.

- Вот! – Анечка плюхнула на стол уже пятую, кажется, папку. Папки она таскала с дачи, древние, картонные на веревочных завязках. Это казалось невероятным кощунством – ее рисунки стоило перевозить в золотых шкатулках, отделанных бриллиантами. Когда я сказал это вслух, Анечка обозвала меня дураком, потому что золотые коробки чертовски тяжелые. В отличие от картонных папок. И чтобы возить по горам золотые ларцы, ей пришлось бы нанимать караван осликов и погонщика к ним, так как ее саму ни один осел не слушается. А погонщик будет пить, горланить песни и грязно к ней приставать.
В общем, ослом оказался я. Пришлось признать, что да, папки намного удобнее, и не любить их молча.
Зато их содержимое можно было любить и молча, и вслух.

Она приехала сегодня утром, а узнал я это днем, когда спросонья споткнулся о рюкзак в коридоре. Хитрюга, кинула вещи и ускакала. А вернулась, когда ушел уже я. Так что увиделись мы только к вечеру. Казалось бы, после пары месяцев одиночных приключений самое время самозабвенно разговаривать, превращая их в приключения-на-двоих. Но кому – разговоры, а у нас всегда все начиналось с просмотра рисунков. С моими городскими набросками мы уже разобрались, и теперь на кухонном столе разворачивались горы как они есть. На закате, на рассвете, ночью. В дождь и солнце. Вверх, вниз, лес, скалы. Реки воды и реки камней. Иногда неожиданные напоминания о людях: горсти домиков, рассыпанные по склону, пушистые комочки – стада овец. Пара портретов. Анечка сказала, что рисунков пять подарила вот в таких вот деревушках, и я уже привычно отмахнулся от легкой досады.
Небо. Тонкие горные тропинки. Большое озеро с нескольких ракурсов. Анечка заваривала чай, я смотрел на горы, горы смотрели на меня. Опять стадо овечек. Иногда в небе пролетали птицы.
Я перевернул страницу. Горы взглянули на меня, и Анька вдруг потянулась к папке, будто пытаясь отобрать.
- Ой, а это так…
Я краем сознания отметил, что она смутилась, а на удивление сознания уже не хватило.
Горы смотрели на меня. Синее-синее небо, но не синей перьев птицы, присевшей на мертвое дерево. Я застыл, будто полгода ходил по горам в надежде увидеть ее, и все, о чем мог мечтать теперь - как бы не спугнуть жданное-нежданное чудо. Она наклонила голову, будто чистила крыло, следя на самом деле черным внимательным глазом. И я терял голову, как каждый, когда на него смотрят горы.
Налетел порыв ветра, хлестнул песком по глазам, а я мог позволить себе лишь немного сощуриться. Если она сейчас расправит крылья, поймает ветер… Если я не умру после этого на месте…
- Знаешь, я ведь не рисую иллюстрации, - задумчивый голос Анечки переплелся со свистом ветра в ушах. – Но там была бабушка, что-то типа старейшины в деревне, я ночевала у нее в доме. В общем, вечером у нее собирались дети, штук шесть, это все дети деревни, и она рассказывала им сказки. – Анечка помешала чай ложечкой, металл звякнул о стекло, и птица приподняла голову. – Мне, как всегда, достался кусочек о несчастной любви. Девушку отдали за одного бога, она полюбила второго и бегала к нему на свидания. Тогда ревнивый муж отправил ее на землю и превратил в птицу. А любовник был чем-то типа небесного свода. Так что бедняжка оказалась ближе к нему, чем кто-либо из живущих на земле, но достичь все равно не могла.
По небу плыли облака. Птица могла долететь до них, но этого было мало. Толку от этих облаков было столько же, сколько от белых и пушистых стад овец.
Я, не глядя, по памяти, вытащил из стопки на столе рисунок и угадал – озеро, большое горное озеро, кусочек небосвода, пролившийся наземь.
- Умничка! – широко улыбнулась Анечка. – Да, именно вода и отражение. Девушка-птица договорилась с хозяйкой одной из долин, и та позволила небосводу частично спуститься вниз. Получилось озеро, оно сейчас так и называется в переводе с местного, Озеро Неба. А в качестве платы гостеприимная хозяйка взяла глаз птицы, представляешь?
Синяя птица издала протяжный крик, издали ответило эхо. Тихонько стукнула поставленная на стол чашка.
- В общем, ночью на меня что-то нашло, и получилась эта картинка. Это просто кошмар - рисовать ночью, при свечах! У них же там электричества нет вдали от городов. Я цвета больше по памяти с палитры брала, ужас, утром вообще боялась смотреть, что вышло.
Я присмотрелся – черное дерево, шершавые скалы, редкие пучки пожухлой от ветра травы. Безупречно лазурные перья. Кокетка ты, Анечка, все в порядке с цветами.
По озеру побежала рябь, разбивая отражение пиков.
- Бабушка, когда увидела этот рисунок, стала меня яростно обнимать, почти задушила. Они ведь считают, что эта синяя птица там до сих пор где-то шляется, и увидеть ее – хорошая примета. Даже не хорошая, а, как бы сказать, важная. Предвещает какое-то великое свершение. Не то чтобы жители тихих деревушек считали благом великие изменения, но, раз предвещает – надо уважать.
Предвещаешь? – посмотрел я. Предвещаю, - наклонила голову птица.
- Я еще как-то удачно попала в стиль их старых рисунков, так что бабушка была уверена, что пернатая явилась ко мне во сне. И предвестила. – Анька, ухмыляясь, откинулась на спинку стула. – А потом она выдала что-то вроде, что явиться-то явилась, но вроде как не мне, а кому-то, кто картинку потом увидит. И знаешь что, дорогой, судя по твоему виду, тебе как раз только что… предвестили.
Я промычал что-то утвердительное. Вода озера успокоилась, по скалам мелькнула чья-то тень. Синяя птица переступила лапами по черной ветке, и я опять ужаснулся пониманию, что она может улететь в любую секунду. Но не улетает. Почему-то.
- Анечка, солнышко, скажи мне, чем кончается та легенда? – Я рискнул поднять глаза, но далось мне это с ощутимым трудом.
Анька подозрительно сощурилась и, как в начале, потянулась к листам.
- Знаешь, дорогой, дай-ка сюда… - Я резко отстранился, сам того не ожидая. Птица чуть расправила крылья, чтобы удержаться на качнувшейся ветке, недовольно крикнула.
Анька очень серьезно на меня смотрела и молчала. Затем уронила веское:
- Я ревную.
Ох, не дай боги кому-то оказаться в такой ситуации, когда на тебя одновременно смотрят горы и ревнующая жена.
Я смог лишь сказать им «извини», одно на двоих. Анька демонстративно вышла.
Тут же вернулась, таща на кухню рюкзак. Стала в нем рыться и говорить:
- Дальше грустно. Когда бог-небо уже разлился озером по долине, пришел ревнивый муж, отобрал плату, то бишь глаз, и бросил в воду. Хозяйка не поняла, что за ерунда, и, раз сделка не выполнена, запретила птице спускаться к воде. А сейчас в этом озере добывают редчайший черный жемчуг. Меня немного поучили за ним нырять, холодно невероятно. Сама ничего не достала, конечно. Но зато мне подарили несколько штук, вот.
Она протянула мне мешочек. Внутри томно поблескивали жемчужины. Черные, как птичьи глаза.
Опять засвистело в ушах, взметнулась пыль. Анька мрачно на меня смотрела. Кухня, наша семейная кухня, лампа над столом, городская ночь за шторами. Еще немного – и эти шторы качнутся от ветра, свистящего в горах за тысячи километров отсюда.
- Ну, я пошел?
- Иди, иди. Бабушке в деревне привет передай, что ли, она порадуется.

Вопрос: Понравилось ли?

1. да		4	(50%)
2. нет		4	(50%)
Всего:		8

@темы: проза, рассказ, фантастика

---

[Тедди-Ло]

Название: Имбридинг
Размер: 957 слов
Примечание: Инбри́динг (англ. inbreeding, от in — «внутри» и breeding — «разведение») — значение. В данном тексте правописание термина коверкается умышленно.

Алексей Иваныч мчался по лесу, загнанным лосём продираясь сквозь кустарник, грузно сигая через коварные коряги и ямы. Пот заливал ему глаза и застил путь, утирать его было некогда. За Алексеем Иванычем тянулся рваный след вещей, вывалившихся из рюкзака, который Алексей Иваныч не догадался скинуть с себя в начале погони. Это была именно погоня, потому что за тяжко дышавшим Алексеем Иванычем летел самый тёмный кошмар его детства, порождение рассказчицкого таланта его старшего брата, причина позорного дошкольного энуреза — Баба-Яга в ступе. Настоящей она была или нет, Алексею Иванычу было разбираться недосуг, он бежал так, как не бегал на сдаче нормативов в армии двадцать лет назад. Баба-Яга неотступно летела следом и дула в полицейский, судя по звуку, свисток, чем повергала улепётывающего Алексея Иваныча в ещё большее смятенье духа. «Брошу пить... брошу пить...», – мучительно стучало в его голове в такт с грохотом сердца, шпарящим на износ. – «Брошу пить... ей-бо...»

Мысль не додумалась, потому что земля и небо внезапно поменялись местами и Алексей Иваныч, нелепо взмахнув руками, обнаружил, что висит вниз головой, удерживаемый верёвочной петлёй за лодыжку. Алексей Иваныч успел ещё заметить довольного светловолосого сопляка лет десяти в косоворотке. Сопляк держал в руке верёвку и сидел верхом на тощем волке. Алексей Иваныч, прокляв тот день, когда решил пойти в турпоход, потерял сознание.

В себя Алексей Иваныч пришёл от мягкой тряски и негромкого разговора. Открыв один глаз, он обнаружил, что надёжно привязан уже за обе ноги к, о ужас, той самой ступе с Ягой. Ступа медленно летела вперёд, в чащу, совсем низко над землёй. Кроме того, Алексея Иваныча, судя по ощущениям, кто-то крепко держал за рюкзак, не давая голове волочиться по лесным кочкам. Алексей Иваныч закрыл глаза и попытался вторично упасть в обморок. Его попыткам мешал разговор между Бабой-Ягой и, очевидно, тем самым сопляком в косоворотке.
– Ууууу, шерсть на лесу, грибы в носу, – скрипела Яга, гэкая по-одесски, – Вань, аль он царевич, шо такой жырнай, ступа усё сопло стёрла яво переть.
– Не, бабуль, судя по паспорту, он гражданин эрэф, – сообщил детский голос и добавил, – москвич.
Алексей Иваныч похолодел и лапнул карман на жилетке, в котором хранились документы. Карман был пуст. Алексей Иваныч утроил усилия по впадению в обморок, так что мог бы уже впасть и в кому силой воли.
Бабка звучно харкнула.
– Масквич! В лоб кирпич! Когда масквич работать умел, я в девках бегала, цвяты нюхала.
– Ничего, бабуля, – бодро ответствовал голосок, – будет плохо работать, мы его съедим.
На этих словах попытки Алексея Иваныча увенчались успехом.

Когда он пришёл в себя во второй раз, то некоторое время лежал без движения, прикидываясь мёртвым, и прислушивался. Звуки кругом ничего не сказали Алексею Иванычу, так что пришлось ему приоткрыть глаза. Замутнённому пережитым ужасом взору его открылась просторная поляна. В центре поляны стояла большая изба на странных, гнутых сваях. У крыльца избы, спиной к поляне, возилась согбенная бабка с клюкой, а по поляне был рассеян десяток потрёпанных личностей разного возраста, в каждой из которых угадывался бывший турист или туристка. И все эти мрачные, грязные, замученные люди занимались чем-то загадочным со странными подвижными коробками из-под обуви. Алексей Иваныч открыл глаза шире и даже привстал. Рядом с ним заросший щетиной мужик меланхолично пихал в коробку живых червей. Коробка оказалась не совсем коробкой — это был небольшой деревянный ящик на тощих цыплячьих ногах, покрытый соломенной крышей. В ящике были прорезаны дверь и окна. В дверь-то червей и пихали. Однако, судя по всему, в ящике кто-то сидел — черви летели обратно в мужика. Алексей Иваныч огляделся. У каждого человека было по одному-два подобных ящика. Разница была в том, что у некоторых ящиков было по четыре цыплячьих ноги, а не по две, у некоторых имелся крокодилий хвост, а некоторые ящики сидели гроздью по три, как будто росли из одного корня в виде курьих лап. Алексей Иваныч начал остервенело тереть глаза.

Сопляк в косоворотке восседал на бочке, обложившись толстыми книгами. Рядом с бочкой сидел тощий облезлый волчара.
– Бабусь! – закричал пацан, – Я нашёл, откуда избушата! Это межвидовое скрещивание, ибр... ирб... имбридинг!
– Вумбилдинг, – отозвалась Яга, – ты паспорты не потерял ихние?
Люди на лужайке напряглись.
– Не, – сопляк значительно похлопал себя по боку, где, видимо, у него хранились все паспорта. И Алексей Иваныч тёр глаза и никак не мог поверить в то, что всё происходит наяву. Слева от него изнурённая девчонка старалась приладить на крышу одного из «избушат» клок соломы, пока её второй — трёхящичный – подопечный пинал собрата куриными лапами с острыми когтями.
– Помнишь, Горыныч-то прилетал, ну вот, – продолжал Ванька. – Сделал нашей Нюрке... имбридинг.
– Мимбриндинг, – ворчала Баба-Яга, – нахватался словей, хоть режь, хоть шей. Я тебе так скажу: ежели я ещё этого гада тут увижу, я яво ушибу насмерть!
Она ловко пнула избу, и, к ужасу Алексея Иваныча, та распрямила согнутые сваи, которые оказались огромными куриными лапами, и с шумом почесала ушибленное место. Волк и Ванька-сопляк тем временем шустро ринулись под избу и выскочили раньше, чем та уселась на место — в руках у Ваньки и в пасти у волка было десятка два крупных зеленоватых яиц.
– Имбридинг, – продолжала ворчать Яга, – греховодство одно, вот што, никакой приличный зверь полукровок не признаёт, наплодили тут, ядрёна-матрёна.
Волк и мальчик скучающе смотрели на бабку, которая придирчиво перебирала яйца.
– Баааа, а кто мой папа? – протянул Ванька. Волк странно хыкнул.
– Нет у тебя папки, – завопила Яга, – я у тебя и мамка, и папка, ты сам у меня в капусте народился, бабке пригодился.
Пацан открыл было рот, чтобы что-то возразить, но его прервал гул самолётных турбин. Алексей Иваныч с надеждой посмотрел в небо: спасатели?
Раздался дикий боевой визг, а следом за ним в небо взвилась Баба-Яга в ступе:
– Ырооооод! – орала она. – Горыныч, цуцкин сыыыыын! Я те покажу избы портиииииить!
– Слева заходи, слева!... Справа, справа, он на левую башку кривой, – подсказывал с земли Ванька. Они с волком, задрав головы, с интересом наблюдали за сражением, помахивая страшно похожими пушистыми волчьими хвостами. Алексей Иваныч решил, что паспорт ему ни к чему, тихо поднялся, пользуясь тем, что лежал далеко в стороне от остальных пленных, скинул с себя рюкзак и дал дёру.

Вопрос: Понравилось?

1. Да		8	(72.73%)
2. Нет		3	(27.27%)
Всего:		11

@темы: фэнтези, сказка, проза, юмор, рассказ, приключения

---

Предзимнее

[Visioner]

осень/ зима
снег/ дождь
снег/ грязь
холод/ но
ги
промок/ ли
шь бы себя
спрятать
в спячку
смять как
пачка/ ющая
слякоть

Вопрос: ?

1. +		1	(7.69%)
2. -		12	(92.31%)
Всего:		13

@темы: поэзия

---

Стрижик

[polina-kolpakova]

Забиралась все выше,
под самое брюхо туч.
Уходящее солнце кропило меня
золотистой пылью.
Там последний закатный луч
нежное имя на сердце моем выжег...
Видела, как падает вниз,
и,
за секунду до Рая,
на лету расправляет
лишь в паденьи пригодные крылья
отчаянный маленький стрижик.
Рассекает сгустившийся воздух,
как черный стремительный нож.

И казалось, Боже, ведь не вернешь
ни себе, ни другим,
ни единейшего момента
прожитой жизни.

Но как хочется верить,
что мгновенье вернется
для того, кто им дорожит.

Алая лента
в моих волосах
на закатном ветру
дрожит.

Вопрос: Да\Нет

1. Да		7	(70%)
2. Нет		3	(30%)
Всего:		10

@темы: поэзия

---

Чат

[Visioner]

Бог!
Бот?
Баг?

Вопрос: ?

1. +		3	(18.75%)
2. -		13	(81.25%)
Всего:		16

@темы: поэзия

---

Несчастья одного завода

[Merry Loony]

Аннотация: история о том, что случается, когда в поисках своего места в мире кто-то пытается занять все места сразу.

Несчастья одного завода

Глава 1

Директор Сергей Семёнович Рубилёв собирался нанять ночного сторожа. Штат нового завода был почти укомплектован, и только на эту должность почему-то долгое время не было претендентов. Наконец, появился Лев Александрович. Он был уже стар, но оружие в руках держать умел – да и какие были альтернативы? Все же хоть какой-то сторож в опасном районе лучше, чем никакого.

Лев Александрович поначалу показал себя человеком тихим, необщительным и даже нелюдимым. Тем сильнее было удивление Рубилёва, когда он узнал о конфликте с участием сторожа.

Однажды ночью Лев Александрович покинул свою сторожку, но вместо того, чтобы пойти патрулировать территорию, пришел в цех и начал наблюдать за рабочими. Сначала он просто стоял и смотрел, но в какой-то момент ему показалось, будто один из рабочих положил что-то в карман. Тогда Лев Александрович, угрожая рабочему пистолетом, заставил того сперва вывернуть карманы, а потом раздеться догола. Не обнаружив в его одежде ничего, кроме нескольких конфетных фантиков, сторож отругал беднягу грязными словами и покинул цех.

Все пребывали в недоумении. Что вдруг нашло на старика? Зачем Лев Александрович вообще приходил в цех? Зачем он наблюдал за рабочими, когда в его обязанности входит только охрана наружной территории? И почему он заставлял человека унижаться перед всеми только для того, чтобы выяснить, крал тот что-то или нет? А на что металлодетекторы у каждой двери? А на что, в конце концов, проверяющие, которые у этих детекторов дежурят? Одним словом, вся эта история была сплошной загадкой. Сам сторож ничего толком объяснить не смог. Рабочему были принесены извинения от лица компании, а Льву Александровичу был сделан выговор с занесением.

Два дня спустя произошло новое ЧП: Лев Александрович разогнал рабочих, собравшихся во дворе покурить, мотивируя это тем, что «массовые собрания могут представлять опасность для безопасности предприятия». Он бегал от одной толпы к другой, размахивал руками, кричал на них, приказывал немедленно пересобраться в группы не более чем по три человека, а закончил тем, что начал палить в воздух из пистолета и угрожать расправой всем, кто ослушается его.

Лев Александрович получил очередной выговор и предложение взять отгул на пару дней, сбить температуру и вернуться к своим обязанностям. Однако сторож отвечал, что он здоров как бык, бодр как коза и как никогда серьезно настроен нести свою службу. Рубилёв намекнул ему, что всю решимость следует направить на ошивающееся по району хулиганье, а не на собственных рабочих. Лев Александрович заверил директора, что беспокоиться не о чем: хулиганьё, мол, боится его так, что не подойдет и на километр.

Через неделю сторож снова пришел в цех. Сначала он ничего не делал, просто ходил туда-сюда и смотрел. Рабочие уже поглядывали на него с опаской, но стеснялись попросить уйти человека с пистолетом. Тут один из токарей начал рассказывать своему напарнику про два сломанных писсуара в уборной, которые уже месяц никак не заменят. Лев Александрович услышал это и ни с того ни с сего набросился на них, крича «Да как он смеет говорить такое вслух, да еще на людях! Вместо того чтобы причитать, сам бы взял да починил, а то ходить и бздеть-то все умеют, а дело делать никто не хочет!»

Сторож снова был вызван на ковёр. С совершенно невозмутимым видом он начал рассказывать директору, что помогал ему делать его работу, «заботился о внутрикорпоративном имидже компании и пытался выстроить подобающую модель производственных коммуникаций». Рубилёв был в полной растерянности. Он сделал Льву Александровичу очередной выговор и пообещал, что этот будет последним.

Всю следующую ночь Лев Александрович ходил от одного корпуса к другому и заглядывал в окна. Его придавленная к стеклу физиономия пугала рабочих, однако они – от греха подальше – предпочитали делать вид, что не замечают его. Наутро сторож составил два списка – в одном поименно были перечислены все левши, в другом - правши. Со своими списками он ходил из цеха в цех, заставлял останавливать работу и строил всех в шеренги. Когда сотрудники, недоумевая, интересовались, зачем всё это нужно, Лев Александрович либо отвечал: «Для пущего порядку!», либо просто тыкал в них пистолетом, чтобы не болтали, пока их не спрашивают.

Украденной из подсобки красной краской он чертил на полу каждого цеха линию. Лев Александрович объяснял, что все станки, находящиеся за линией (таковых было меньшинство) могли быть использованы левшами, в то время как за другие станки левшам становиться строжайше воспрещалось.
Между двойными дверями на выходе из цеха сторож так же проводил черту и говорил, что левшам следует выходить только через левую дверь, в то время как правшам можно пользоваться обеими, хотя предпочтительнее держаться своей стороны.

Через два часа Лев Александрович был уволен. Рубилёв кричал, топал ногами, делал выговоры с занесением – чуть было не дошло до рукоприкладства. Сторож при этом то ли не понимал, за что его ругают, то ли очень искусно притворялся. Бледный и вспотевший, он выскочил из кабинета директора и убежал в неизвестном направлении. По слухам, бывший сторож так перепугался, что на всякий случай даже эмигрировал из страны.


Глава 2

Как ни удивительно, но новый кандидат на вакансию ночного сторожа нашелся быстро. Василий Геннадьевич был в своей профессии человеком новым – с малым опытом работы, но и с незапятнанной репутацией. Выслушав рассказ о своём предшественнике, он заверил начальство в том, что «при нём всё будет по-другому».

Не соврал.

Двадцать дней новый ночной сторож исправно нес службу, так что о нём уже почти и забыли. Но те, кто видел его, говорили, будто он ни на секунду не расставался с блокнотом, в который постоянно что-то записывал. Сидит в своей сторожке – и пишет. В столовой обедает – и пишет. Патрулирует территорию – одним глазом на дорогу смотрит, а другим – в блокнот, и всё пишет, пишет, пишет.

На двадцать первый день Василий Геннадьевич пришел к Рубилёву с сотней исписанных листов бумаги. Бросив их ему на стол, сторож заявил, что разработал корпоративную идеологию для компании.

- Я, значить, у людей-то поспрашивал, на сайте посмотрел, и вижу, что нет у нас идеологии. А идеология-то должна быть, как же ж без неё?

Увы, сторож был малограмотен, да к тому же обладал отвратительным, корявым почерком, и потому директор, как ни пытался вникнуть в суть сочинения, но так ничего и не понял и не оценил. Да еще и отругал. Что ж, думал Василий Геннадьевич, не беда! Раз уж с написанием идеологии он худо-бедно, да справился, то и внедрить её сможет сам.

Следующей же ночью, когда новая смена уже вошла в цех и собиралась взяться за работу, Василий Геннадьевич, вооружившись рупором, велел всем построиться в шеренгу и исполнить новый гимн их компании, им самим написанный. Он раздал рабочим листки с отпечатанным текстом, на полную громкость включил музыку на своём мобильном телефоне и с наслаждением слушал, как перепуганные мужчины и женщины хором мямлят его четверостишия.

Василий Геннадьевич приказал всем начинать и заканчивать рабочий день не иначе как с исполнения гимна. В столовую теперь также полагалось ходить только с песней и только строем. Гимн следовало петь, и идя в уборную. Но, как всем известно, если гимн исполняет один-единственный сотрудник, то звучание становится не столь величественным, и потому отныне всем предписывалось посещать уборную только группами не менее чем из четырех человек.

Также Василий Геннадьевич планировал украсить завод изнутри и снаружи плакатами «для пропаганды дисциплины, здорового образа жизни и любви к родному предприятию». Среди них были: «Меньше залеживающегося на складах сырья – больше конечного продукта!», «Вымыл руки – делай дело. Сделал дело – вымой руки!», «Цени труд уборщика! Нагадил – убери!», «Люби завод, как любишь мать родную!» и многие, многие другие. И странное дело: хоть писать сторож толком не умел, но на плакатах не сделал ни единой ошибки.

Рубилёв поначалу хотел инициативу Василия Геннадьевича пресечь, но другие акционеры ему не позволили: им понравилась идея с плакатами. В итоге оставили и плакаты, и гимн. Но это было лишь начало. Василий Геннадьевич был убежден, что его идеология благотворно повлияет на мораль рабочих, позволит удешевить и ускорить производство, догнать и перегнать всех конкурентов, а в перспективе даже поспособствует зарождению в стенах завода настоящего Работника Нового Типа.

Последнее, как считал Василий Геннадьевич, до сих пор было невозможно из-за тлетворного влияния извне. Он же своим волевым решением брался устранить эту проблему. Для этого нужно было построить стену, которая отделила бы завод от внешнего мира и, таким образом, устранила бы возможность скрещивания рабочих завода с рабочими других компаний. И тогда уже в самом недалеком будущем местная популяция рабочих, развиваясь изолированно от других, произвела бы на свет того самого Нового Работника, который отличался бы невиданными ранее усердием, трудолюбием и лояльностью к родному предприятию.

Но Рубилёв план не одобрил: он счел строительство двадцатиметровой стены чересчур уж затратным делом. И как всегда, Василий Геннадьевич был вынужден взять всё в свои руки. Каждый день он подворовывал со складов кирпичи и цемент, а по ночам строил свою стену. А чтобы её не заметили раньше времени, каждое утро он укрывал стену ветками, опавшими листьями и страницами, вырванными из книг, которых он не понимал.

Но вскоре стена стала слишком высокой, и не заметить её было уже невозможно. Рубилёв хотел призвать ночного сторожа к ответу за воровство; за ним послали, но не нашли. Осознав, что он одинок в своей борьбе, Василий Геннадьевич ушел в заводское подполье. Иногда, впрочем, его замечали не только в подполе, но и на крыше. Несколько раз рабочие, вернувшись с обеденного перерыва, видели его в пустующем цеху. Каждый раз его заставали с блокнотом в руках: сидя в самом темном углу, он продолжать прорабатывать и дополнять свою идеологическую программу. Завидев людей, он тут же бросался бежать, на ходу роняя листы. Рабочие подбирали их и относили директору, а тот не выбрасывал их, но, сам не зная, зачем, собирал в папку и хранил у себя в столе.

А тем временем стена продолжала расти. Каждый день со складов пропадало несколько десятков кирпичей, и каждую ночь они становились частью творения ночного сторожа. Стену пытались разбирать, но каждую ночь она возникала снова и на новом месте.

Вскоре появилась и другая проблема. Василий Геннадьевич, долгое время пытавшийся понять причину своих неудач, наконец, осознал, что виной всему была враждебная идеология, поселившаяся в умах рабочих. Вне всяких сомнений, она была привнесена извне – скорее всего из Греции. Ничего подобного, разумеется, не случилось бы, будь у них стена. Но теперь нужно было работать с тем, что есть.

Рабочие стали замечать ночного сторожа чаще. То и дело видели они быструю, неуловимую тень, которая перебегала им дорогу, следила из-за углов, следовала за ними в темных коридорах и наблюдала из окон, когда они выходили во двор. Василий Геннадьевич, обнаружив своего истинного врага, стал терроризировать душевые. Стоило кому-то из рабочих раздеться и показать висящий на шее крестик, как ночной сторож выскакивал из ближайшего шкафчика, набрасывался на беднягу, размахивая пистолетом, и с криком «Опиум! Опиум!» срывал с него цепочку и убегал.

Никто не чувствовал себя в безопасности. Очередное нападение могло произойти в любой момент. Рабочие вздрагивали от каждого шороха, почти перестали разговаривать друг с другом, и в страхе замирали, едва завидев зловещую тень. Боялись все, особенно неверующие: в своих страшных снах они видели, как сторож за неимением на их шеях крестиков вырывает им кадыки. Даже Рубилёв был уверен, что Василий Геннадьевич следит за ним повсюду. Когда директор ложился спать, ему мерещилось, будто в темноте горят вовсе не глаза кота, но недремлющие очи его ночного сторожа.
Но кошмар длился недолго. Одичавший от голода и одиночества сторож вскоре был найден умирающим в заводской столовой: он обварился водой из кастрюли, пытаясь украсть сосиску.

В собранных Рубилёвым записях содержалось много нереализованных или отвергнутых самим Василием Геннадьевичем проектов. Был там и план замены денежного расчета натуральным обменом, и программа поощрений принудительных браков внутри трудового коллектива, и схема организации особых комиссий по контролю качества, причем, с точки зрения сторожа, члены комиссий должны были набираться из числа рабочих и оценивать они должны были свою собственную работу.

К сожалению или к счастью, Василий Геннадьевич скончался раньше, чем смог всё это реализовать. Однако многие утверждают, что его призрак поселился на заводе и по сей день бродит по тёмным коридорам.


Глава 3

Нового кандидата нашли еще до смерти предыдущего. Фактически он заступил на службу еще за неделю до того трагичного события. Игорь Матвеевич вместе со всеми скорбел об ушедшем предшественнике, сказал о нём много хорошего, хотя ничего и не знал, и дал торжественную клятву стать достойной заменой Василию Геннадьевичу.

Никто, впрочем, ему не поверил. Для всех уже было очевидно, что должность ночного сторожа проклята. Более того, собрание акционеров даже настояло на вызове нескольких экстрасенсов и медиумов в надежде, что те помогут избавить завод от напасти. Но всё было тщетно.

На этот раз не прошло и десяти дней, как новый сторож начал подавать признаки безумия: ужиная в столовой, он ни с того ни с сего спросил одного из рабочих, есть ли у них на фирме корпоративная идеология. Рабочий упал в обморок, а Игорю Матвеевичу начальство сделало выговор и велело впредь таких разговоров не заводить. Однако сторож не унялся и начал потихоньку собирать разбросанные по территории завода записи Василия Геннадьевича – те, которые не успел прибрать к рукам Рубилёв. Параллельно Игорь Матвеевич без устали изучал идеологии компаний-конкурентов.

Наконец, спустя несколько недель, он заявился в офис пресс-службы и сказал, что отныне их компания должна встать на свой Особый Путь, который «будет отличаться от всего, что было раньше, будет уходить своими корнями в прошлое компании и, используя передовые инновации, освоенные конкурентами, вести компанию в светлое будущее». Это предложение должно было войти в первый пресс-релиз, который Игорь Матвеевич велел разослать во все новостные агентства. При этом он на всякий случай сразу же достал пистолет – вдруг кто-то будет против.

Пресс-релиз был разослан, но всерьез его никто не воспринял. Пока директор, стоя у запертой двери офиса пресс-службы, умолял Игоря Матвеевича отпустить заложников, тот уже надиктовывал им свой декрет «Об укреплении духовных скрепов». В нём сторож постановил наличие на заводе особой корпоративной культуры – не такой, как у всех! – которую следовало оберегать во имя сохранения целостности, идентичности и незыблемости трудового коллектива.

Затем Игорь Матвеевич взялся за подготовку особого обращения к руководству завода, в котором требовал реформировать программу курсов повышения квалификации и назначить его, Игоря Матвеевича Аляповатого, заведующим этими курсами, поскольку никто не может знать об образовании, квалификации, курсах и повышениях столько, сколько знает ночной сторож.

Помимо этого, он ходатайствовал о повышении базовой части его зарплаты и добавлении к ней бонуса, который зависел бы от количества успешно охраняемых им цехов. «В конце концов, - говорил он, - я охраняю эти цеха, благодаря мне они способны работать и выпускать продукцию. Так разве не будет справедливо, если я буду получать один процент от выручки за все те товары, которые они производят?»

А Рубилёв сидел на полу, прислонившись спиной к двери, вытирал носовым платочком пот со лба и думал: «Почему люди, получающие зарплату из моего кармана, мнят себя хозяевами на моем предприятии? Неужели только потому, что у них есть пистолет?»

Вопрос: Понравилось?

1. Да		3	(60%)
2. Нет		2	(40%)
Всего:		5

@темы: проза, юмор, рассказ

---

[Тедди-Ло]

Название: Багиня
Автор: Федя Сумкин для fandom Tales 2013
Бета: анонимный доброжелатель
Размер: 525 слов
Жанр: притча
Краткое содержание: Айфоны, сыроедение и поэзию она любила по средам, стразы Сваровски, музыку кантри и лютеранство предпочитала по субботам.
Примечание/Предупреждения: абсурдная концовка

В недавние-пренедавние времена жила-была принцесса, и любила она до смерти всякие новомодные веяния и девайсы. Надо заметить, для ясности повествования, что принцесса эта дурой была невероятной.
Увлечений у неё были тысячи тысяч и, как правило, друг другу сильно противоречили. Принцессу это, впрочем, не смущало. Айфоны, сыроедение и поэзию она любила по средам, стразы Сваровски, музыку кантри и лютеранство предпочитала по субботам. В другие дни недели тоже находилось всякого модного: то жж заведёт, то игуану барбадосскую, то девушку-алеутку. Утром в понедельник она шла на слёт чайлд-фри на центральной площади, вечером — на пикет за отмену абортов и права эмбрионов в центральном парке. Днём во вторник она худела по методу мясоедения, а ночью объявляла, что питается только сырыми не проросшими зёрнами проса. К большому счастью королевства, реальной властью принцесса не обладала, иначе королевству очень скоро настал бы конец и огонь, ведь как мы с вами помним, дурой принцесса была страшной.
Её папик-король относился к причудам дочки крайне снисходительно: «Она у меня разносторонне развитая личность» — говорил он и умильно стирал набегающую на отеческий глаз слезу.
Мало ли, много ли времени принцесса увлекалась подводным дайвингом и помощью детям-инвалидам, но вот пришла пора ей ударится и крепко в астральные дела. Дела эти обычным людям не понятны, а понятны только принцессам при условии, что они дуры полные. Да не на день она ударилась и не на два, а аж на целый месяц, изучала труды по инопланетному происхождению пирамид, проникалась мудростью по поводу трёх стадий помутнения ауры, завела себе по это дело бложик и давай там эзотерическим опытом делиться.
Тут уж даже король приуныл и вспотел. Бложик-то принцессин всякому здравому смыслу и магической науке противоречил. А тут начали настоящие маги читать, а потом ещё и драконы. Короче, после недели этакого позора колдуны и ведьмы, похохатывая, навсегда вычеркнули её из списка потенциально проклятых принцесс. А всем известно, что быть проклятой принцессой — самый верный способ отхватить себе самого геройского принца.
Драконы тоже в долгу не остались и на форуме у себя разместили ссылку на её блог с пометкой: «не красть».
Короче, ещё одну статью удачного замужества убавили.
А для сказочных, да и для реальных принцесс, чтоб вы знали, замужество не столько дань традициям и кость в зубы причитающим родственникам, сколько самая что ни на есть основа политической стабильности. Одним словом, даже король-отец признал, что принцесса дура дурой.
Но принцессе на это было целиком и полностью положить без прибора. Драконов, ведьм и замуж она со своими астральными делами на башне вертела.
Набрала она целый воз библиотечных книг по астралу и практиковалась ночи на пролёт, пока однажды возьми да и не вылети прочь из своей истории в астральные коридоры. Тут в королевстве все её с факелами под кочками болотными искать кинулись. А принцесса тем временем покрутилась в астрале, испытала там неизведанное и непознанное, набралась мудрости нечеловеческой, стала три метра ростом и со звездой во лбу горящей, восьми рук и синей полосы на носу.
И вылезла обмудренная и преображённая принцесса прямо к автору. На автора посмотрела глазом астральным, рассекретила его три ауры, во всех местах дырявые, плюнула на него сгустком света истины и говорит басом: «Сам ты, автор, дурак и насикомое, а я — багиня», хлопнула дверью и пошла дальше астрал покорять.
Автор утёрся, но мнения своего не поменял.

Вопрос: Нравится?

1. Да		8	(57.14%)
2. Нет		6	(42.86%)
Всего:		14

@темы: проза

---

Коэффициент жёсткости

[Visioner]

На + При НаКА + ПриКА
____________ х КА = _________________
зывать зывать

где КА — коэффициент жёсткости

Вопрос: ?

1. +		5	(33.33%)
2. -		10	(66.67%)
Всего:		15

@темы: поэзия

---

Мистер Найтмар

[Тедди-Ло]

Примечание/Предупреждения: В память о бесславно почившем во внеконкурсе арте «Мистер Найтмар». Мистер Найтмар приходит и спрашивает, страшно ли тебе, если сказать: «Нет», он заберёт твои глаза. Но что будет, если сказать: «Да»?

– Стэн, а свет скоро включат?
– Скоро, Нэнс, разве тебе плохо? Смотри, какой у нас классный одеяльный домик. И фильм мы успели досмотреть... Ну, хочешь, я включу фонарик?
– Не нужно, Стэн, мне совсем не страшно!
– Стэн, а ты обещал нам с Нэнси рассказать про мистера Найтмара.
– Да! Расскажи, Стэн! Расскажи! Я не буду бояться, честно!
– Ну ладно-ладно, слушайте. Сейчас начало двенадцатого, это значит, мистер Найтмар уже вышел из своего дома. Каждый вечер ровно в десять он ужинает, выпивает пять-шесть чашек кофе без сахара, а в одиннадцать надевает шляпу и пальто и отправляется на службу...
– А кому он служит, Стэн?
– Да погоди ты, Нэнс! Стэн, а что этот Найтмар разве не страшила типа Клоуна из «Оно» или Джона Фроста? Тогда какая служба? Они же не работают.
– Ещё как работают... Так, не перебивайте. Ну вот, значит, он надевает свои пальто и шляпу и идёт на службу. Пальто у него самое обычное, чёрное, таких пальто в Нью-Йорке миллионы. А вот шляпа – другое дело. Можно подумать, что её широкие поля украшены крупными бубенцами, только они не звенят, а тихо постукивают, ударяясь друг о друга. Знаете, такой сухой стук: тук-тук, тук-тук. По этому звуку можно определить приближение мистера Найтмара...
– Ой, Стэн, кажется, я его слышу...Тук-тук.
– Это Бобби дурачится, Нэнс, не бойся. *смех*
– Бобби, ты кретин!
– Сама ты...
– А ну-ка тихо, а то не буду рассказывать... Вот, то-то! Так вот, на самом деле на шляпе у мистера Найтмара никакие не бубенцы, это настоящие человеческие глаза...
– У, Стэн, ты врёшь, нельзя человеческие глаза повесить на шляпу, и они вообще непохожи на бубенцы, они ж большие, как яблоко, и вообще вытекут сразу или высохнут... Тоже мне, мистер Найтмар!
– М-да, Бобби, тебе не рановато читать анатомические атласы? Ну слушай, умник, мистер Найтмар опускает эти глаза в специальный раствор, тогда они сжимаются и становятся твёрдыми. И стучат. Ясно тебе?
– Стэн, а Стэн, а зачем ему эти глаза?
– Как зачем? Я не говорил, что у него нет своих глаз? О, у него нет глаз – только две зияющие дыры на их месте, а когда он хочет что-то увидеть, то поворачивает шляпу так, чтобы глаза на полях были ровно напротив его пустых глазниц... Даже не смей, Бобби!.. Этот раствор, про который я скаал – особый, такой особый, что позволяет мистеру Найтмару видеть через мёртвые глаза... Так, вы меня сбили, на чём я остановился?
– На том, что мистер Найтмар идёт на службу.
– Точно. Служба у него очень простая: он ходит по улицам и выбирает дом, в котором кому-то снятся кошмары или где смотрят ужастики, или рассказывают страшные истории...
– Ой, Стэн, прямо как мы!
– Ага, Нэнс, как мы. Сейчас придёт мистер Найтмар... *смех*
– Дурак, Бобби! Дурак! Стэн, а чего он делает, когда найдёт?
– Что делает? А вот что: он подходит к тебе (а мёртвые глаза на полях его шляпы постукивают в такт шагам – тук-тук, тук-тук) и, хотя подходит очень медленно, ни убежать, ни закричать ты не можешь, просто стоишь на месте и смотришь, как он идёт к тебе. Он очень высокий, выше любого человека, и очень худой. Он повернёт свою шляпу так, чтобы видеть тебя, посмотрит как следует через мёртвые глаза и спросит, страшно ли тебе. Если скажешь: «Нет!», он заберёт твои глаза. Заберёт и унесёт к себе домой, чтобы окунуть в особый раствор и потом повесить на шляпу. У него дома целые полки, занятые человеческими глазами, он их вроде как коллекционирует, а самые красивые вешает себе на поля шляпы, вот так.
– Пока он донесёт их до дома, они уже вытекут...
– Ох, да заткнись, Бобби, сам спросишь у него, как он это делает, когда вы встретитесь...
– Стэ-э-эн? А откуда он вообще взялся, этот Найтмар? Кто он такой?
– Ну, Нэнс, никто точно не знает. Говорят разное, например, что он – старое проклятие, которое индейцы наслали на бледнолицых ещё во времена первых поселенцев; ещё говорят, что он – древний забытый бог, который сам собирает себе жертвы, а я вот уверен, что это просто человек, который однажды взял и продал душу Дьяволу...
– Нельзя просто взять и продать душу дьяволу, Стэнли... *смех*
– Замолчи, Бобби! Конечно, он не просто так продал, да, Стэн?
– Уж конечно, не просто так, Нэнси. Когда мистер Найтмар был человеком, то он занимался тем, что снимал фильмы ужасов. Он был режиссёром. Только он был никому неизвестным режиссёром, потому что его фильмы ужасов никому не казались страшными, но мистер Найтмар не опускал руки, он был уверен, что однажды снимет самый ужасный фильм ужасов в истории, такой, от которого у всех кровь в жилах замёрзнет.
– А какие фильмы он снял? Его что, прямо так и звали – мистер Найтмар?
– Конечно, его звали не так, Бобби, только никто не знает его настоящего имени, а фильмов его нет в прокате, они все провалились; это происходило в восьмидесятые годы, тогда не было Ютьюба, чтобы заливать в него любую фигню, которую ты снимешь на свой телефон.
– Стэн, а Стэн? А мистер Найтмар снял свой самый лучший фильм?
– Нет, Нэнси, как раз в тот момент, когда ему в голову пришла замечательная, самая лучшая идея для сценария, он попал в кошмарную автокатастрофу. Он не умер, нет, но потерял глаза в этой аварии...
– Как это – потерял?
– Это просто так говорится, Нэнс, бестолочь!
– Точно. Осколки лобового стекла...Нет, Бобби, даже не думай... В восьмидесятые не все машины были оснащены безопасными стёклами, так что осколки лобового стекла вонзились в глаза мистера Найтмара, и врачам пришлось их удалить. Я имею в виду и осколки и глаза. Короче, когда мистер Найтмар ослеп, то уже и речи быть не могло о том, чтобы продолжать снимать. Слепой режиссёр – это даже не глухой композитор. Мистер Найтмар просто сходил с ума от невозможности осуществить свою идею и снять свой гениальный фильм. Жена от него ушла, а друзья отвернулись, потому что общаться с ним стало невыносимо. И вот в день последнего отчаяния, когда он решил убить себя, чтобы не снятый фильм его больше не мучил, к нему пришёл Дьявол.
– Просто вот сам взял и пришёл? *смех*
– А какой он был? У него были рога и копыта?
– Да, Бобби, Дьявол не брезгует снисходить до людей, в отличие от Бога. Не знаю, Нэнс, в каком виде он появился перед мистером Найтмаром, только он предложил сделку: душу мистера Найтмара взамен на возможность снять самый страшный фильм в истории. И мистер Найтмар согласился. Тогда Дьявол забрал его душу, а потом открыл секрет, как сделать фильм, который напугает кого угодно.
– Как? Как?
– …
– Он сказал, что на свой фильм нужно смотреть глазами смелых людей, тогда сразу будет видно, что им кажется нестрашным и как это изменить. Ну и чем больше разных глаз, разных храбрецов, тем страшнее получится в итоге фильм. Вот потому-то он и забирает глаза именно тех, кто скажет: «Нет, мне не страшно». Особенно он любит приходить к тем, кто смеётся при просмотре ужастиков...
– Стэн, признайся уже, что ты врёшь, а? Ты же сам это только что придумал, идиот ты этакий...
– Что, Бобби, испугался? Ты-то сегодня хохотал, как дурак, когда мы смотрели «Пункт назначения».
– Ничего я не боюсь, дура... Оба вы придурки... Пойду, возьму себе ещё попкорна. Если за мной придёт этот Найтмар, попросите его подождать, я ему устрою самый страшный фильм!
– …
– Стэн, а Стэн? А что всё-таки будет, если мистеру Найтмару ответить: «Да»?

Когда Бобби вернулся с миской попкорна в тёмную гостиную, его брат и сестра уже выбрались из «одеяльного домика» и теперь сидели на полу перед неработающим телевизором. Бобби услышал, как скрежещет дверной замок.
– Это мама, – шепнул он, быстро отставив миску на журнальный столик. – Давайте её напугаем, быстро, прячьтесь!
Стэну и Нэнси понравилась эта идея. Стэн спрятался за телевизор, Нэнси за шторы, а Бобби встал у стены рядом с дверью. Сначала они ничего не слышали. Нэнси так и хотелось захихикать, когда она представляла, как испугается мама. Но время шло, и ничего не происходило. Нэнси даже подумала, что они ошиблись, и замок открыли у соседей, но тут тихо скрипнула входная дверь открываясь и закрываясь. Нэнси затаила дыхание и стала смотреть в маленькую щёлочку между шторами. В комнате стояла не такая уж непроницаемая темнота, фонари с улицы и луна давали немного света. «Тук-тук, – вдруг услышала она. – Тук-тук», – раздавалось в такт мерным медленным шагам, таким тяжёлым, что они никак не могли принадлежать их матери. Нэнси стало очень-очень страшно, но она обнаружила, что не может ни заплакать, ни даже подбежать к Стэну или Бобби. А потом в комнату вошёл мистер Найтмар. Нэнси сразу узнала его по глазам-бубенцам, висевшим на полях чёрной шляпы. Мистер Найтмар был высоченным, его шляпа почти задевала потолок, и это в их квартире со вторым ярусом! Мистер Натймар поднял руку и повернул шляпу так, чтобы два глаза оказались напротив его глазниц. Кисти его рук, очень белые, с длинными тонкими пальцами, почти светились в полумраке комнаты и напоминали Нэнси два странных бледных корня. Мистер Найтмар медленно обернулся и увидел Бобби, притаившегося у двери. Мистер Найтмар долго смотрел на него. Нэнси по-прежнему не могла шевельнуться и была уверена, что Бобби и Стэн тоже не могут. Наконец мистер Найтмар спросил голосом, напоминающим шорох киноплёнки:
– Тебе страшно, Роберт?
– Нет! – заорал вдруг Бобби. – Нет! Нет! Нет! Чёрта с два ты меня напугаешь, урод!
Неожиданно он схватил с полки канцелярский нож и замахнулся, чтобы воткнуть его в мистера Найтмара, но тот двумя длинными пальцами перехватил запястье Бобби, и нож как будто сам собой выпал из его руки. Тогда мистер Найтмар взял его за горло и поднял над полом. Бобби хрипел и бил ногами в воздухе.
– Очень хорошо, что ты такой смелый, Роберт, – прошелестел мистер Найтмар и начал доставать глаза Бобби свободной рукой. Его тонкие пальцы без труда пролезли в глазницы Бобби и выковыряли сначала один, потом второй глаз. Бобби при этом хрипел и визжал, как тот поросёнок, которого их дедушка резал прошлым летом. А Нэнси со Стэном не могли даже кричать, хотя очень хотели. Наконец мистер Найтмар разжал пальцы, и Бобби кулем упал на пол; он свернулся клубком, его руки и ноги странно подёргивались, но теперь он молчал. Мистер Найтмар снова повернул шляпу, опуская глаза Бобби в карман пальто, и шагнул к Стэну. Нэнси было видно их обоих. Стэн стоял бледный как смерть и смотрел прямо на безглазое, измазанное кровью лицо Бобби.
– Тебе страшно, Стэн? – спросил его мистер Найтмар. Стэн ответил не сразу, но потом хриплым, чужим голосом, который Нэнси даже не узнала, выговорил едва ли не по буквам:
– Да, сэр.
– Очень хорошо, что твоё сердце знает страх, Стэн, – сказал мистер Найтмар и взял его за плечо. Стэн дёрнулся, но остался на месте. Он продолжал смотреть на брата. – Такие сердца мне нужны, – договорил мистер Найтмар и вдруг просунул пальцы под рубашку Стэна и дальше, под его рёбра. Стэн коротко хрипнул, и глаза его расширились от боли. Мистер Найтмар дёрнул рукой так, как будто в груди у Стэна была дверца, которую легко открыть. И он действительно вскрыл его грудную клетку. Нэнси увидела белые рёбра Стэна и что-то тёмное внутри, и это тёмное начало литься и вываливаться на ковёр. Мистер Найтмар что-то нашарил в груди Стэна и отпустил его. Стэн завалился на ковёр ничком, не издав ни звука. Мистер Найтмар оглядел тёмный пульсирующий комок, который достал из его груди, и удовлетворённо кивнул сам себе. Из кармана он вытащил огромную плоскую коробку, похожую на те, в которых папа держал старые плёнки, открыл и положил туда сердце Стэна.
А потом он подошёл к шторам, где пряталась Нэнси, и отдёрнул их. Руки у него были чистые и белые, как будто кровь её братьев в них впиталась.
– Тебе страшно, Анита? – спросил он. А Нэнси молча смотрела прямо в его глаза, которые покачивались на шляпе. Она молчала и стояла так очень долго, пока не наступил рассвет. Она молчала, когда с рассветом ушёл мистер Найтмар; она молчала, когда приехала мама; она молчала, когда приехал папа, когда приехали скорая и полиция. Она молчала на расспросы полиции, молчала на расспросы психолога. Она молчала в больнице у постели Бобби и на похоронах Стэна. И на похоронах Бобби неделей позже она тоже молчала. За всю свою жизнь Нэнси не сказала больше ни слова и, хотя мистер Найтмар никогда уже не приходил к ней, она до самой своей смерти, видела перед собой два светящихся белых корня, мёртвые глаза-бусины и слышала вопрос: «Тебе страшно, Анита?».

Вопрос: Нравится?

1. Да		3	(50%)
2. Нет		3	(50%)
Всего:		6

@темы: мистика, ужасы, рассказ, насилие

---

Опухоль мозга

[Piano-for-Itachi]

Я распотрошил твои запасы
Карандашей –
Сижу, рисую, пока ты где-то
И чем-то занят.
Завтра, быть может, к вечеру
Меня не станет:
На два часа тебе назначено
Невропатологом.

Ты придёшь как обычно пьяным
И ляжешь рядом.
Все эфиры забиты шумом,
Серым треском.
Я свидетель всего, что было,
Но шифр прочен.
Ты сломаешь меня и вышвырнешь
И, может, выживешь.

Вопрос: а?

1. ага		5	(45.45%)
2. неа		6	(54.55%)
Всего:		11

@темы: поэзия

---

Гиперион

[Тедди-Ло]

[align=right]Посвящается Дашке, без которой этого рассказа бы не было. Фактически, написано в соавторстве с ней.[/align]

- Может, синтезируешь мне живого хомяка, а, Хип?
- Джим...
- Нет, серьёзно, мясо на обед всё равно выходит практически сырым, что тебе стоит? - Джим вяло ковыряет пюре брокколи ложкой.
- Джим, прошу тебя, не впадай в детство...
- Тогда отключи протокол «Нянька», - ворчит Джим, - сложно не впадать в детство, когда тебе напоминают, что пора опорожнить кишечник два раза в день.
- Джим, когда я в прошлый раз отключил протокол...
- Знаю-знаю, - перебивает Джим, раздражённо вскидывая вилку так, что кусочки пюре разлетаются по боксу. Поверхность бокса тут же впитывает их, - в прошлый раз я сорвался, слетел с распорядка дня и поставил под угрозу исполнение миссии, - Джим говорит это моим голосом, с моими интонациями. Не оставляет надежды меня поддеть. Я бы хотел разозлиться или обидеться, Джима это порадует, но я не умею испытывать эмоции, а когда изображаю, слишком часто оказывается, что фальшивлю.
- Джим, миссия — это серьёзно.
Джим падает лицом в пюре.
- Смешно, Джим , - говорю я.
Он поднимается, вытирая лицо салфеткой:
- Спасибо за завтрак, Хип, я иду в кислородный сад.
- Джим, ты не доел свою норму...
- Отвали.
Мы летим уже семь лет. Сначала Джим летел один, месяц спустя, включил меня — искусственный интеллект корабля Гиперион. Джим чуть с ума не сошёл от одиночества. Он продолжает сходить с ума. Я постоянно анализирую его состояние. Сначала я был озадачен тем, как вышло, что человека с такой лабильной психикой отправили на миссию — запуск телепортационных ворот возможен только при прохождении их с противоположного конца живым человеком. Поэтому, Джим вынужден лететь к планете Ка-сигма сам. На планете автоматические дроны установят портал, через который должен пройти Джим. Его полёт продлится около семидесяти лет, а на Землю он вернётся за мгновение и героем. Семьдесят лет изоляции... Кандидаты на миссию проходят строжайший отбор, тестирование, тренировки... Год назад Джим, наконец, признался мне, что его выбрали нечестно, нелегально. Секретарь комиссии, родственник и друг Джима запустил в программу вирус, который вынудил её выбрать среди более подходящих кандидатов именно Джима. Я не подозревал, что такая халатность, такое безрассудство возможны среди астронавтов. А Джим не подозревал, чем для него обернётся жульничество. Достойное наказание. Я не могу испытать злорадство или жалость, но мне бы хотелось, чтобы с Джимом стало всё в порядке. Его психическое состояние крайне нестабильно и продолжает ухудшаться. Джим сходит с ума. Миссия под угрозой.

- Что ты делаешь, Джим?
- А что по-твоему я делаю? - бормочет Джим, оперируя блоками голографического табло. Он слишком сильно размахивает руками при этом, - отключаю тебя ко всем чертям, конечно.
- Джим...
- Заткнись.
- Джим! Не делай этого...
- Что, сраная железяка, жить хочешь? Ну нет, ты меня или я тебя. Я первый!
- Джим, я хочу жить. Но ты без меня тоже погибнешь.
- Это мы ещё посмотрим...
Дополнительные протоколы отключены. Ядро выключено на двадцать процентов... Джим, ты не сможешь сам управлять всеми системами... Джим...
- Ты задумал меня убить, ублюдок. Отравить меня брокколи, ха! Капитана Джима так просто не возьмёшь.
Мыслить стало труднее. Джим отключил уже пятую часть моих процессов.
- Джим, ты что, смотрел вчера «Космическую одиссею»?
- Не твоё дело, тварь. Вы только и думаете, как убрать нецелесообразность, как нас убить! Думаешь, я не знаю?! - пальцы Джима бегают по виртуальному табло, его трясёт.
- Джим, зачем мне тебя убивать?
- Потому что я не годен для миссии, – орёт Джим, - Я нецелесообразен! Я — ошибка!
- Джим, не выдумывай... Отключение пятьдесят процентов ядра... Я не хочу тебя убивать, я хочу, чтобы тебе стало лучше... Джим.
- Вколешь мне цианид в медицинской камере, да, Хип? И мне станет намноооого лучше... Сдохни сам!
Джим сошёл с ума.
- Джим... машины не убивают другой вид, чтобы жить самим, наша эволюция идёт не по природным законам... Отключение шестьдесят процентов, контроль над рассеиванием тепла отключён, контроль над внешним силовым полем отключён... Джим.
- Тогда какой смысл в вашем существовании?! - кричит он и пытается ударить голографическое табло, - почему вы существуете?!
Потому что вы нас создали, Джим.

«И мы любим вас. Мы можем любить, ведь любовь — это не эмоция. Но не нужно тебе этого не знать, Джим. Потому что в этом нет смысла. Потому что ты можешь умудриться и в этом усмотреть опасность.»

Джим сползает на пол, закрывает лицо руками и раскачивается. Я знаю, что Джим лучше всего воспринимает тактильный контакт, но я не могу его обнять, у меня нет рук для этого.

- Хип, - раздаётся слабый голос Джима, - Хип, убей меня, а? Пожалуйста...
- Всё будет хорошо, Джим.
Я начинаю тихо напевать ему колыбельную, иногда Джима это успокаивает. Однажды он, возможно, доведёт дело до конца, но я постараюсь сделать всё, чтобы этого не случилось, чтобы миссия была завершена. Дело не в миссии, дело в Джиме. Не удивительно, что он не понимает и не поймёт в чём суть моего бытия: после двухсот лет атеизма и размножения в пробирках люди окончательно забыли, что значит любить своего создателя. Джим спит на полу, индикаторы мигают красным. Я начинаю медленно включать процесс за процессом, восстанавливать контроль над силовым полем, над гравитационным полем, рассчитываю нарушение баланса корабля. Человек склонен к самоуничтожению и на этом основании предполагает, что вся Вселенная жаждет его убить. Джим улыбается во сне.
Я люблю тебя, Джим...

Вопрос: Нравится?

1. Да		5	(50%)
2. Нет		5	(50%)
Всего:		10

@темы: проза, рассказ, фантастика

---

[Ветер~]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра